- Она? Ха! - По случаю визита Клемента миссис Ванецки надела тщательно отутюженное синее хлопчатобумажное платье с кружевами по воротнику и белые полуботинки. Рыжеватые волосы она зачесала наверх и скрепила белым гребнем на темени, подчеркнув таким образом рост - она была на полголовы выше дочери, - а также свои широкие скулы и высокий лоб. За ее вызывающей игривостью Клемент ясно видел жалкие остатки былого величия, убогие попытки скрыть жизненные неудачи, что никак не соответствовало его ожиданиям. Висевшая в гостиной сильно отретушированная фотография в рамке демонстрировала ее самое всего десять лет назад - она стояла, гордо выпрямившись, рядом с мужем. На шее у того был фуляровый платок а-ля Байрон, волосы развевались на ветру, а мягкая фетровая шляпа повисла в руке. Его непонимание презрения, нередко смертельно опасного, с каким Америка встречает иностранцев, тогда еще не довело его до больницы и не превратило в параноика, в ярости бросающегося на фургон "скорой помощи" и орущего что-то по-польски, проклинающего собственную жену, которую он считал шлюхой, и весь род человеческий, который же полагал сплошными убийцами. Теперь у нее оставалась только Лина. Лина, всегда умевшая взять ответственность на себя, "единственная с мозгами в башке". Пэтси, сестра Лины и средняя дочь в семье, уже два раза делала аборт от разных мужиков, одного из которых, как она сама призналась, даже не знала по фамилии. У нее был совершенно дикий громкий голос, напоминавший вой, а глаза вечно лихорадочно метались с одного предмета на другой. На самом деле она была хорошая девушка, с добрым сердцем, просто голова у нее была совершенно пустая. Однажды Пэтси довольно ясно намекнула Клементу, что отлично знает, что Лина не подпускает его к себе и что она вполне готова "разок-другой" заменить ее собой. За этим предложением не скрывалось никакой зависти или зла, всего лишь сам факт ее готовности и никаких негативных эмоций, как бы он ни поступил. "Эй, Клемент, а как насчет меня, коли уж она тебе не дает?" Шутливым тоном, разумеется, если не считать этого блеска в ее глазах, который было трудно не заметить.
Был еще Стив, последыш, но для нее он почему-то вообще шел не в счет. Тихий и мрачный, хотя добрый малый с тяжелой походкой, крестьянская отрыжка в семье. Стив был чем-то похож на Пэтси, всегда просто плыл по течению, однако по крайней мере он не был помешан на сексе. В фирме "Хэмилтон пропеллер", где он работал, его любили и уважали, что было достаточно необычно. Но уж они знали, какой он серьезный работник, он даже получил повышение после первых шести месяцев работы в компании, стал калибровщиком - а Стиву было лишь девятнадцать, и в средней школе он учился всего два года. С ним-то все всегда будет в порядке, хотя его последние выходки немного ее беспокоили.
- Стив, вы знаете, часто ходит во сне, особенно в последнее время. - Это сообщение миссис Ванецки адресовала Лине, имея в виду получить какой-нибудь совет от дочери, получившей образование в колледже.
- Может, ему нужна девушка, - предположила Лина. Клемент удивился ее столь свободной манере говорить о сексе.
- Вся беда в том, что шлюх у нас в городе нет, - сказала миссис Ванецки, почесывая себе живот. - Пэтси все твердит, что ему надо просто съездить на уик-энд в Хартфорд, но он не понимает, о чем она толкует. А вы, Клемент, не могли бы?..
- Я? - Клемент покраснел, представив себе, что следующим ее вопросом будет, не спит ли он с Линой.
- Вы не могли бы рассказать ему про птичек и пчелок? Не думаю, что он об этом вообще знает. - Лина и Клемент засмеялись, миссис Ванецки позволила себе сдержанную ухмылку. - Я вообще думаю, он ничего никогда про это не слыхал, так что тут можно сделать?
