На следующий день по окончании смены мы вернулись в мой двор. Обошли умирающий дом детства, нашли будку сторожа. Старичок не произвел на нас впечатления злющего бандеровца, наоборот, увидев в руках моего друга бутылку "рожеве мицнэ", гостеприимно раскрыл двери бытовки и впустил нас в душное прокуренное помещение. Когда спиртовая составляющая местного напитка в достаточной степени расширила сосуды сторожа, я спросил позволения пройтись по руинам охраняемого объекта. Старик возмутился:
- Что вы, ребятки, как можно! Меня же с должности погонят.
- А если так, - вкрадчиво сказал Юра, выставив на желтую газету стола из сумки еще одну темно-зеленую ёмкость с банкой кабачковой икры в довесок.
- Ну тогда конечно другое дело! - воскликнул старик, воспылав очами. - Я же вижу, люди вы порядочные, воспитанные… Берите ключи и гуляйте, сколько нужно.
Мы с Юрой открыли дверь четвертого подъезда и поднялись на второй этаж. Вот она, моя 92-я квартира. Я надавил на дверную ручку, дверь подалась и со скрипом открылась. Спустя восемь лет я оказался в доме, где прошли мои детские годы. Отец тогда уже выехал на новое место работы, мать, сколько можно утрамбовала в контейнер, но многое из мебели и вещей пришлось оставить. Видимо новые жильцы решили не избавляться от нашей собственности, а использовали ее себе во благо.
Вот мой стол, за которым я делал уроки. Я открыл дверцу, выдвинул один за другим ящики, там оказались мои тетради со стихами. Вот комод, в котором обнаружил некогда белого пушистого зайчика, вот робот, который мы собирали с Сергеем, правда без моторчика и лампочек. А вот нечто вроде детской энциклопедии - "Книга для детского чтения" с портретом Сталина на обложке - по ней я учился читать и узнавал окружающую жизнь. А вот и моя лупа, заржавелая, в пыли, но стекло вполне рабочее, без трещин… я поместил находки в сумку.
Когда-то эта квартира казалась мне просто огромной. Вот в этой ванной мы с Борькой играли в кегли, по коридору я катался на трехколесном велосипеде, а на балконе я загорал, читал книги и писал стихи, рассказы, письма. На этой кухне-столовой за большим столом собирались по пятнадцать едоков - дом отца славился хлебосольством. Сейчас квартира показалась чуть ли не крошечной. Да еще всюду мусор, пыль, птичий помет, запах тлена… Юра молча ходил за мной следом и вздыхал: "живут же люди, экие хоромы раньше строили!" К сердцу будто присосалась пиявка, я стал задыхаться… В затемненном углу детской что-то зашевелилось, словно из младенчества вернулся ужас, терзавший меня - то был черный рогатый баран на лысых ногах с копытами, смердящий серой и кислятиной; это чудовище выходило из тени и нависало надо мной, обжигая злющими холодными глазами фашиста. Я осенил себя крестом и решительно шагнул к черному углу - никого, ничего, только горка мусора и старый башмак.
Честно говоря, я отвергал слова Геннадия Шпаликова из его знаменитого стихотворения. С какой стати "никогда не возвращайся в прежние места"! Если тебе нечего делать в прошлом, если тебя жжет стыд за подлость - тогда конечно! А если из памяти всплывают только светлые солнечные моменты, если картинки из детства утешают и поднимают настроение? Но вот я сам выхожу из дома своего детства, унося в душе мусор и пыль руин, и шепчу полные горечи стихи, врезавшиеся в память:
По несчастью или к счастью,
Истина проста:
Никогда не возвращайся
В прежние места.
Даже если пепелище
Выглядит вполне,
Не найти того, что ищем,
Ни тебе, ни мне.
Путешествие в обратно
Я бы запретил,
Я прошу тебя, как брата,
Душу не мути.
