Айрис Мёрдок (1919–1999) - классик английской литературы XX века, удостоенная звания "Дама Британской Империи", автор философских сочинений, пьес, стихов и великолепных романов. Каждое ее произведение - шедевр, образец тончайшего психологизма, мудрой иронии и блистательной, кристально прозрачной формы. Романы Айрис Мёрдок шесть раз номинировались на "Букер", переведены на 26 языков, многие из них экранизированы.
В основе романа "О приятных и праведных" лежит расследование самоубийства одного из служащих Министерства внутренних дел, совершенное прямо в служебном кабинете. Шантаж и супружеская неверность, черная магия и роковая женщина-вамп, предательство и преступление, сложные хитросплетения человеческих отношений, сопряженные с захватывающими приключениями, романтическими и опасными, составляют канву повествования. Блистательные диалоги, неожиданные повороты сюжета, глубокие и тонкие психологические портреты героев, великолепная проза - все это позволяет с полным основанием отнести роман "О приятных и праведных" к лучшим образцам творчества Айрис Мёрдок.
Содержание:
Глава первая 1
Глава вторая 2
Глава третья 5
Глава четвертая 7
Глава пятая 8
Глава шестая 9
Глава седьмая 12
Глава восьмая 13
Глава девятая 17
Глава десятая 18
Глава одиннадцатая 21
Глава двенадцатая 22
Глава тринадцатая 24
Глава четырнадцатая 26
Глава пятнадцатая 27
Глава шестнадцатая 28
Глава семнадцатая 30
Глава восемнадцатая 33
Глава девятнадцатая 35
Глава двадцатая 36
Глава двадцать первая 38
Глава двадцать вторая 40
Глава двадцать третья 41
Глава двадцать четвертая 43
Глава двадцать пятая 44
Глава двадцать шестая 46
Глава двадцать седьмая 48
Глава двадцать восьмая 50
Глава двадцать девятая 55
Глава тридцатая 56
Глава тридцать первая 59
Глава тридцать вторая 60
Глава тридцать третья 61
Глава тридцать четвертая 63
Глава тридцать пятая 64
Глава тридцать шестая 67
Глава тридцать седьмая 68
Глава тридцать восьмая 71
Глава тридцать девятая 72
Глава сороковая 74
Примечания 77
Айрис Мёрдок
О приятных и праведных
Глава первая
Непривычно, когда в летний день главу министерства, мирно сидящего в своем уайтхоллском кабинете, внезапно отвлекает от работы близкий и отчетливый звук револьверного выстрела. Мгновенье назад медлительный толстяк, круглое совершенство, по прозванию, данному его любящей женой, а по имени Октавиан Грей, неспешно выводил бисерным почерком остроумную фразу на листке казенной кремовой бумаги, не без приятности улавливая после ланча дремотный аромат превосходного бургундского в своем дыхании. И тут раздался выстрел.
Октавиан выпрямился, встал. Стреляли где-то неподалеку, в том же здании. Спутать звук было невозможно. Октавиан знал его отлично, хотя с тех пор, как, солдатом, слышал в последний раз, прошло много лет. Нутром узнал, пригвожденный к месту памятью, острым и ныне столь чуждым ему ощущением встречи со страшным, с неизведанным.
Он подошел к двери. В жарком и душном коридоре, посреди текучего лондонского гула стояла полная тишина. Октавиан хотел крикнуть: "Что это? В чем дело?", но обнаружил, что не может. Он вернулся назад, невольно устремляясь к телефону, естественному средству связи, к нити, соединяющей его с миром. И в этот миг услышал частый топот ног.
- Ужас, сэр! Какой ужас!
На пороге стоял, дрожа, министерский курьер Макрейт, рыжий мужчина, белокожий, с водянисто-голубыми глазами и яркими губами.
- Прочь отсюда! - Мимо курьера протиснулся Ричард Биранн, один из заместителей Октавиана; вытолкал Макрейта за дверь и закрыл ее.
- Да что случилось? - сказал Октавиан.
Биранн прислонился к косяку. Сделал глубокий вдох, потом другой и проговорил своим обычным высоким, суховатым голосом:
- Послушайте, Октавиан, я знаю, это звучит дико, но Радичи только что застрелился.
- Радичи? Господи помилуй! Что, насмерть?
- Да.
Октавиан сел. Разгладил лист кремовой бумаги, лежащий поверх красной промокашки. Перечитал неоконченную фразу. Снова встал.
- Так я иду посмотрю. - Он шагнул к двери, которую Биранн распахнул перед ним. - Видимо, следует вызвать Скотленд-Ярд.
- Уже. Я позволил себе сделать это без вашего ведома, - сказал Биранн.
Кабинет Радичи был этажом ниже. Под закрытой дверью, свесив руки и разинув рты, толклась кучка людей. Перед ними ораторствовал Макрейт.
