Все началось с того, что Ян Хайгерер убил человека. Вот так, просто, не раздумывая, нажал на спусковой крючок пистолета. И отныне он уже не всеми уважаемый редактор известного издательства, не популярный журналист. Он - пария, убийца, от которого все отвернулись. Ему предстоит суд присяжных. Что знают о нем эти люди? Им не дано узнать, о чем он думал в тот момент, когда выстрелил, что чувствовал страшными ночами в камере.
О мотивах этого странного и страшного поступка не знает никто, кроме самого Яна. Но у него есть причины скрывать правду…
Содержание:
1 глава 1
2 глава 2
3 глава 3
4 глава 4
5 глава 5
6 глава 6
7 глава 7
8 глава 8
9 глава 10
10 глава 11
11 глава 12
12 глава 13
13 глава 14
14 глава 15
15 глава 16
16 глава 17
17 глава 19
18 глава 20
19 глава 21
20 глава 23
21 глава 25
22 глава 27
23 глава 29
24 глава 30
25 глава 32
26 глава 33
27 глава 35
28 глава 36
29 глава 37
30 глава 38
31 глава 39
Примечания 39
Даниэль Глаттауэр
Потому что
Меня оглушило взрывом. Базарная площадь пылает. Те, кто бежит, выжили, я рад за них. Неподалеку от меня на асфальте корчится пожилая женщина, из головы у нее торчит окровавленный осколок. Ей уже не помочь. Мне тоже. Я смотрю на руку, бросившую гранату, и равнодушно узнаю в ней свою.
Ксавер Лоренц
1 глава
Не в моей привычке проклинать день, прежде чем он закончится. Я встал, как только почувствовал, что не сплю. Главное - ни о чем не думать. Розовая зубная паста упала прямо на щетку, значит, не все так плохо. В худшие дни она выскальзывала мимо, в раковину, чтобы потом ее сухие комки напоминали о моих неудачах. Впрочем, я смыл их почти все. К счастью, я не депрессивный тип.
Но на сей раз я не промахнулся. Утро началось хорошо - больше никаких мыслей у меня не возникло. Из зеркала на меня смотрело нормальное человеческое лицо. В другой день я мог бы показать себе язык, но только не сегодня. Вот уже несколько недель я не поправлял челку перед зеркалом, как раньше, и не подсчитывал седые волоски на висках. В кухне я вскипятил воду и вылил ее в круглую желтую чашку, куда еще перед сном бросил пакетик черного чая с ароматом персика. Я всегда так делал. Непременно эта желтая чашка и персиковый чай. И каждый раз я клал его туда с вечера, будто заранее отдаваясь во власть следующего дня. Иногда меня это пугало.
Я недолго думал, что положить в большую дорожную сумку. Взял с собой лишь вещи черного и синего цветов, теплые и мягкие. Мои любимые пуловеры и красивые брюки, превращающие меня, по мнению дам, в интересного мужчину, я оставил дома. Покидая квартиру, чувствовал, что именно сейчас переживаю самый сложный период сегодняшнего дня. Но я справился, поскольку сразу же запретил себе об этом думать. Я закрыл глаза. Два-шесть-ноль-восемь-девять-восемь. Незабываемо. Я повернул ключ до упора. Мысль, что теперь в мою квартиру никто не проникнет, придала мне уверенности. Бросив сумку в машину, я поехал.
В одиннадцать я был у Алекс, как и договаривались. Она стояла, прислонившись к дверному косяку. Я прикоснулся к ее горячим ушам и сказал:
- Дай же мне разглядеть тебя как следует.
У нее был вид женщины, которой нужно как следует выругаться, прежде чем начинать новую жизнь. Больше всего на свете мне хотелось сейчас поцеловать ее, а потом вместе с ней идти навстречу будущему. Или нет, только поцеловать.
- А остальные уже собрались? - спросил я.
- У меня для тебя плохие новости, Ян, - произнесла Алекс.
- Никто не придет? - догадался я.
- А тебя бы это очень расстроило?
И тогда я понял, что больше никого не будет.
Она хочет быстренько отсюда съехать с моей помощью. Оставить Грегора одного. Сегодня суббота. Вернувшись в воскресенье вечером с семинара, он не должен застать ее в квартире. И это означало следующее. Мне придется спускать с четвертого этажа сотню кубометров цельной древесины, тяжелые металлические вещи, фарфор и тому подобное, чтобы в другом доме поднимать все это на третий.
- Ты уже позавтракал? - спросила Алекс.
Я усмехнулся. Мысленно я кричал.
А потом Алекс ела, а я смотрел на нее. А она, в свою очередь, наблюдала, как я не свожу с нее глаз.
- С тобой что-нибудь случилось? - поинтересовалась она.
- А что? - удивился я.
На тот момент пока ничего не произошло.