Юра сказал:
- Ну да, всё верно, дом без хозяев быстро разрушается. А ведь хозяином дома был твой отец. Он уехал, и всё пошло насмарку. А воспоминания детства ты, Лешка, не предавай, пусть они живут в душе и оттуда согревают, в холодные дни и ночи. Как же без них-то!..
- Спасибо, друг, ты, наверное, прав. Спасибо.
- Да не на чем. Давай ключи стражу вернем.
Сторож мирно посапывал в бытовке, полной табачного дыма, винных паров и пыльной духоты. Мы решили его не будить, повесили ключи на гвоздик, закрыли дверь и тихие, грустные, задумчивые, покинули руины.
- А давай пойдем на пляж, - предложил Юра, не умеющий долго скучать. - Речная вода смоет негатив, может и жизнь наша не покажется такой печальной.
В последний день Николай Евгеньевич пригласил нас в гости. Разумеется, в центре кулинарной композиции краснел борщ и белело сало, пяти сортов. Старик жил один, жену похоронил, дети разъехались по стране, навещают редко, внуков еще не видел.
- А ты знаешь, Леша, твой папа вовремя отсюда съехал. После вашего переезда один за другим наши друзья-товарищи стали уходить: инфаркт, инсульт, астма, белокровье, рак горла… Только я что-то задержался… А знаешь, что послужило причиной отъезда?
- Отец говорил что-то про экологию, - прошамкал я набитым ртом. - Еще ностальгия по России замучила.
- На самом деле произошло вот что. Как ты знаешь, в прежние времена, любой начальник кроме всего прочего автоматически становился внештатным сотрудником КГБ. Его как-то послали по линии спецслужб на запад республики. Там фактически продолжалась война. Бандеровцы то там, то сям поднимали головы и устраивали резню русских и евреев, взрывали мосты, устраивали теракты на железной дороге, расстреливали коммунистов. Ну, партия и правительство решили устроить западэнцам чистку. Отца твоего послали в помощь военным строителям.
Отработал он там с месяц, вернулся сам не свой. Сидел тут на твоем стуле и чуть не плакал: да там советской власти никогда и не было, население - сплошь бандиты, даже дети пальчиками стреляли в нас, обещая вырасти и убить любого русского. Конечно, особисты очередное восстание погасили, только надолго ли? Понял он, что русские восстановят Днепрогэс, военные заводы, построят жилье - и скоро начнут их отсюда просто вытеснять. С тех пор он и решил вернуться на родину, к родным березам. И правильно сделал! А сейчас, сам видишь, кто уехал, кто умер, еще лет пять-десять и тут такое начнется… Ты знаешь, Алеша, как я люблю твоего отца, тебя… - Старик едва сдерживал слезы. - Вы мне родней моих родных. Только вот что я тебе скажу: сюда больше не приезжай. Попрощайся с малой родиной и живи на большой. Прости, сынок…
Вагон дернулся, звякнули стаканы, перрон плавно поплыл за мутным стеклом, унося город моего детства вдаль, в прошлое, навсегда. Я чувствовал себя обворованным, выпотрошенным, пустым. Что же это, у меня отняли родину, детство, самые лучшие годы? Да нет же, нет! Не отдам!.. Слышите вы, те самые, кто отнимает у народа Богом данные богатства, историю, всемирно признанные открытия и победы, красивых женщин и детей!.. На этот раз вам не удастся отнять у меня украинское детство, пронизанное солнцем, любовью, дружбой. Не отдам ни вам, ни кому другому то, что увёз с собой в сердце, то, что положил на хранение в Царстве Небесном, куда ворам не дотянуться ни за какие воровские деньги - никогда, навечно.