- Уходите, - сказал Октавиан. Все лица повернулись к нему. - Ступайте по своим местам. - Народ стал нехотя расходиться. - Вы - тоже, - сказал он Макрейту.
Биранн тем временем отпирал дверь кабинета.
Сквозь щель в двери Октавиан увидел, что Радичи сидит, привалясь к письменному столу и уронив на него боком голову. Они вошли; Биранн запер дверь изнутри, передумал и отпер снова.
Шея Радичи красновато-смуглой складкой выпирала из-под жесткого белого воротника. Октавиан сразу подумал о том, открыты ли у него глаза, но затененного лица было издали не разглядеть. Левая рука Радичи повисла, едва не доставая до полу. Правая лежала на столе; оружие, старый револьвер армейского образца, - немного поодаль от ладони. Октавиан усилием воли заставил себя собраться, постепенно унять дыхание и привести в порядок мысли, напомнив себе, кто он такой. Ему не впервой было видеть мертвецов. Но никогда еще - вот так, внезапно, летним деньком в Уайтхолле, со складкой плоти, выпирающей из-под жесткого воротничка.
Октавиан быстро сказал себе, что он - министр, обязан держаться спокойно и управлять ходом событий.
- Кто его обнаружил? - спросил он у Биранна.
- Я. Я был как раз почти у самой его двери, когда услышал выстрел.
- В том, что он мертв, сомнений, видимо, быть не может? - Вопрос прозвучал как-то нелепо, едва ли не потерянно.
Биранн сказал:
- Мертвехонек. Вы поглядите на эту рану.
Он показал на нее рукой.
Октавиан подошел ближе. Обогнул письменный стол с дальней от лица Радичи стороны и, наклонясь поверх стула, увидел круглую дыру на затылке, чуть правее легкой впадины у основания черепа. Дырка была приличных размеров, темное отверстие с почерневшими краями. Крови - немного, она тонкой струйкой залилась за воротник.
- Целился, видно, прямо в рот, - сказал Биранн. - Пуля прошла навылет.
Октавиану бросилась в глаза опрятность недавно подстриженного седого ежика на теплой беззащитной шее. Его потянуло прикоснуться к ней, потрогать ткань пиджака, тихонько потереть ее в любопытных пальцах. Перед ним, собранные в комплект, были части человеческого существа, его одежда, телесные составляющие. Его потрясло таинство истечения жизни, внезапный распад живого человека на части, на куски, на материал. Радичи, который мало с чем умел справляться, на этот раз не сплоховал.
Октавиан никогда не чувствовал особой симпатии к Радичи. Никогда особо близко не знал его. Радичи принадлежал к числу тех непременных в составе каждого министерства чудаков, которым, при наличии большого и даже блестящего ума, недостает некоего существенного качества в оценках и потому не суждено подниматься выше должности помощника замминистра. Считалось, что мозги у него, как говорится, слегка набекрень. Радичи, впрочем, как будто не роптал на судьбу. У него были посторонние интересы. Он то и дело отпрашивался во внеочередной отпуск. В последний раз, припомнил Октавиан, - исследовать какое-то аномальное явление.
- Он не оставил записки?
- Что-то не видно, - сказал Биранн.
- Непохоже на него!
Радичи был мастер без устали строчить обстоятельные служебные записки.
- Полиция, надо думать, нагрянет теперь на весь остаток дня, - сказал Октавиан. - Как раз когда я собрался уехать на выходные.
Собственный окрепший голос сказал ему, что критический момент миновал. Сейчас он мог уже быть хладнокровен, деловит, сдержанно ироничен.
- Хотите, могу взять полицию на себя, - сказал Биранн. - Наверняка им понадобится делать снимки и так далее. Не забыть бы сказать, - прибавил он, - что я трогал оружие. Отодвинул немного, чтобы разглядеть его лицо. А то найдут там мои отпечатки!
- Спасибо, но я уж лучше останусь сам. И с чего бы это он, бедолага?
- Я не знаю.
- Странный был человек. Взять хотя бы это общение с потусторонним.
- Не знаю, - сказал Биранн.
- Или, возможно… Была, разумеется, та жуткая история с его женой. Мне говорили, он сам не свой с тех пор, как ее не стало. Я тоже обратил внимание, что ходит как в воду опущенный. Вы помните, этот кошмарный случай в прошлом году…
- Да, - сказал Биранн. У него вырвался тонкий отрывистый смешок, как будто тявкнула собачонка. - Вполне в духе Радичи с его паршивым вкусом - взять и застрелиться на службе!
- Кейт, солнышко!
Октавиан звонил по телефону своей жене в Дорсет.
- Здравствуй, милый. Как ты там?
