Страшно обижаюсь, но принимаю к сведению. К некоторой черте, границе я подошел, но переступать ее совершенно необязательно. Так называемая нравственность бывает разной степени стойкости, сила сопротивления распаду у всех неодинакова. Один живым выйдет из кромешного разврата, а другой духовно загнется после заурядного грешка. И сам про себя человек в этом смысле всей правды не знает никогда.
Проходит совершенно бесфабульная неделя, к концу которой в моей борьбе с самим собой верх берет тот, кто сильнее. В пятницу он засиживается в институте до шести часов и, дождавшись ухода секретарши, нервным пальцем набирает телефонный номер "Массажа" и просит позвать Настю. "Извините, но мы девушек к телефону не зовем. Девушку можно только заказать". Ладно, согласен и на это. "Видите ли, Настя сегодня не работает, но мы можем предложить вам другую, с такими же данными. Нет? Тогда приходите завтра. Ну, не так рано, конечно. Часа в два". Это через двадцать часов - начинаю я уже считать время, остающееся до поцелуя.
XXIV
Теперь, когда у меня с огромным опозданием появился некоторый вкус к Жизни, я нахожу его в том, чтобы успеть как следует предвкусить те немногие радости, которые она дарит - нет, не дарит даже, а с надменным видом выдает, неохотно извлекая их из потайного ящичка и тут же его стремительно захлопывая. У нее правильный овал лица, прямой нос, грустноватые зеленые глаза и тонкие, нервически-тревожные губы. Это я уже о Насте. Завтра попробую тщательнее ее изучить, прежде чем проваливаться в безумие: не сразу надо к ней приблизиться, а сначала зафиксировать ее облик общим планом, затем, слегка соприкасаясь с круглой прохладной грудью, прочувствовать, действительно ли что-то тогда возникло между нами, потом вчитаться в глубину взгляда. Да, еще не забыть посмотреть на ноги, чего я, конечно же, не сделал в прошлый раз, - посмотреть не с целью оценки: теперь меня уже не отпугнет короткость или кривизна, - а просто для полноты картины. И еще расспросить - о родителях, о детстве, о первой любви, а если сама захочет рассказать - выслушать и обо всем остальном. Любопытство? Может быть, но любопытство все-таки не порок, о чем теперь могу говорить не машинально-фразеологически, а достаточно компетентно, поскольку на стезю того самого порока неделю назад я ступил как бы случайно, а теперь отправляюсь уже вполне сознательно.
Книга жизни должна быть прожита, а не прочитана. Не знаю, кто это сказал первым, - цитирую в дословном переводе с немецкого, где антитеза "прожита - прочитана" подкреплена еще и звуковой перекличкой (gelebt - gelesen), но не исключено, что первоисточник более древний. А мы ведь с вами больше читали, чем жили, - такая уж наша судьба. И где-то на полпути стал я примечать, что происходящее со мной то и дело смотрится некоей цитатой, чем-то ложноизвестным, тем самым, уже упоминавшимся "дежа-лю". Тогда мы еще все на свете пытались называть "текстом": очень престижное было слово, хотя значит оно всего-навсего "ткань", а ткань может быть и грубой, и дешевой, и отвратно-синтетической, не дающей дышать телу и душе. Вот и сейчас литературные прецеденты только мешают проживать происходящее. Противно идти по улице, ощущая себя ходячей цитатой.
"…И рука подлеца нажимала эту грязную кнопку звонка…" (курсив не мой, а цитируемого автора). Совсем она не грязная, даже белая. И насчет "подлеца" - не надо: я, в отличие от некоторых поэтических завсегдатаев подобных заведений, здесь только во второй и, надеюсь, в последний раз. Сразу начнем разговор с установления другого способа связи: уверен, что и неделю назад Настя поведала бы мне свои координаты, помимо рабочего, так сказать, телефона. Сильно стучит сердце - уже не от страха и даже не от стыда: пусть смотрит на меня своим глазком черная железная дверь сколько ей заблагорассудится.
На восточное радушие руководительницы предприятия отвечаю со сдержанной строгостью: "Добрый день. Я к Насте".