Мои родители по комсомольской путевке приехали в разрушенный фашистами Запорожье, где от миллионного города целыми остались двенадцать домов. Отец разбирал заминированные руины, строил жилые дома, школы, детсады, магазины; его коллеги, съехавшиеся со всей страны, восстанавливали ДнепроГЭС, Запорожсталь, Днепроспецсталь, Ферромагниевый, Коксохим, Коммунар. Мать учила в школе детей разных национальностей на русском языке. Тогда на украинском говорили только в самых дальних селах, да и то я, русский по крови, имевший твёрдую "пятёрку" по украинскому языку и литературе, поправлял их "суржик", подсказывая какие украинские слова нужно произносить взамен изуродованных русских. Да, я знал украинский язык лучше коренных украинцев и даже сейчас мысленно правлю безграмотную речь нынешних самостийцев, чувствуя при этом смешанные чувства жалости к этим несчастным и стыда за них.
До слез, до спазма в горле любил я петь украинские песни, напевные, душевные, раздольные как жаркая степь:
"Дивлюсь я на небо та й думку гадаю:
Чому я не сокіл, чому не літаю,
Чому мені, Боже, ти крилець не дав?
Я б землю покинув і в небо злітав."
Или вот это:
"Рідна мати моя, ти ночей не доспала,
Ти водила мене у поля край села,
І в дорогу далеку ти мене на зорі проводжала,
І рушник вишиваний на щастя дала…"
А это:
"Ой, летіли до світання,
Дикі гуси через марево ночей,
Бережи своє кохання
Ти, дівчино, від корисливих очей."
(Мы в школьном хоре десятки раз вымучивали эти высокие ноты, пуская петуха, но выучили и так пели!.. Так спели - ветераны войны плакали на концерте.)
До сих пор помню стихи Тараса Шевченки:
"Як умру, то поховайте
Мене на могилі
Серед степу широкого
На Вкраїні милій,
Щоб лани широкополі,
І Дніпро, і кручі
Було видно, було чути,
Як реве ревучий"
- за чтение этого стиха мне Светлана Митрофановна поставила пятерку с плюсом. Слова религиозного философа Григория Сковороды: "Мир меня ловил и не поймал", "Мы должны быть благодарны Богу, что он создал мир так, что все простое - правда, а все сложное - неправда" и многое, многое другое…
Но так же не забыл и написанные в 40-х годах 20 века и пророчества Лаврентия Черниговского: "Как нельзя разделить Пресвятую Троицу, Отца и Сына, и Святого Духа, это Един Бог, так нельзя разделить Россию, Украину и Белоруссию. Это вместе Святая Русь… Берегитесь самосвятской украинской группы (церкви) и унии. Бес в них войдет, и они с сатанинской злобой ополчатся против православной веры и Церкви, но их будет позорный конец, а их последователи понесут небесную кару от Господа Царя Сил".
Нет, воры и сатанисты, нет, потомки убийц мирных жителей в Бабьем Яру и на Волыни, утопивших совесть в невинной крови, - не отдам вам моей Украины! Я увез её в сердце из поруганной малой родины на великую твердыню Святой Руси.
Как русские святые увозили всю благодать из Иерусалима, оставив "вам дом ваш пуст". Как Давид Гареджийский взял три камня и вот вам:
"Но Бог, желал прославить слугу Своего, который от избытка покаяния не смел даже войти в Иерусалим. Ночью Он послал ангела, чтобы говорить во сне с Илией, тогдашним патриархом Иерусалима: Илия, вот прибыл в Иерусалим Давид, и верою своей он унес с собой всю благодать и покров Божий над Иерусалимом".
Вот они - три камня, увезенные с Украины на Русь Святую: черный, как душа сатаниста; серый - как моя нынешняя, опалённая обидой, и белый - как соборная русская душа.
Рождество
Если вспомнить, что стройка времен застоя - это вечный дефицит материалов, пьяные с обеда рабочие, старая техника, изрыгающая черные клубы из выхлопных труб тебе в лицо, орущее матом и вечно угрожающее тюрьмой начальство - то вполне можно понять и даже оправдать всенародное пьяное отчаяние. Вспоминая насмешки драчливого профессора над строителями, я начинал им сочувствовать и даже подумывал о смене профессии. Иногда я чуть ли не бросался на грудь Димыча, дяди Вени, князя; в ноги - верующим старухам и выл от горя:
- Кругом пьянство, воровство, бардак - и это созидание! И это то, ради чего я учусь и буду жить до самой смерти?