- Ну, значит, кто-то должен его научить! - воскликнула Лина, озабоченная затянувшейся детской наивностью брата. Клемента поразило то, что она способна с такой энергией броситься на решение проблем, вставших перед ее семьей, тогда как сама все время бежит от решения собственных.
- Он тут сломал старый велосипед Пэтси, - таинственным тоном сообщила миссис Ванецки.
- Сломал ее велосипед?!
- Мы все спали, а он, видимо, опять ходил во сне. Вышел и погнул переднюю вилку, одними руками. Такая в нем сила… - Она повернулась к Клементу: - Может, вы с ним поговорите, посоветуете съездить в Хартфорд на уик-энд…
Но прежде чем Клемент успел ответить, миссис Ванецки махнула рукой:
- Эх вы, мужчины, никогда вы не знаете, что нужно делать, когда дело доходит до практических вопросов.
Лина тут же бросилась ему на помощь:
- Ну конечно, он поговорит со Стивом. Правда, Клемент?
- Конечно. Рад буду ему помочь.
- А сами-то вы что-нибудь знаете о сексе?
- Мама! - Лина вся покраснела, зашлась смехом, но ее мать лишь чуть улыбнулась.
- Ну конечно, кое-что знаю. - Клемент всеми силами старался отмахнуться от почти явно выраженного презрения этой женщины.
- Не надо так с Клементом, мама, - проговорила Лина, подходя к матери и усаживаясь на качалку рядом с нею.
- Да ладно, он же все понимает и обижаться не станет. Я просто рассказываю все, как есть. - Но она уже выявила эту нерешительность в его характере. Оттолкнувшись от пола, она заставила качалку раскачиваться.
Некоторое время они молчали. Качалка уютно поскрипывала. На улице было тихо. В конце концов миссис Ванецки вновь повернулась к Клементу:
- Самая страшная вещь, какая приводит человека к гибели, это секс.
- Ох, да бросьте вы!.. А если человек влюбился? Вот я, например, люблю эту сумасшедшую девицу.
- Ох уж мне эта любовь!..
Лина нервно захихикала, вся окутавшись дымом сигареты.
- А разве она не существует? - спросил Клемент.
- Тех, кто не умеет реально смотреть на вещи, Америка убивает, - сказала миссис Ванецки. - Вот вы - образованный молодой человек. Вы красивы. А моя дочь - человек растерянный и запутавшийся. И никогда не станет другой, не переменится. Да никто вообще не меняется. Все только еще больше распускается и раскручивается, как клубок ниток. Сделайте себе такое одолжение - забудьте о ней. Или оставайтесь друзьями, но ни в коем случае не женитесь. Вам надо найти себе умную женщину с практичным умом и ясными мыслями. Брак - это ведь навсегда, но жена хороша только такая, которая мыслит практично. А эта девица и понятия не имеет о том, что такое мыслить практично. Она мечтательница, такая же, как ее несчастный отец. Человек приехал в эту страну, ожидая, что его встретят уважительно, по крайней мере из-за его старинной фамилии. А тут полячишек никто и не уважает. Что им тут вообще известно о Ванецких, чей род восходит к литовским великим князьям? Вот он и сошел с ума от этого неуважения, а у него ведь было прекрасное инженерное образование. Кто с ним хотел сойтись, подружиться? Да только людишки, с кем у себя на родине он и разговаривать бы не стал! Разве что, может быть, когда просил бы почистить себе ботинки. Он поехал в Экрон и в Детройт, а потом сюда - в поисках общества культурных людей. Такой вот характер был у Лининого отца. Он не понимал, что здесь ты либо обречен на успех, либо полный неудачник, а вовсе не человеческое существо с благородным именем. Ну, он и впал в неистовство, буйствовал, пока не сошел в могилу. Так что не надо думать о браке. Пожалуйста, для блага вас же обоих, оставьте ее. Вот Пэтси - другое дело, ей надо замуж. Ее только брак спасет, правда, я и в этом сомневаюсь. Но только не Лине. - Она обернулась к своей старшей дочери, которая все это время возбужденно хихикала. - Ты ему рассказала, насколько запуталась в жизни?
