Естественно, он оказался не гуманитарием, а биологом. Почему "естественно"? Потому что многие специалисты по естествознанию тянутся ко всему естественному и живому, к "био", а гуманитарии по должности к своей профессии нередко относятся довольно казенно. Короче, книжку я ему подарил, обменялись телефонами - и стал он ко мне захаживать, начав одновременно с Аней да еще с несколькими бывшими студентами составлять круг молодых моих знакомых, - я ведь постепенно перехожу в чин старика.
Грушу гости занимают едва ли не больше, чем меня самого. При ней Борис впервые вдруг исповедуется на темы своей основной профессиональной деятельности: "Я специалист по свинству". Конкретно же в области свинства Смеяновым была изобретена вакцина для новорожденных поросят, чтобы они не болели чумкой. И тут к нему изо всех сил начали присоединяться начальнички: даже за кандидатскую защиту пришлось заплатить двумя третями авторства, пропустив в верхней строчке публикаций вперед себя замдиректора и завсектора. (Да, в филологической сфере свинства тоже немало, но именно такого, слава богу, нет: ни ко мне никто не пристраивался, ни сам я в короткую пору администрирования отнюдь не пытался откусить часть авторства таких грандиозных изобретений, как "Интонационные особенности взволнованной речи женщин среднего и пожилого возраста" или "Семантические аспекты футбольной лексики".) И тут, говорит Смеянов, знакомый киносценарист рассказывает ему о молодых годах одного великого нашего режиссера. У того при всей устремленности к метафизическим глубинам был житейский принцип, облеченный в двустишие собственного сочинения: "Оглянись вокруг себя: не гребет ли кто тебя?" Остепенившись и оглянувшись, Борис ощутил унизительный дискомфорт сзади и покинул академический институт, тем более, что пространство для свинства расширилось: кооперативы появились, потом вообще частные фирмы. Вакцину стала закупать Украина, Борисовы бывшие начальники попробовали было свои нечестные две трети оттуда затребовать, но тут как раз Ельцин с Кравчуком хорошо посидели на даче у Шушкевича, и российские академические руки стали коротки. В итоге спасенные смеяновской вакциной поросята нагуливают теперь незалежное сальце, а у нас на Дорогомиловском рынке эти милые свинки так дороги, как будто они из любекского марципана изготовлены.
Долго на этой теме Смеянов не задерживается, его конек - разоблачение ошибок, выслеженных им в беллетристических и филологических книгах. У меня он, между прочим, заприметил два таких фактических ляпа, узнав о которых, я две ночи не мог заснуть. Какие? Так я тебе и сказал! Поправлю при переиздании, если таковое вдруг приключится.
Сегодня Смеянов раздевает самого Лотмана - не спеша, со вкусом:
- Книга "Карамзин" замечательна во многих отношениях. Но что там, в частности, утверждается? Что восемнадцатый век хотел видеть в женщине именно женщину, ее тело…
- Паслушай, пачэму только васэмнадцатый? - бестактно, хотя, как ни странно, по делу перебивает Аня.
Мы смеемся, а не понимающая "кавказского" языка Груша растерянно-вопросительно смотрит на меня. Я успокаиваю ее взглядом: это, мол, незначащая частность, потом ее тебе откомментирую.
- А в качестве аргумента - спокойно продолжает Смеянов, - Юрий Михайлович цитирует строки, автором которых он называет небезызвестного Генриха Гейне:
Но ты мне душу предлагаешь -
На кой мне черт душа твоя!
Ну, начнем с того, что это на минуточку не Гейне, а весьма известная эпиграмма Шиллера в вольном переложении Лермонтова. Дальше. Душа здесь, то есть у Шиллера с Лермонтовым, вовсе телу не противопоставлена, это не к женщине обращено даже, а скорее к мужчине. По крайне мере - унисекс. Помните первые две строчки: "Делись со мною тем, что знаешь, и благодарен буду я…"?
Чувствую подленькую радость: если уж у Лотмана такие накладки встречаются, то что с нас, простых смертных взять! Аня же из чистого духа противоречия продолжает сомневаться:
- А может там, в оригинале, о женщине говорится?
- "Aber du gibst mir dich selbst, damit verschone mich, Freund" - вот что там говорится! Ни слова о бабах!
- Это скучно!