Взрослые только хмыкали, пряча глаза, предлагая выпить и забыться. Старушки звали в церковь поговорить с батюшкой, на что я кричал:
- Да там у вас стукачи, они же записывают всех прихожан, а потом вызовут меня куда надо, выгонят из ВУЗа, и стану я грузчиком в овощном - этого вы хотите?
Так бы я продолжал катиться по наклонной, так бы и спился бы вместе с родной страной, если бы не одна ночь перед Рождеством. В те смутные дни и черные ночи гуляли мы напропалую, и я слегка посмеивался над старухами, соблюдающими пост.
- Лешенька, ты не купишь нам рыбных пельменей, сейчас это такой дефицит.
- Да бросьте, тёть Лина, я вам лучше мясных принесу, подумаешь, какая разница, если такая жизнь пошла.
- Ох, сы?ночка, так нельзя говорить, вот мы с Дусей помолимся за тебя, и тогда сам поймешь.
- Ну помолитесь, хуже не будет, может, Бог и меня заметит.
…А следующей ночью после обычного пьяного дня с девушками я попал в ад!
То есть тело мое по-прежнему валялось на смятой постели, оно хрипело прокуренным воздухом, на столе среди грязных тарелок возвышался частокол порожних бутылок - и вдруг понял, что вижу себя со стороны.
Воспарил я под потолком, повисел сизым облаком, потом вылетел в морозную тьму, рухнул вниз, прошиб лбом заснеженную землю, пронесся по темному туннелю и оказался в огромной пещере, объятый языками пламени и опутанный огромными червями размером с питона. Эти гнусные существа вгрызались мне в грудь, в горло, выползали из спины, пролезали в рот, в уши, глаза.
Я пытался кричать, но в мою глотку вместо воздуха попадала печная копоть, выстилавшая пол, наполнявшая смрадную атмосферу черной гарью, отчего нутро мое горело и страшно хотелось пить. От жгучего смрада мутило и тянуло на рвоту, но вместо очищения от внутренней грязи, спазмы лишь добавляли боль и непрестанные судороги. Я брезгливо пытался отодрать от себя огромных червей, а они просачивались сквозь почерневшие от копоти пальцы и снова беспрепятственно вгрызались в горло и вылезали из затылка, чтобы вонзиться в ухо…
Я был целиком занят собственными страданиями, но каким-то внешним зрением видел, как вокруг такие же как я закопченные голые люди кричат, выпучив безумные глаза, скрипят зубами, пытаясь вырвать из себя червей, заглатывая копоть и получая остриями длинных пик уколы от каких-то страшных существ, похожих на черных летающих ящеров.
Продолжалось это страшное безумие очень и очень долго, я потерял чувство времени, надежду на избавление - и вдруг словно луч света блеснул во мраке. И я увидел двух старушек в домашних платьях, которые перед иконами со слезами просили Христа Бога и Пресвятую Богородицу помиловать меня и наставить на путь истинный. Мне почему-то вспомнились рыбные пельмени, розово-белая картонная пачка блеснула передо мной, стало ужасно стыдно, я заорал что было сил как когда-то в детстве: "Господи, помилуй! Я Твой, Твой навечно! Спаси меня!" - и очнулся на своей постели, мокрой от пота и слез.
Дождавшись открытия центрального районного гастронома я первым вбежал в отдел гастрономии, схватил четыре пачки рыбных пельменей и бегом, весь в инее, в клубах пара, понесся к кирпичной высотке на берегу оврага. Поднялся на четвертый этаж, воткнул палец в кнопку звонка. С минуту никто не открывал. Потом со скрипом отодвинулась створка соседней двери, в щели появилась лохматая спросонья женская голова и прошептала:
- Ну зачем так шуметь, молодой человек! Они на заутрене в церкви. Идите туда, вы их еще застанете.