Мы переезжали весь день. Снаружи бесновалась непогода, как всегда бывает в этом городе в период смены времен года. К счастью, я не депрессивный тип. Покончив с каторжной работой, я смог наконец принять ванну в ее новой квартире. Мне полегчало. Чтобы отвлечься, стал думать о сексе, но сразу вспомнилась Делия. Тогда я отогнал эти мысли прочь.
Алекс принесла полотенце. Она держала его перед своими глазами, не желая смущать меня. Но я отвел ее руки в сторону, чтобы дать понять ей, что она ошибается.
К сожалению, секс был не без страсти. Как с моей, так и с ее стороны.
- Что ты делаешь сегодня вечером? - спросила она меня за чашечкой кофе, обжигавшего желудок.
- Ничего особенного, - беззастенчиво солгал я и улыбнулся, чтобы обратить обман в шутку.
- Новая? - поинтересовалась Алекс, поднимая брови.
Я готов был расцеловать ее за этот вопрос и за подозрительность. Ответил ей какой-то риторической пошлостью, что-то типа "не будь такой любопытной". Я торопился, несмотря на ранний час. На прощание прижал ее к себе, словно пытался незаметно взять от нее нечто такое, о чем она не подозревала.
- Выше нос! - крикнул я, имея в виду разрыв с Грегором.
В другой раз я мог бы добавить, чтобы она звонила мне, когда пожелает.
Но не в этот день.
Следующие несколько часов прошли в мучительном ожидании. Мне нечем было заняться. Я сидел в припаркованной машине и старался ни о чем не думать. К счастью, по крыше автомобиля стучал дождь. Я мог сосредоточиться на этих звуках и чувствовал, как с каждой каплей уходит время.
Раньше я работал в издательском доме "Эрфос", и ко мне в руки попал один роман, в котором через каждые несколько страниц барабанил по крыше дождь. Стоило только авторской фантазии истощиться, как действие замирало, и возникала эта картинка.
- Красивый образ, - сказал я писательнице во время нашей первой встречи.
Мне стало жаль ее. На ее лице застыло выражение, с каким трижды поскользнувшаяся фигуристка ожидает судейских оценок. От отчаяния она кусала себе губы. Ей было чуть за тридцать, а она только сейчас переживала крушение иллюзии литературного успеха. Написала совершенно пустую вещь, ничего не сказав читателю, ничего не пережив. Кроме, пожалуй, этого дождя, стучавшего по жестяной крыше.
Бар Боба открывался в десять часов. Я пришел туда пятым. Из окна своей машины я видел, как заходили первые четверо посетителей.
- Привет, Ян, ну и погодка, - произнес Боб.
Я опустил голову. Ему, наверное, показалось, что я стряхиваю с волос дождевые капли. Я похлопал его по плечу. Это сошло за приветствие. К счастью, в заведении Боба были приняты сдержанные отношения. На того, кто много говорил, начинали коситься.
Я заранее заказал маленький круглый столик, за которым уже ужинал несколько раз. В нише, где он стоял, хватало места лишь на одного человека. Царивший в зале полумрак надежно защищал мой укромный уголок от любопытных взглядов.
Предыдущие несколько вечеров я делал вид, будто работаю здесь над очередной "историей". Боб и остальные знали, что я репортер, и думали, что моя работа состоит в том, чтобы шляться по разным притонам, вроде этого бара, и писать заметки, - наплевать, что темно, - попивая блауэр цвайгельт. Чем больше вина, тем круче получается "история", тем лучше репортер, - так, видимо, полагали они и видели во мне мастера своего дела.
Официантку звали Беатриче. Она знала меня в лицо, я же едва замечал ее и не стремился к более близкому знакомству. Однако за последнюю неделю ее имя так часто звучало, что я успел к ней привыкнуть. Когда она подходила к моему столику, я погружался в изучение меню, прикрывая лоб рукой, а потом приглушенным голосом заказывал всегда одно и то же: пол-литра блауэр цвайгельт. Мне не нравилось, что я не могу смотреть в лицо официантке, с которой разговариваю. Обычно так поступают дешевые зазнайки, и сейчас я походил на одного из них.
Получив свое вино, я избегал дальнейшего общения. Мне было больно за Грегора. Я будто раздваивался, и у меня в голове разворачивалась отчаянная борьба. Одна моя половина впадала в панику, готовая закричать, - другая зажимала ей рот рукой. Одна хотела все хорошенько обмозговать - другая противилась любой мысли. В глубине души я всячески поддерживал вторую. "Главное - не думать, Ян, - говорил я себе. - Все давно решено".
Около одиннадцати часов поток посетителей усилился. Моя ниша располагалась всего в каких-нибудь четырех метрах от входной двери, и между ними не было никаких препятствий, поэтому я все видел. Справа несколько человек сидели спиной ко мне за барной стойкой. Слева выстроились вдоль стены первые три столика, четвертый исчезал в клубах табачного дыма.