Аня никак не хочет признать объективную правоту нашего веселого педанта. Для нее Лотман - фигура слишком отвлеченная, заоблачная, доступная только телевизионному созерцанию, словом - практически неинтересная. А мне на какое-то мгновение становится вчуже понятно, как этого утомленного многолетним правдивым писаньем авторитетного и серьезного человека вдруг начинает заносить в неправильное, авантюрное пространство, где все шиворот-навыворот, где даже на вопрос: как тебя зовут? - надо придумывать новый ответ, а уж между Гейне-Гете-Шиллером разницы нет решительно никакой. Надоедает говорить правду, пассивно воспроизводить информацию, пусть и малоизвестную. "Факты - воздух ученого"? - Ох, и ученому тоже иной раз хочется открыть форточку и проветрить свою седовласую голову.
Но Смеянову я этого не говорю. Такой вздор только самому себе можно молоть, про себя. Послушаем лучше, что там Аня рассказывает, забравшись с тоненькими ногами в бледно-голубых джинсовых трубочках в глубь дивана.
- Я тут сделала забойное интервью с Аверинцевым, а он учинил мне потом жуткий скандал. Совершенно человек переменился: то был сама мягкость и деликатность, а то - категоричность такая, самоуверенность абсолютная…
- А из-за чего сыр-бор? - осторожно спрашиваю, чувствуя, что, по всей видимости окажусь не на стороне прелестной газетчицы.
- Да заголовок ему не понравился, довольно невинный, взятый из его же текста.
- Ну, а какой заголовок-то?
- "Мои родители были плебейского происхождения". И это не я придумала, а ведущий редактор при сдаче в номер вытащил такую фразу…
- Без ведома интервьюируемого?
- Андрей Владимирович, вы меня смешите. Какой там "ведом" во время этой запарки!
- Ну, я, конечно, не такой ви-ай-пи, как Сергей Сергеевич, но тоже бы обиделся. Он, вероятно, слово "плебейский" употребил в греческом или в таком русском девятнадцатовечном значении: "не дворянский", а сейчас это слово в значительной степени напоминает о советском хамстве. И вообще: зачем вырывать из контекста, тем более, что это, наверное, не самая главная мысль беседы?
Кажется, я Аню обидел. Смеянов пытается разрядить напряжение дурашливой импровизацией. Вознесенские рулады у него довольно похоже получаются:
- Нет в Рихтери-и-и и Аверинцеви-и-и ат земских врачей - ни черта-а…. Па-а-скольку са-а-мо-уверенность - главная их черта-а…
Не смешно и не метко. И с чего он это вдруг начал Ане подпевать?
- Ну, про Рихтера ничего сказать не могу, с ним дела не имела…
Щечки раскраснелись, губки прильнули к бокалу с банальным калифорнийским вином, которое сама же Аня и принесла, купив его по пути в дорогом супермаркете - судя по наклейке с ценой. В магазинах попроще та же жидкость стоит почти вдвое меньше, но дешевкой этот "Пол Мэссон" остается и там и там. Нет, я не сужу огульно, не охаиваю всю Калифорнию, где, например, братья Галло, Эрнесто и Хулио, в скромном городе Модесто производят очень приятное каберне-совиньон, разливая его в высокие бутылки с таким кольцеобразным ободком поверх горлышка. Но сюда, к сожалению, с того берега не всегда едут самые достойные.
Аня - женщина. Как-то раньше мне этого в голову не приходило, хотя подсознание, наверное, внесло ее в свой мужской список - не основной, а скорее дополнительный. Когда она, Аня, заводится и начинает возбужденно себя доказывать - именно себя, а не какое-то там абстрактное положение или утверждение, - мне хочется провести рукой по ее остроугольным плечам, чтобы они стали хоть чуть-чуть круглее, чтобы слегка расправились ее бедные нервы, закрученные сволочной и унизительной работой, чтобы вышла наружу та боль, которую с нелепой гордостью таит Аня от себя и от других. Скорее всего эта тайна проста и совсем не страшна, как неразгаданные мной тайны Тильды, Дели и Насти. Наверное, я уже окончательно устал от незаурядных женщин, чья природа на порядок сильнее моей, чья энергия меня захлестывает с головой. Здесь же существо, что называется, одной со мной весовой категории - обыкновенное, обидчивое, обделенное вниманием. Может быть, не в контрасте, а в равенстве радость?
Гости расходятся в половине одиннадцатого, а через час меня достает нервный Анин звонок, и мы говорим с ней минут пятнадцать. Груша успевает нахмуриться, хотя это совсем не то, что она подумала. Объясним ребенку ситуацию:
- Аня звонила посоветоваться по поводу некрологической заметки, которую она срочно должна для своей газеты написать: только что умер Лотман, о котором мы сегодня болтали. Вот чем кончаются все наши споры, дитя мое…
XXXIX
Есть у меня три любимые слова, не имеющие точных эквивалентов в русском языке.