В рысьих глазах вижу усмешку, но сейчас я неуязвим для иронии, чьей бы то ни было: можете хоть снимать меня скрытой камерой и показывать потом всем моим знакомым, - мнение этой ограниченной аудитории меня не так уж волнует.
Сажусь, как и в первый раз, в зрительское кресло и жду появления своей рыжей инженю. Однако в комнату входит и на демонстрационный диван садится легко одетая блондинка, совершенно незнакомая. В ту же секунду ведущая начинает озвучивать как будто заранее написанный и наизусть выученный текст:
- Видите ли, у Насти неожиданно изменились обстоятельства и сегодня она не сможет прийти. К вашим услугам Яна (представляющий жест в сторону блондинки) - и… я. Вот-вот подойдут еще две девушки, примерно такой же комплекции, как Настя. - Тут она грациозно опускает свою попку, обтянутую белыми шортами, на тот же диван. А, так она играющий тренер - или режиссер. Или даже драматург, с успехом сочиняющий несложные пьесы для лопухов-клиентов.
- А когда же будет Настя? - пытаюсь я действовать по своему сценарию. Уйти я всегда успею, а своего буду добиваться любой ценой!
- Не раньше, чем на следующей неделе. Не денется никуда ваша Настя. Успокойтесь, отдохните. Надеюсь, вы у нас не в последний раз.
Нет, товарищи, это никуда не годится! Опять, как при советской власти, за меня решают, чего и кого я должен желать. А эта турчанка еще к тому же абсолютно убеждена в своей неотразимости и, по видимости, без проблем подчиняет себе людей обоего пола. Такая могла бы и моим институтом командовать - только не согласится, конечно, за нашу зарплату. Интересно было бы с ней поговорить за жизнь, только не здесь, а на нейтральном поле, да и, объективно говоря, есть у нее, помимо разреза глаз, еще и пропорции, осанка, даже предпосылки изящества. Но назло ей, да к тому же за свои трудовые я позволю себе быть субъективным. Хотя бы здесь должен действовать принцип свободного выбора! Я выбираю Яну! Вот так!
Уединившись с Яной, мы исполняем роли, диктуемые ситуацией. Ее медленное тело еще сохраняет утреннюю свежесть, только что вымытые волосы источают простенький аромат шампуня. Но, конечно, девушка вполне заурядная, что обнаруживает и наш с ней взаимно-вежливый диалог. Яна родом из Липецка, где выучилась на товароведа. Ведая, какой товар теперь самый ходовой, приехала в Москву. Снимает неподалеку комнату, раз в месяц ездит в родной город отдохнуть на два-три дня. "Друг" имеется, он на несколько лет ее старше, чем-то торгует. Главная цель - заработать на квартиру. Как, в общем-то, у всех теперь.
- Надеюсь, у вас это получится и все будет хорошо, - с вялой искренностью говорю ей я и осторожно спрашиваю о главном для себя:
- А с Настей вы хорошо знакомы?
- Да нет, она ведь здесь не очень часто бывала.
Почему "бывала", почему в прошедшем времени? Скрывая легкий ужас, выведываю у Яны совсем еще свежие подробности конфликта между Настей и Зухрой - так зовут начальницу. Амбал-охранник, дежурящий в соседней квартире ("сейчас его еще нет, он обычно приходит часам к пяти"), потребовал от Насти услуг на, так сказать, общественных началах. Та воспротивилась, а Зухра предложила ей на выбор: либо ублажать стража за ту же зарплату, либо покинуть заведение. Поскольку ни в каком КЗоТе подобные коллизии не предусмотрены, то спор оказался неразрешимым. Насти не было в салоне уже три дня, и звонить она тоже не звонила.
Что же делать, черт возьми? Рассеянно проведя взглядом по круглым веснушчатым плечам Яны, машинально уставившись в ее легкую, робкую грудь, начинаю сосредоточенно соображать. Пишу на клочке бумаги номер своего телефона. Да, но кто я? Не совсем "Алексей", которым по глупости назвался, а имя "Андрей" Насте ничего не скажет и может сбить с толку. Остановимся на Алексее - все равно ведь сам трубку подниму.