Я знал заранее, когда в зале появится очередной гость. Вот дверная ручка опускалась, проходило несколько секунд - и новый посетитель уже стоял на пороге. Большинство тут же оборачивалось, чтобы закрыть дверь. Но даже те, кто не делал этого, полагая, будто она захлопнется сама, замирали у входа, чтобы оглядеться, привыкнуть к табачной завесе, отыскать в зале знакомых и отметить тех, с кем хотелось бы подружиться.
Дверь освещалась вмонтированными в стены лампами, но лишь до полуметра. Далее ее пересекала тень массивной балки. Со своего места я мог видеть входящих примерно до уровня их шеи. Они носили мужскую и женскую обувь, с квадратными или острыми носками, черную или иных расцветок. Я различал их длинные или короткие ноги, узкие или широкие брюки, тощие фигуры и толстые животы, обтянутые яркими куртками или строгими пальто. Ни один из них не походил на другого, каждый был по-своему уникален. Однако всех их объединяло одно: они вступали в зал обезглавленными тенью балки, не имея ни лиц, ни мимики, ни эмоций.
Зажмурившись, я открыл глаза. Глотнул вина - оно пахло Делией. Тогда я вытер рот тыльной стороной ладони, чтобы уничтожить следы, которых не было. К счастью, я не депрессивный тип. Передо мной лежали листки бумаги, похожие на журналистские заметки. Но я не мог читать, буквы расплывались перед глазами.
В половине двенадцатого я вынул из кармана куртки черную шерстяную перчатку и положил на стол. Потом жадно схватил ее обеими ладонями, словно ребенок-сладкоежка шоколадку, и следующие три секунды прощался с сорока тремя годами своей жизни. Несколько мгновений ранее я думал только о Делии. Видимо, любил ее.
Я повернул перчатку так, что ее короткий большой палец указывал в сторону входа, положил ее на стол и прикрыл своей правой ладонью. Потом я просунул вовнутрь левую руку, осторожно двигая указательным пальцем, пока не почувствовал холод металлического рычажка.
Тем временем веселье в баре продолжалось, стирая любые проявления индивидуальности. Голоса смешались в одном неразличимом гуле, постоянно прерываемом отдельными громкими выкриками. Несомненно, алкоголь сыграл свою роль. И лишь имя Беатриче по-прежнему звучало отчетливо. Каждый раз, когда его слышал, я словно натыкался на железный столб. В остальном же обстановка нагоняла на меня тоску, и я радовался тому, что еще осознаю это.
Теребившие перчатку руки действовали словно помимо моего сознания. Я посмотрел на входную дверь. Стенные часы над барной стойкой показывали двадцать три тридцать восемь. Прошло еще три минуты, прежде чем дверная ручка опустилась в очередной раз. Минуты на три я затаил дыхание, это меня успокоило. Похоже, теперь мой мозг просто не мог давать другие команды, кроме тех, на которые был запрограммирован.
И вот дверь отворилась. Один-два-три-четыре, - считал я. Кончик указательного пальца левой руки двигался сам собой, как последний сопротивляющийся боец. Он то прижимался к холодному металлическому рычагу, то снова ослаблял давление. Появившаяся в дверном проеме фигура пряталась за большим темным кругом, будто надеялась таким образом избежать своей судьбы. Мне хотелось кричать, громко протестовать. Тот, кого я ждал, вошел, прикрываясь зонтом. Я был готов вскочить, но мои ноги будто парализовало. Губы онемели, пальцы не двигались, слившись в одно целое с предметом, который сжимали.
Секундная стрелка стенных часов обежала круг и еще немного. Дверная ручка снова опустилась, а я как сумасшедший стал считать до пяти. На цифре 3 мои барабанные перепонки словно лопнули, а сердце остановилось.
- Хотите еще чего-нибудь?
Вопрос был обращен ко мне. Забыв обо всем, я глядел Беатриче в лицо. Она испугалась, заметив мое волнение. Я не хотел этого, мне нельзя пугать людей.
- Нет, спасибо, - услышал я собственный голос, мысленно проклиная себя за неосторожность.
Вероятно, я даже улыбнулся. Беатриче исчезла, некоторое время перед моими глазами еще мелькало ее испуганное лицо. Потом голова снова опустела. Почти. В мозгу крутилось одно: два-шесть-ноль-восемь-девять-восемь.