Существительное - ESPRIT. Оно может означать и "ум", и "рассудок", и "дух", и "остроумие", и "смысл", и даже "характер" (происходя от латинского "спиритус", оно имеет еще и значение "спирт", но его я, как человек слабопьющий, отбрасываю). Конечно, в каждом контексте актуализируется одно значение, но душа слова всегда помнит и об остальных. Нравится мне, что французы поверили в единство рассудка и духа, в то, что остроумие может сочетаться с настоящим умом. У нас под "духовностью" часто разумеют вялое занудство, остроумию обычно отказывают в наличии серьезного смысла. А здесь одно "эспри" столько разных, разнородных ценностей обнимает разом.
Прилагательное - STRAIGHTFORWARD. Оно вроде бы переводимо нашим прилагательным "прямой", но, пожалуй, не в узко-современном, а в пушкинском смысле: "души прямое благородство", "духом смелый и прямой". Может быть, я слишком влюбился в это слово, но чувствую в нем, прямо так физически ощущаю духовную вертикаль. И еще дорога мне здесь связь значений "простой" и "откровенный". Straightforward style - значит "простой стиль". В нынешней речевой ситуации, как мне кажется, отказ от простоты чаще всего свидетельствует о неоткровенности, замысловатые "навороты" скрывают покорность обстоятельствам и грязненько-циничное равнодушие к людям, к миру. Хочется, согласно внутренней форме английского слова, подняться с колен, выпрямиться - и вперед!
Глагол - GÖNNEN. Это слово подарила мне Паула Линденмайер, долго и безуспешно искавшая для него русский перевод. В советском немецко-русском словаре на этот счет нечто невразумительное: под цифрой 1. - "не завидовать (чему-либо)". Но ведь "не завидовать" по-русски - это либо знак равнодушия, либо - в ироническом смысле - знак злорадства ("Не завидую" - говорят, покачивая головой, про чью-нибудь неудачу). Под цифрой "два" собраны слишком приблизительные переводы: "позволять, разрешать, удостаивать". Примечательно, что, если мы возьмем русско-немецкий словарь, то ни через один из этих трех глаголов на искомое "гённен" не выйдем. Не нужно нам, русичам, такого слова, потому что нету у нас такого понятия.
Остается взять немецко-немецкий толковый словарь издательства "Дуден" и процитировать оттуда довольно пространную дефиницию таинственного глагола (в коряво-буквальном переводе): "охотно и без зависти видеть счастье и успех другого, потому что считается, что упомянутый в этом нуждается или это заслужил". Во как! Двадцать три слова самим немцам понадобилось для объяснения своего же родного глагола. Но есть все-таки у них сама идея о том, что чужое счастье и чужой успех могут восприниматься позитивно, что субъект речи может реально, действенно содействовать благополучию объекта речи - причем именно в том, что для объекта наиболее важно.
Среди примеров, приведенных в словарной статье такая фраза: "Ich gönne es ihm, daß er endlich Professor geworden ist". Ее перевести довольно легко: "Я желаю ему наконец стать профессором". Так, может быть, будем считать удовлетворительным эквивалентом для "гённен" наше "желать"? Нет, не получается. "Желать" кому-либо чего-либо - это риторически-ритуальный жест, поздравительная формула, не более. Кстати, все толковые русские словари честно определяют это значение глагола "желать" как "высказывать пожелание". Высказать самое распрекрасное пожелание - это ничего не стоит, для этого нетрудного действия сойдет и незамысловатый глагол "wünschen". А "гённен" все-таки обозначает не однократное действие, а постоянный процесс, ровное доброжелательное отношение к заслуженному, честному благополучию другого человека. Не скажу, что все немцы данным качеством обладают, они такие же разные, как и мы, как и все народы. Но именно дефицит ровной европейской доброжелательности в наших соотечественниках - одна из фундаментальных причин всех наших рев-разрушений и раскулачиваний. Да и так называемая интеллигентная среда довольно равнодушно относится к унижению чужих достоинств и заслуг. Тот же Лотман умер членом всяких американских и евроакадемий, но отнюдь не академиком по-русски. Институт его именем, между прочим, назвали немцы в Бохуме, поскольку они просто рассуждают: er das verdient hat, он это заслужил. И при жизни в сторону Лотмана из Германии шел тот поддерживающий силы поток, который определяется именно словом "гённен".
Ну, я ушел в примеры исторические, а вообще-то мне кажется, что и в отношениях людей обыкновенных вполне реальным, физически действенным фактором является простое и тихое доброжелательство. Если кто-то нам действительно желает добра, то пусть даже он не делает нам подарков, не оказывает протекций-промоушнов, не пишет, не звонит, - он все равно энергетически участвует в нашей жизни и влияет на нее. Паула потому и рассказала мне про глагол "гённен", что это была доминанта ее жизни, именно это она делала многим людям, и мне в том числе…
- А в родном языке у тебя такого любимого слова нет?