- Я-то ничего, - сказал Октавиан, - но только на работе кое-что произошло, и мне до завтра из города не выбраться.
- Ну вот! У Барби первый вечер дома, а тебя, значит, не будет!
Барбара была их дочь, единственный ребенок четырнадцати лет от роду.
- Я понимаю, так не вовремя, мне самому безумно обидно, но я должен остаться, выхода нет. У нас здесь полиция, такой стоит тарарам…
- Полиция? А в чем дело? Ничего страшного, надеюсь?
- В общем, и да, и нет, - сказал Октавиан. - Кое-кто покончил с собой.
- Боже! Что, из знакомых кто-нибудь?
- Нет, успокойся. Не из наших знакомых.
- Ну хоть на том спасибо. Сочувствую тебе, бедненький. Какая досада, что тебя не будет, Барби так огорчится!
- Да знаю! Но завтра утром я приеду. А у вас там все нормально? Как поживает мой гарем?
- Гарем ждет тебя не дождется!
- И правильно делает! Будь здорова, моя радость, вечером позвоню еще.
- Октавиан, ты ведь Дьюкейна тоже привезешь?
- Да. Он все равно раньше завтрашнего дня приехать не смог бы, так что теперь удобно будет захватить его с собой.
- Замечательно. Он нужен Вилли.
Октавиан усмехнулся:
- По-моему, это тебе он нужен, ангел мой, разве нет?
- И мне, конечно! Он очень нужный человек.
- Получишь его, дружок, получишь. Получишь все, что твоей душеньке угодно.
- Красота!
Глава вторая
- Давайте-ка выносите все эти камни в сад, - сказала Мэри Клоудир.
- Почему? - сказал Эдвард.
- Потому что им место в саду.
- А почему? - сказала Генриетта.
Близнецам, Эдварду и Генриетте Бираннам было по девять лет. Оба длинноногие и белобрысые, неразличимо похожие, с одинаковой копной пружинистых кудряшек на голове.
- Добро бы хоть были окаменелости. В них нет ничего особенного.
- В каждом камне есть что-то особенное, - сказал Эдвард.
- В метафизическом смысле - очень верно, - заметил, входя на кухню, Теодор Грей, облаченный в клетчатый старый, коричневый с красным халат.
- Мне за порядком в доме следить приходится не в метафизическом смысле, - сказала Мэри.
- А где Пирс? - спросил, обращаясь к близняшкам, Теодор.
Пирсом звали пятнадцатилетнего сына Мэри Клоудир.
- Наверху, у Барби. Украшает комнату ракушками. Целую тонну, похоже, наволок.
- Еще не легче! - сказала Мэри.
В дом неотступно вторгался берег моря. В комнатах у ребят под ногами хрустел песок вперемешку с галькой, раздавленные ракушки, засохшие организмы животного и растительного происхождения.
- Раз Пирсу можно приносить раковины, значит, нам можно - камушки, - рассудила Генриетта.
- А кто сказал, что Пирсу можно приносить раковины? - отозвалась Мэри.
- Но ведь ему-то ты мешать не станешь? - сказал Эдвард.
- Ох и всыпали бы мне, если б я в твоем возрасте перечила каждому слову! - сказала экономка Кейси.
Кейси она была по фамилии, а по имени - тезка Мэри Клоудир, отчего за ней, наподобие клички домашнего животного, и закрепилось смутно неоднозначное "Кейси".
- Тоже справедливо, хотя и не по существу, как мог бы возразить Эдвард, - сказал Теодор. - Может, если это с моей стороны не слишком, мне дадут чаю? Нездоровится мне что-то очень.
- Это надо же, не повезло тебе, Кейси! - сказал Эдвард.
- Ему - не стану мешать, - сказала Мэри, - во-первых - поздно, а во-вторых - тут особый случай, в честь приезда Барбары.
В споре с близнецами имело смысл прибегать к разумным доводам.
Барбара Грей с Рождества находилась в пансионе благородных девиц в Швейцарии. Пасхальные каникулы она провела, катаясь на лыжах с родителями, завзятыми любителями путешествовать.
- Хорошо кой-кому на этом свете, - не обращаясь ни к кому в частности, выдала Кейси не очень внятное, но глубокомысленное высказывание, как было ей свойственно.
- Кейси, а можно, мы возьмем эти куриные лапки? - спросила Генриетта.
- Как, интересно, мне содержать кухню в чистоте, когда эти дети, что голодные кошки, вечно роются в мусорных ведрах?..
- Все-то хотя бы не вытаскивай, Генриетта, - сказала Мэри.
Вперемешку с куриными лапками наружу вывалились комки мятой бумаги, кофейные зерна, листья вялого салата, клочья волос.
- Никто со мной не считается, - сказала Кейси. - Тратишь здесь понапрасну свою жизнь…
- Каждый из нас тратит жизнь понапрасну, - сказал Теодор.