Пальцы снова заняли прежнюю позицию. Минутная стрелка переместилась на одно деление, прежде чем ручка опустилась. На счет "раз" приоткрылась щель. На "два" - в проеме показался мужской ботинок. "Три" - голубые джинсы. "Четыре" - вокруг поплыли красные блики, а затем все потемнело. Глаза заволокло пеленой. Я прижал ладони к лицу и наклонил голову. Указательный палец левой руки согнулся. Все мои физические и душевные силы сконцентрировались сейчас в этом пальце, давящем на курок. Я сжал зубы, пульс толчками отдавался в висках. Наконец металлический рычажок пошел вниз. На счет "пять" раздался глухой щелчок, и что-то тяжело упало возле входной двери. Этот звук еще долго отдавался эхом. Где-то далеко-далеко, в другой жизни.
2 глава
Я снова разрешил себе думать. Мне казалось, все они сейчас ринутся на меня и одолеют, повалят на пол, заставят лечь на спину. Они усядутся мне на руки, осыпая градом пощечин: удар слева, удар справа. Я представил, как моя голова будет мотаться из стороны в сторону, а на щеках появятся царапины от их ногтей.
А вскоре раздастся грубый, рассудительный голос:
- Хватит, оставьте его.
И я потеряю сознание. "Но в камере я опять приду в себя", - пронеслось у меня в голове. Я столько раз видел подобное в фильмах!
Я поднялся и положил перед собой варежку со спрятанным в нее пистолетом. Это означало: "Я сдаюсь". Я хотел, чтобы меня схватили и избили, причинили боль. Но мною никто не интересовался, они не замечали меня.
События разворачивались всего в нескольких метрах, у двери. Там сосредоточилась вся шумиха. Человек в красной куртке вытянулся на полу, Боб и остальные склонились над ним. Беатриче с кувшином воды стояла рядом. Я вспоминал ее испуганные глаза. Жаль, что ей пришлось видеть весь этот ужас. Я подумал о Делии. Просто проверил, способен ли я еще на это, и оказалось, что да. И тут я разрыдался без слез, если такое вообще возможно.
Боб поднялся с беспомощно-растерянным выражением лица, хорошо знакомым мне по криминальным фильмам. Не хватало только возгласа: "Доктора! Здесь есть врачи?" И вот уже "сэр" в длинном романтическом плаще склоняется над жертвой, пытаясь нащупать (безуспешно) пульс, а потом роняет ее безжизненную руку. Он прикладывает ухо к сердцу, заглядывает в глаза, отодвигая веки кончиками пальцев, и поднимается, отворачиваясь от лежащего на полу человека.
- К сожалению, я ничем помочь не могу. Он мертв, - провозглашает доктор, обводя взглядом толпу.
Я чувствовал, что выгляжу смешно, стоя с оружием, поэтому выпустил пистолет, разжав пальцы. Я не слышал, как он упал, вероятно, он больше не имел веса, а может, просто прилип ко мне намертво. Тем временем кто-то допил мой блауэр цвайгельт. Кто же, если не я сам? Время уходило впустую. Уже час ночи. У двери разыгрывался последний акт криминальной драмы. Два человека в белом, ворвавшись в бар, положили мужчину в красной куртке на носилки и исчезли. По толпе будто пробежал вздох облегчения. Напряжение, теперь уже равномерно распределившееся по залу, спадало. "Обстановка нормализировалась", - как сказал бы ведущий выпуска новостей.
Теперь никто не может покинуть помещение просто так. Это понятно. Но чтобы не тянуть резину, я хотел немедленно прояснить ситуацию. Однако прореагировали они оперативно. Вероятно, об этом уже успели позаботиться его родственники. Я глубоко вдохнул, собираясь перекричать стихающую суматоху возгласом: "Это сделал я!" - и уже протянул вперед скрещенные запястья, чтобы на них надели наручники. Но тут меня охватил ужас: я заметил инспектора Томе-ка. Слишком поздно: он уже увидел меня и, конечно, сразу поспешил ко мне.
- Я мог бы держать пари, что вы появитесь здесь раньше нас, - произнес он, грубовато усмехаясь и кладя мне на плечо руку.
Для Томека не существовало никаких "вы" и "ты", только "мы, полицейские" и "вы, журналисты". Он и не подозревал, как унижает меня подобным обобщением. Однако в остальном инспектор был милым человеком. Он покупал своей дочери на день рождения лошадей и прочие безделушки.
- Он мертв? - спросил я.
Вопрос показался Томеку наивным. Он видел, что я немного не в себе, и глядел на меня с сочувствием. Я был одним из его любимых репортеров, потому что никогда не задавал провокационных вопросов, ничего не вынюхивал. Я довольствовался тем, что мне давали, и писал обо всем этом. Тем не менее я плохой журналист, точнее, не журналист вообще. Правда, этого до сих пор никто не замечал.
- Уже что-нибудь разведали? - спросил Томек.
Я объяснил ему, что нахожусь здесь не по служебной надобности, употребив слово "случайно". Я стыдился, но не мог открыть Томеку правды. Я не пережил бы его взгляда.