- Да, - неуверенно ответила Лина. - Он знает об этом.
Миссис Ванецки сокрушенно вздохнула, прижала руку к залитой потом щеке и покачалась из стороны в сторону. Она отлично понимает, что должно принести ей время, подумал Клемент, и его тронула эта ее откровенность, пусть даже слишком трагическая на его вкус.
- Чем вы собираетесь зарабатывать на жизнь? Потому что, могу вам сразу сказать, в финансовом смысле она ничего собой никогда представлять не будет.
- Мама! - протестующе воскликнула Лина, явно, однако, довольная этим заключавшимся в прямых словах матери маленьким женским мятежом. - Неправда, не такая уж я безнадежная!
- Да-да, именно такой ты скоро и станешь, - сказала миссис Ванецки. И повторила вопрос Клементу: - Так на что вы собираетесь жить?
- Ну, я пока еще не знаю.
- Пока? Вы не знаете, что каждый день жизни стоит денег? Все еще не знаете? Экономика не знает слова "пока". Надо знать, на что вы будете жить. Но как я вижу, вы такой же, как она, - вы тоже не умеете реально смотреть на вещи. У Шекспира, кажется, есть что-то на этот счет, а?
- У Шекспира? - переспросил Клемент.
- Как утверждают, у Шекспира можно найти все. Вот и скажите мне, как совершенно безнадежная, хоть и красивая девушка может выйти замуж за поэта, у которого нет работы. Господи помилуй, да вы ж сущие дети! - И она рассмеялась, безнадежно качая головой. Клемент и Лина, радуясь, что она наконец перестала их оценивать и порицать, тоже засмеялись, довольные уже тем, что она разделяет их трудности и проблемы, навязанные этим сумасшедшим миром.
- Но это же не завтра случится, мама. Мне надо сперва диплом получить, а потом, если удастся найти работу…
- Она сможет найти работу, у нее отличные отметки, - уверенно проговорил Клемент.
- А как насчет вас? Какую работу может найти поэт? Почему бы вам не попробовать стать знаменитым? В Америке есть знаменитые поэты?
- Конечно, есть знаменитые американские поэты, но вы, наверное, про них не слыхали.
- Тогда почему вы считаете их знаменитыми, если о них никто не слыхал?
- Они знамениты среди других поэтов и людей, интересующихся поэзией.
- Напишите какой-нибудь рассказ - тогда станете знамениты. Не то что эта ваша поэзия. А потом, может, снимете кино по этому вашему рассказу.
- Это вовсе не то, чем он занимается, мама, что он пишет.
- Да знаю я, не надо мне об этом рассказывать.
За сетчатой дверью показалась Пэтси в одних трусах и лифчике.
- Мам, ты не видела мой второй лифчик? - жалобно спросила она.
- Висит в ванной. Сама могла бы посмотреть, а не блеять все время "мам, мам, мам".
- Но я смотрела.
- Ну так разуй глаза и посмотри еще раз. А когда ты собираешься стирать свое барахло?
Пэтси распахнула дверь и вышла босиком на веранду, скрестив руки на своих больших грудях - явно бросая вызов Клементу. Ее мокрые волосы были скрыты тюрбаном из полотенца. В гаснущем свете дня он глядел на великолепие ее пышных бедер, широкой спины и мощной груди. Пэтси вдруг, словно движимая внезапным импульсом, сжала ладонями лицо матери и поцеловала ее.
- Я люблю тебя, мамочка!
- Тут мужчина сидит, а ты голая ходишь. Ступай в дом, сумасшедшая!
- Но это всего лишь Клемент. Клемент не станет возражать! - Она повернулась спиной к матери и сестре и встала перед Клементом. У него забилось сердце при виде этих выдающихся грудей, едва прикрытых лифчиком недостаточного размера. И, визгливо и вызывающе посмеиваясь, спросила: - Ты ведь не против, Клемент?
- Нет, не против.
Миссис Ванецки наклонилась вперед, хорошенько шлепнула дочь по заднице и рассмеялась.