- Яна, я вас очень-очень прошу в случае появления Насти передать, чтобы она позвонила по этому номеру.
Подкрепить просьбу мне решительно нечем, но хотя бы успел ее сформулировать. А то Зухра уже стучит в дверь:
- Задерживаетесь!
- Да мы просто разговариваем! - спешит оправдаться Яна, набрасывая на голое тело вульгарно-цветастый халатик, подобный тем, какие напяливают поверх нормальной одежды продавщицы в магазинах.
Ну что, можно на нее положиться? Так ведь положился уже, а больше не на кого. Сам спешу выбраться в коридор, чтобы не навлечь на своего единственного агента неприятностей, не вызвать лишних к ней вопросов.
- Если так понравилось, то еще приходите, - издевается вдогонку гостеприимная хозяйка.
- Непременно, - отвечаю, пытаясь придать интонации высокомерную двусмысленность, хотя в такой ситуации амбициозничать, прямо скажем, нелепо. Все-таки стихотворение, с которым ты спорить пытался, правильно называлось - "Унижение". Тебя унизили.
И каково после всего этого домой возвращаться? Чего ждать от так называемой Жизни?
XXV
Об институте вообще не говорю, он окончательно превращается в забытую деревню. Барин-директор иногда о ней вспоминает и откуда-нибудь из Миннеаполиса предостерегает меня от подписания сомнительных договоров и соглашений. А на усадьбу нашу покушаются со всех сторон: китайский ресторан хочет арендовать один этаж и притом кормить сотрудников института льготными обедами, палочки для еды обещают выдавать совсем бесплатно; клуб шейпинга, если мы его к себе впустим, берется придать изящные формы всем нашим необъятным сотрудницам; международное общество по борьбе за долголетие гарантирует нам всего за четыре комнаты доживание до лучших времен. Последний проект наименее популярен в нашем коллективе: лозунгом дня стало элементарное выживание.
Мои коллеги готовы отдать новым хозяевам вишневого сада хоть все здание, за исключением разве что бухгалтерии: два раза в месяц они согласны забирать свое скудное жалованье, а больше и нечего здесь делать. По-своему они, конечно, правы, но меня как-то смущает тот факт, что памятник архитектуры, внутри которого мы толкуем о предикативности, все-таки нам не принадлежит, что это чужое имущество. Говоришь, что это совковая логика? Возможно, но, на мой примитивный взгляд, заповедь "Не укради" однозначна и универсальна: ни в Исходе, ни во Второзаконии нет ни словечка о том, что на социалистическую собственность она не распространяется.
Согласен, что на кого-то теперь легла историческая миссия разворовать всё ничье и бесхозное, но пусть это осуществляют люди талантливые в данном отношении, наделенные соответствующим даром. А таскать бездарно, по мелочам - это мне не столько этически, сколько эстетически претит.
- Любить - так красавицу, воровать - так миллион?
- Нет, то и другое я, пожалуй, не потяну. Ограничусь присутствующей здесь красавицей.
Если ты совсем или почти совсем не говорил с тем или иным лицом по телефону, то звонок от этого лица звучит как незнакомый, нужно еще привыкнуть к эфирной копии голоса, его иному акустическому оформлению. Но в данном случае я сразу узнаю, кто это обращается ко мне с довольно непривычным, нарочито-фамильярным и в то же время немножко смущенным зачином:
- Здравствуйте, молодой человек!
Еще до того, только выйдя из лифта и стоя на площадке, я по настроению звонка уже почувствовал, кто там, на другом конце провода. Замок заело - готов был дверь выбить плечом.
Ворвавшись, в трубку вцепился так, что пластмасса захрустела в руках. Дверь и душа настежь. "Настя?" А голосок такой детский и звонкий у этой, насколько я помню, отнюдь не миниатюрной девушки.
- Да я догадалась, что ты не Алексей. Ладно, будешь Андреем… Когда? Да хоть сейчас. Ты один? Более чем? Ладно, потом мне объяснишь, что это значит. Я на "Водном стадионе", схвачу тачку и приеду.