- Большое спасибо, простите!
В то утро я ни разу не подумал об опасности, которую могут представлять стукачи, мне было все равно, что станет со мной, с моей учебой, с карьерой и даже перспектива всю жизнь таскать мешки с картошкой и морковкой в овощном магазине не казалась трагедией. Я порывисто зашел в церковь, глубоко вдохнул с детства знакомый аромат восковых медовых свечей и смолистого ладана, увидел моих старушек, упал перед ними на колени и обнял их корявые больные ноги. Они подняли меня с колен, заурчали слова утешения, погладили по голове руками с распухшими суставами и легонько подтолкнули к священнику, что стоял у золотистой тумбы. Женщины из очереди расступились и пропустили меня вперед.
Батюшка спросил, почему я такой взъерошенный, я рассказал о последних днях и погружении в ад с червями. Он почему-то улыбнулся, похвалил, задал еще несколько вопросов, я как мог ответил и, накрыв голову лентой с крестами и прошептав короткую молитву, батюшка меня отпустил. Старушки поставили меня перед иконами и сказали:
- А теперь благодари.
- Как? Я не умею…
- Своими словами, как маму о купленном мороженом.
И я стал выдавливать из себя:
- Спасибо, благодарю, Господи, спасибо Матерь Божия, спасибо, благодарю, спасибо… - Кланяясь китайским болванчиком, нимало не волнуясь о том, что выгляжу смешно и нелепо.
А потом второй священник вынес из распахнутых ворот золотую чашу, народ стал по очереди подходить, я тоже по привычке засеменил в народной струе, но тут меня сзади тронул за плечи батюшка, который со мной говорил и остановил:
- А тебе пока рано, к причастию сперва приготовиться нужно.
Так я впервые исповедался, как умирающий, как тяжело больной, как смертельно раненый. Старушки на морозной улице поздравили с первой исповедью, мы шли до дома и говорили о моем прозрении, погружении в ад, они объяснили, что червь неусыпающий - наказание за несоблюдение постов. Я вручил им пакет с пачками рыбных пельменей, наверное растаявших, слипшихся в церковном тепле, на что они махнули рукой:
- Вот спасибо тебе, Лешенька! Вот услужил старушкам.
И решил я хотя бы оставшиеся до праздника четыре дня поститься, молиться, читать книжку о Рождестве Христовом - и как ни странно, выдержал это маленькое испытание без натуги.
И еще долго перед моими глазами всплывали из-под земли и зависали как на прозрачном экране огромная пещера с прокопченными каменными сводами, люди, объятые черной копотью, пожираемые червями, летающие ящеры с пиками, и я среди этого мрачного безобразия.
А в Рождественскую ночь я увидел Пресвятую Богородицу. Боже, как Она прекрасна!
Совсем юная Дева, склонилась над крошечным Младенцем и ворковала белой голубкой. Я стоял в дальнем затемненном углу пещеры и затаив дыхание любовался этой поистине вселенской нежностью чудесного материнства. Волхвы и пастухи ушли, престарелый Иосиф дремал, уронив голову на грудь, и лишь юная прекрасная Мария прижимала к губам маленькие ручки Младенца, длинными тонкими пальцами гладила пушистый затылок и шептала слова великой материнской любви.
Всё плохое и нечистое во мне словно сгорело в невидимом пламени чистоты Приснодевы, исчезло, улетучилось вселенское зло. В эти краткие минуты рождественской ночи, отсюда - от материнских божественных объятий, отсюда - от пещерки с кроткими осликами, с дремлющим Иосифом, едва тлеющими углями очага, отсюда - и по всему необъятному космосу разливались живые струящиеся рассветные лучи восхода новой жизни в совершенной любви. Я же… А что я!.. Смотрел, запоминал, впитывал, и сердце мое таяло как воск, и знал я, что прежним уже не буду, в эту рождественскую ночь и я родился новым человеком.