- Ой! Больно же! - Пэтси бросилась в дом, прикрывая рукой попку.
Было уже почти темно. Невдалеке грохотал грузовой поезд. Лина закурила сигарету и откинулась назад, на мягкую спинку качалки.
- Он собирается написать пьесу для театра, мама.
- Он?
- Он может ее написать.
- Вот и хорошо, - отозвалась миссис Ванецки так, словно это была шутка. И они замолчали, смущенные ее мрачным настроением.
Позднее они пошли прогуляться. В этом районе стояли сплошные бунгало и четырехэтажные деревянные жилые дома, жилье рабочих.
- Она права, я думаю, - сказал Клемент, надеясь, что Лина ему возразит.
- Ты про женитьбу?
- Это будет глупо с нашей стороны.
- Наверное, - согласилась она с облегчением. Решение, уверенно отложенное на потом, точно так же утешает и успокаивает, как уже принятое. Она ухватила его за руку, поднятую в качестве знака конкретизации чего-то неопределенного.
Он никак не мог набраться смелости опубликовать такое объявление. И уже начал сомневаться, не сочтут ли его каким-нибудь извращенцем. Но идея так и висела над ним, довлела, как долг по отношению к самому себе. Однажды он развернул свежий номер "Виллидж войс" и остановился на углу Бродвея и Принс-стрит, изучая колонки частных объявлений: множество страниц с назойливыми просьбами, мольбами и приглашениями стать чьей-то компаньонкой, обещания физической близости, сулящей некие открытия, а также физического самоусовершенствования. Это напоминает огромное ледяное поле, подумалось ему, над которым разносятся человеческие голоса, взывающие из трещин о помощи. Дантов ад. Он принес газету домой, бросил на свой девственно-пустой стол, пытаясь принять наконец какое-то решение, и в итоге решил попробовать действовать прямо: "Требуется крупная женщина для безобидного эксперимента. Возраст значения не имеет, но кожа должна быть гладкая и упругая. Фото обязательно".
После пяти фальстартов - фотографий чудовищно жирных голых женщин, снятых со всех сторон, - он получил фото Кэрол Мундт и сразу же понял: это то, что ему нужно, - голова откинута назад, словно ее одолел приступ смеха. Когда же она возникла в дверях - в желтой коротенькой юбке, черной блузке и белом берете, на шесть дюймов выше его и с трогательной, немного слащавой, смущенной и бравой улыбкой, - ему захотелось ее обнять. Он мгновенно и полностью уверился в том, что она в точности оправдает его задумку и всю концепцию. Наконец-то он сделал хоть что-то, чтобы заполнить эту свою пустоту.
Уютно устроившись в его кресле, она предприняла безнадежную попытку натянуть юбку пониже, одновременно стараясь сохранить на лице скептическое и задорное выражение, словно они были совершенно чужие люди, случайно столкнувшиеся в баре. Потом позвенела своими тяжелыми браслетами и цепочками на шее и заржала - лошадиное ржание, раздражающее его чувствительный слух. Вообще-то было в ней что-то девственное, чистое, что она старательно пыталась скрыть, может быть, даже чрезмерно чистое, как оливковое масло высшего сорта. Это сравнение он решил запомнить, чтобы потом где-нибудь использовать.
- Ну, так что это за работа? Или я слишком любопытна?
- Все очень просто. Я писатель. Романист.
- Ага. - Она кивнула, правда, с некоторым сомнением.
Он взял с полки одну из своих книг и подал ей. Она взглянула на его фото на суперобложке, и ее подозрения растаяли.
- Ага, теперь понятно, а что же…
- Вам, конечно, придется раздеться догола.
- Ага. - Ее это, кажется, возбудило, и она даже вроде как напряглась, готовая принять вызов.
А он продолжал нажимать дальше:
- Я должен иметь возможность писать прямо на вашем теле, в любом месте. Понимаете, рассказ, который я хочу написать, видимо, займет все ваше тело. Конечно, я могу и ошибаться. Я пока что не совсем уверен, но, вполне возможно, он станет первой главой будущего романа.