После всех необходимых приготовлений минут двадцать уже стою на балконе, встречая взглядом один автомобиль за другим. Высокая особа в большой соломенной шляпе стремительно шагает со стороны проспекта. Женщины любят щеголять шляпами, но в девяти случаях из десяти выглядят в них огородными пугалами. Эта же вроде бы ничего… Тем более, что это… Настя моя, которую в пешеходном контексте (где тачка-то?) я просто не узнал. Хорош!
- Сначала я села на частника одного. Он все рассматривал меня в зеркало, а потом вдруг так мрачно: "Как я хочу т-р-рахнуть тебя в этой шляпе!" Ну, я на светофоре у "Сокола" выскочила, матом ему сказала, что думаю, а дальше уже на метро. Чтобы не достаться кому не надо. Правильно? Я вся мокрая, пустишь меня в ванную?
"…Художник - и Цезарь и Рубикон// любви и разврата…//он мать и блудница, мастер мужчин // и женского жеста…" Хотел я спросить у автора стихов, какой это "женский жест", но не уверен, что он бы мне ответил: для него это, наверное, только звуковой повтор, паронимическая аттракция. А я со временем для себя нашел интерпретацию: самый женственный жест - это откинутые руки и открытые взору подмышки. Неважно, лежа или сидя. Нижняя часть тела может при этом быть даже закрытой или прикрытой - как у моей любимой "La dormeuse" - "Спящей" Ренуара.
Подмышка - очень интимное и вместе с тем поэтичное место женского мира. Знаешь, есть такие французские тематические альбомы серии "Части тела" с фрагментами живописных шедевров самых разных художников: "Руки", "Спина" (сюда заодно включается и попа), "Грудь" и так далее. Вполне можно было бы выпустить еще и альбом "L'aisselle" - так красиво подмышка у них называется. У итальянцев от того же корня - "l'ascella". И тут любопытное соответствие между языками и живописью. По-английски и по-немецки, например, эта часть тела трактуется как пустое место, как дыра и именуется через смежное понятие плеча, руки ("плечевая ямка", "плечевая дырка"); то же, в общем, по-русски: "под мышкой" - значит - под плечевой мышцей. Французский же и итальянский языки видят здесь не пустоту, а средоточие жизненной энергии, не менее значимое, чем женская грудь. Может быть, потому Ренуар и открыл для искусства эту территорию, а Модильяни потом так здорово продолжил ее освоение. Да, а самое-то главное: общая латинская основа этих слов в романских языках - "axilla" - происходит от "ala", "крыло". У женщины в этих местах крылышки находятся, и она их расправляет только в полете.
Точно так, закинув руки за голову, ничего не скрывая, предстает она передо мной, когда я захожу в комнату с двумя бокалами холодного "Шаблизьен" на небольшом жостовском подносе.
- Ну, кла-асс!..
Отнюдь не уверен, однако, что такой класс мне удастся выдержать и дальше. Довольно тупо пытаясь сыграть роль знатока и гурмана, спрашиваю:
- А тебе какой способ больше нравится?
- Самый простой, - отвечает она самыми простыми словами.
… В какой-то момент она кладет ладони мне на ягодицы и, как партнерша, которая вдруг берется вести неумелого танцора, то придвигает, то отдаляет меня от себя. Страсть или техника? Кто-то там не хотел, чтобы на нем играли как на флейте… Но если так владеют моими клапанами…
…Какой пошляк назвал это "маленькой смертью"? Почему не Большой Жизнью?
И опять она, присев на диване и приникнув розовыми губами к бокалу:
- Кла-а-асс!
Да, пора нашим словарям фиксировать переход этого существительного в междометие.
- Постой вот так немножко! Я хочу посмотреть, какие у тебя ноги.
- Ноги у меня довольно красивые. Это даже моя мама признает.
XXVI
Стыдно мне теперь вспоминать, что когда-то, да совсем недавно смотрел на пожилых друзей молодых подруг и на престарелых мужей юных жен со снисходительной усмешечкой: мол, понимаю, товарищи, ваши объективные трудности. Теперь только уразумел, что главное оружие мужчины - язык, а не то, что обычно думают. Владеющий языком всегда доставит женщине радость.