- В родном я люблю всё. Разве ты этого не замечаешь, не чувствуешь?
XL
Неужели навсегда нас покинет эта бело-голубая зубная щеточка, гнущаяся посередине гармошкой, а моя желтая будет теперь одна куковать на стеклянной полке у зеркала в ванной? Что, опять по вечерам открывать дверь в темную молчащую пустоту? А потом, чтобы не ужинать в одиночестве, тащиться с тарелкой к телевизору? Нет, без нее, сидящей рядом, мне ни одна программа в горло не полезет…
- А я знаю, о чем ты думаешь, - голубые глазки по-взрослому прямо глядят в меня. - Я все сделаю, и бабушку уже подключила, чтобы после университета получить работу в Союзе.
- Союза теперь нет.
- Это у них нет, а у нас с тобой есть.
Делаю вид, что мне нужно отлучиться, а то вдруг голос задрожит от старческой нежности. В туалете даже условно присаживаюсь на единственный и неотъемлемый предмет меблировки, чтобы осмыслить происходящее. Точно так здесь однажды я праздновал первую близость с Делей, еще, впрочем, не зная ее имени. Разберемся по порядку: ребенок мой давно стал самостоятельным и независимым, и морально и юридически. Никто не может запретить Груше жить здесь, у меня. Ура? Ура!
Но до этой новой прекрасной жизни - не меньше двух лет. Могу и не дождаться, не дожить. Все кругом как-то так дружно и весело помирают, в том числе и люди помоложе меня. И вот ведь что характерно: в густо населенной (в том числе и знаменитостями нашпигованной) Москве восприятие человеческой кончины полностью утратило драматический оттенок. Аня то и дело таскает в сумочке полученные на работе информационные факсы со стандартным набором ключевых слов: РОССИЯ - КУЛЬТУРА - ПИСАТЕЛЬ - КОНЧИНА (готовый ряд символов, да еще к тому же выстроенных четырехстопным амфибрахием; будь я Вознесенским или хотя бы Евтушенкой - взял бы это рефреном, а перед тем пририфмовал бы что-нибудь вроде: "Любила нас дура - босая отчизна…"). Прежде по телевизору каждый некролог отбивался многозначительными паузами до и после, у дикторов была надлежащая сдержанно-скорбная интонация. А теперь - бодренькой скороговоркой извещают, экономя время и пафос для иных событий. И в газетах - без черных рамок, с радостными заголовками типа "Замечательного парня не стало" - точно-точно, так о довольно молодом режиссере было написано, не помню только, стоял ли в конце заголовка еще и восклицательный знак…
И еще я заметил у долгожителей - таковыми среди людей умственного труда можно считать всех, кто достиг восьмидесяти или даже семидесяти пяти - постоянное выраженьице слегка глумливого веселья на лице: дескать, почти все мое поколение околело, а я вот живчик такой. Эту эгоцентрическую искорку в глазах можно уловить и у моих безвестных старейших коллег, и у самых что ни на есть прославленных и достойных сограждан, подмигивающих человечеству из телевизора.
Знаки, намеки… После Грушиного отъезда они меня на каждом шагу преследуют. Выбрался я тут наконец в Питер - после шестилетнего, кажется, перерыва. Гуляем мы с Володей Петрашевским по Летнему саду, а он с каждой аллеи все в одну и ту же тему сворачивает:
- Ты не был на похоронах Турганова? В месяц человек сгорел. Мы подошли во время панихиды к вдове по какому-то ритуальному вопросу, куда мол и что, а она отвечает: "Спросите у Эдика". То есть Турганова самого - настолько при его жизни она привыкла к тому, что Эдик все у них решает…
… А сестра его вдовы, врач по профессии, буквально через неделю идет по улице и видит впереди шагающего высокого, статного офицера, засмотрелась на него даже. Вдруг он падает на тротуар, к нему люди сбегаются, и через минуту милиционер уже спрашивает: "Есть здесь врач? Смерть можете зафиксировать?"…
…А у брата Турганова жена была такая красивая, крупная, крепкая - твой, думаю, вкусовой тип. (Почему именно мой, Володя? Семьдесят процентов мужчин ценят эти три "К", я здесь, как и во многих других вопросах, принадлежу к демократическому большинству.) А он сам - маленький, невзрачный, всегда вокруг нее вьюном вился, стараясь угадать каждое ее желание и как бы оградить от посторонних посягательств. И вот она пошла в магазин - и под трамвай нелепейшим образом угодила…