- Глядите на меня, как на неровню…
- Вы и есть нам неровня, - сказал Теодор. - Ну так дадут мне чаю?
- Да помолчите вы, Тео, - сказала Мэри. - Будет вам Кейси заводить! Вон он, ваш чай, на подносе.
- М-мм, лимонная сдоба. Славно.
- Вам вроде бы нездоровилось, - сказала Кейси.
- Всего лишь невольный порыв желудка… Где у нас Минго?
Завтрак и чай, поглощаемые Теодором в постели, непременно проходили в присутствии Минго, рослого серого патлатого пса, отдаленно похожего на пуделя. Кейт с Октавианом изощрялись в непристойных догадках насчет отношений между Теодором и Минго.
- Сию минуту доставим, дядя Тео! - крикнул Эдвард.
Короткая возня завершилась появлением Минго из-за чугунной, с вычурным узором, плиты, которая, невзирая на дороговизну содержания и непригодность для готовки, по сей день заполняла собою нишу кухонного очага. Теодор, с подносом в руках, начал подниматься по лестнице в сопровождении двойняшек, которые, следуя одному из многочисленных, добровольно возложенных ими на себя ритуалов, вдвоем тащили пса, так что его глуповато-улыбчивая морда торчала из-под Эдвардовой мышки, а мохнатые лапы скребли по полу, меж тем как колбаска-хвост, помахивая, ритмично задирал подол льняного платьица Генриетты.
Теодор, старший и обремененный несчетными хворобами брат Октавиана, некогда - инженер с должностью в Дели, а ныне давно уже безработный, покинул Индию, как все о том знали, при сомнительных обстоятельствах, хотя какого именно рода обстоятельства вынудили его покинуть Индию, дознаться никому не удалось. Неведомо было также, жалует Теодор или нет своего брата; пренебрежительные его реплики в адрес последнего с общего согласия в расчет не принимались. Был он сухопар, долговяз, с лысеющей седой головой, крутым лбом, изрезанным причудливой сетью морщинок и с умным прищуром задумчивых глаз.
- Пола, тебе обязательно читать за столом? - сказала Мэри.
Пола Биранн, мать двойняшек, не сразу оторвалась от книги. Воспитание детей, за сверстницу которых она легко сошла бы в подобные минуты, она целиком препоручила Мэри. С Ричардом Биранном Пола два года как состояла в разводе. Что касается Мэри, та много лет уже была вдовой.
- Извини, - сказала Пола, закрывая томик Лукреция.
Пола преподавала в местной школе греческий и латынь.
Для Мэри время совместных трапез имело особое значение. То были минуты общения, дружеского обрядового единения, почти духовного по своей сути. За разговором, в будничном кругу застолья, затягивались раны и царапины, очевидные, быть может, лишь для обостренного и беспокойного восприятия самой Мэри, заново воссоздавая всякий раз относительную гармонию, в существовании которой, быть может, опять-таки отдавала себе отчет одна она. При этих точках общего соприкосновения Мэри обладала верховенством, которое никто не оспаривал. Если в доме существовало коллективное бессознательное, то Мэри олицетворяла собою коллективную сознательность. Размеренное чередование завтрака, ланча, чая и обеда было к тому же одной из немногих составляющих установленного распорядка в ситуации неустойчивого равновесия, поминутно грозящего, по ощущению Мэри, разрядиться не лишенной привлекательности, но абсолютно необратимой анархией.
Жаркое солнце вливалось в большие окна с их характерным для викторианской готики остроконечным завершением, обнесенные чугунной беленой ажурной решеткой и затененные зеленью, с одной стороны - жимолости, а с другой - глициний, освещая присыпанные крошками сдобы пятна на белой, в красную клетку, скатерти, кофейные зерна и клочки волос на мощенном плитами полу. Мизансцена сложилась на настоящий момент следующая: близнецы уже кончили пить чай, Тео для этой церемонии удалился к себе, Пирс не вышел к столу вовсе, Кейт по обыкновению опаздывала к чаю; Мэри с Полой и Кейси допивали свой.
- Опять она завела себе новую машину, - сказала Кейси.
- Хоть обозначили бы, о ком это вы, - сказала Мэри, - не называли бы всех подряд - "она".
- Сестрица моя.
Кейси большую часть жизни провела, ухаживая за больной, теперь уже покойной матерью, о которой отзывалась не иначе как "старая сука", и не могла простить младшей сестре, что та избежала подобной участи, выйдя замуж, и притом - за богатого человека. Толстощекая и румяная, с пучком седеющих волос, Кейси легко давала волю слезам, причиной которым вполне могла послужить душещипательная передача по телевизору, рассчитывая при этом на сочувствие занятой и озабоченной Мэри.