- В том смысле, что женщина любит ушами?
- Ну да, в том числе и это…
Чудесная дурочка есть у меня, и лучше той дурочки нет… Потому что у тебя самые зеленые глазки, а родинки на попке составляют Кассиопею. Точно. И потому еще, что я хочу тебя поцеловать. Нет-нет, чуть-чуть на коленках приподнимись, пожалуйста. Все-все…
Теперь у нас уже есть свой контекстик на двоих, своя история вопроса: "а знаешь?", "а помнишь?", "да ты что!" - и так далее.
- Они мне тогда вместо тебя посулили девушку "такой же комплекции"…
- Вот уж вранье-о! Нету там больше такой! Там в основном ведь девки совсем несимпатичные, приезжие, грубые. Умеют только пить по-черному и деньги считать. А какие - тупые-е! Ты просто не представляешь.
- Да, ты знаешь, я ведь как мужчина не очень опытен и, встретившись с тобой в этом салоне, даже подумал: вот где, оказывается, можно настоящую женственность найти! Но уже после контакта с Яной…
- Янка-то еще лучше других, с ней хоть можно разговаривать. Лицо у нее такое немножко лошадиное, но трахается она классно. Не заметил? Ну, значит, она просто на тебя не завелась.
- Положим, я ее заводить и не собирался. Мне, как разведчику, надо было на тебя выйти. И этой Янке я теперь готов каждое восьмое марта цветы дарить за то, что она тебе мой телефон передала.
- Очень ей твои цветы нужны! Нет, уж ты их мне принеси - розы такие темно-темно-бордовые, почти черные…
Ни с кем мой язык так не распускался. Мы разговариваем даже во время. Настя не склонна к бурным проявлениям, но закрытые глаза все же подергиваются, а губы свиваются в лестную для мужского взгляда гримаску:
- Ну, давай уже, давай…
- Скажи, что меня хоть немножко любишь…
Столь идиотский текст срывается с моих уст без прохождения через такую высокую инстанцию, как разум, - или хотя бы просто ум. Право, не знаю, в каком месте он зародился. Но Настя вдруг отвечает не экстатическим "Да! Да!" (входящим в банальный сценарий мужской амбиции), а с неожиданной логичностью и, главное, по самой сути заданного вопроса:
- Немножко - люблю, а нравишься - очень. Я от тебя балде-е-ю.
Балдеть бы и мне, вдыхая росу этого юного и сильного тела, но глупая моя голова не может отложить аналитический разбор диалога до нелучших, до одиноких времен. Что значит "нравишься"? Слово из лексикона средней школы. Классе в седьмом-восьмом, когда глагол "любить" казался слишком взрослым, говорили, к примеру "Ивановой нравится Петров". На роль Петрова утверждался кто-нибудь рослый и "симпатичный" (обывательский синоним слова "красивый"), желательно брюнет с орлиным профилем. Я же принадлежал к тому невзрачному большинству, которому надлежало долго ждать взросления, а потом либо жениться на такой же, как я сам, либо подбирать красавицу Иванову после того, как коварный Петров неожиданно оставит ее и переметнется по расчету к дочке какого-нибудь выгодного Сидорова. Так что, старик, одним подростковым комплексом меньше: наконец ты понравился, да еще девочке, которая сантиметров на пять выше тебя ростом, хотя и на двадцать лет моложе! А любить тебя этой девочке пока не за что, ты и за "немножко" ей (и еще кое-кому) спасибо скажи. Кстати, не только в русском простонародном, но и в английском та же оппозиция: like - love. "The peacock I like, but the dove I love" - что-то вроде этого, да? Тильда и Деля меня любили - это точно, но именно как голубка, как родного человека. А тут на склоне лет у меня и павлиний хвост прорезался.
- Так ты мне тоже расскажи про свою жизнь, чем так вот молча вспоминать. Или ты меня вправду дурочкой считаешь?