И он рассказал ей все о своем творческом застое и надежде на то, что, записав рассказ на ее коже, он наконец выйдет из кризиса. У нее аж глаза расширились от сочувствия и восторга, и он увидел: она горда тем, что стала его конфиденткой.
- Ну, не знаю… Может, это и не сработает…
- Но попробовать-то можно, верно? Я хочу сказать, попытка не пытка.
Оттягивая начало, он снял со стола коробку со скрепками и кожаный бювар, давнишний подарок Лины на Рождество. Как сказать ей, чтоб раздевалась? Безумие ситуации обрушилось на него могучей волной, угрожая снова отбросить в состояние полной творческой импотенции. С трудом взяв себя в руки, он попросил:
- Раздевайтесь, пожалуйста. - Вообще-то он никогда не осмеливался предложить такое женщине, по крайней мере стоя. А она как будто чуть пожала плечами и выскользнула из одежды - и вот уже стоит перед ним голая, если не считать белых трусиков. Он поглядел на них, и она спросила:
- Трусы тоже снять?
- Ну, если вы не против, то, конечно… Это - ну, не знаю, - меньше вдохновляет, понимаете, когда в трусах… К тому же я хотел бы и там писать тоже.
Она стянула с себя трусики и села на стол.
- Как мне лечь? - спросила она.
Она явно уже пожалела, что ввязалась в это дело, но, справившись со смущением, осталась в состоянии неопределенности и нерешительности, точно в таком же, в каком находился он практически все последнее время. Так что их отношения сразу стали еще более близкими.
- Ложитесь сперва на живот. Простыню подложить?
- Не нужно, и так хорошо. - Она опустилась на столешницу. Широкое пространство ее загорелой спины и шарообразных белых ягодиц, как ему сейчас показалось, создавало дикий контраст с недавней девственной пустотой его рабочего стола. В украшенной гравировкой серебряной чаше, когда-то полученной им в качестве премии, у него стояло с дюжину фломастеров, один из которых он теперь вытащил и зажал в пальцах. Внутри у него что-то трепетало от страха. Что он делает? Он что, окончательно спятил?!
- Все в порядке? - спросила она.
- Да. Я просто задумался.
В его сознании уже сложился этот рассказ - давно, несколько месяцев назад, возможно, год, - и он уже пару раз начинал его писать. А потом - совершенно внезапно и очень просто - ему пришло в голову, что он пережил свой талант и теперь больше не верит в себя. А сейчас, когда перед ним распростерлась эта ожидающая его прикосновения плоть, он решился попытаться снова поверить в себя.
- Вы уверены, что все в порядке? - опять спросила она.
Идея рассказа была отнюдь не самой выдающейся, даже не слишком удачной; в нем он пытался воссоздать картину того, как впервые встретился со своей будущей женой, когда их обоих сбило волной и поволокло, кувыркающихся, в сторону берега. Когда он поднялся на ноги, подтягивая сползшие плавки, она тоже с трудом, пошатываясь, встала, натягивая купальник на грудь, которая выскочила под напором бурлящей воды, он понял: судьба их предопределена, как в мифах про древних греков, выходящих из пучин океана, утонувших, чтобы возродиться вновь.
Тогда он был юным и наивным поэтом, а она боготворила Эмили Дикинсон и верила - жить нужно, словно сжигая свечу, подпалив ее с обоих концов.
- Море хотело раздеть вас, - сказал он. - Это сущий Минотавр.
Ее глаза, как он заметил, подернулись пеленой, и это ему понравилось: его всегда радовали и успокаивали встречи с нерешительными и не уверенными в себе людьми, а она, как впоследствии выяснилось, была такой. Извергнутые морем - именно таким образом он многие годы впоследствии интерпретировал все случившееся, - они инстинктивно увидели друг в друге те же душевные муки, то же желание бежать от всякой определенности. "Смерть от Определенности", - как он напишет затем в своем пеане, хвалебной песне туману как созидающей силе.