Вскоре мне пришлось усвоить одну горькую истину - при мысли об этом на душе становится скверно, и трудно с этим примириться. Если случается так, что в тебе кто-то души не чает, ты почему-то начинаешь его презирать и тебя так и подмывает над ним посмеяться. А вот если тебя ни во что не ставят, ты готов - попался. Так получилось у меня с Мэйбелл Уоттс, она училась классом старше и уже в этом году кончала школу. Мэйбелл ужасно задавалась, можно было подумать, что она царица Савская. Меня она просто не замечала, а я из кожи вон лез, только бы завладеть ее вниманием. Ни днем, ни ночью она у меня из головы не выходила, я словно рехнулся. Теперь я понимаю, что, должно быть, обращался с Простофилей так же мерзко, как Мэйбелл со мной.
Сейчас, когда его словно подменили, мне даже трудно вспомнить, каким он был прежде. Мог ли я думать, что все так изменится и мы с ним станем совсем другими? Теперь, чтобы разобраться, что же все-таки произошло, мне приходится вспоминать прежнего Простофилю и сравнивать с тем, какого я вижу сейчас. Если бы я знал, что так все кончится, я, пожалуй, вел бы себя иначе.
Мне всегда было как-то не до Простофили, и я почти не замечал его. Хотя мы жили с ним в одной комнате, я до странного мало могу вспомнить о нем. У него была привычка разговаривать с самим собой, когда он думал, что один в комнате, - разный вздор про гангстеров, как он с ними сражается, или же про ковбоев, как это бывает у мальчишек его лет. Была еще у него привычка запираться в ванной. Запрется и торчит там целый час, а то вдруг начнет орать, будто спорит с кем- то, да так сердито и громко, что слышно на весь дом. Но чаще он бывал тих и молчалив. Товарищей у него почти не было, и теперь я вспоминаю, что нередко ловил на его лице то выжидательное, молящее выражение, которое бывает у детей, когда они с завистью следят за чужими играми, - они словно просят, чтобы заметили, как им тоже хочется поиграть. Он охотно донашивал мои старые свитера и куртки, и я помню, как кисти его худых рук, выглядывавшие из чересчур длинных и широких рукавов, казались хрупкими и нежными, как у девчонки. Вот таким, пожалуй, он мне и запомнился. Хотя годы шли и Простофиля становился старше, он почти не менялся. Таким он был и всего несколько месяцев назад, до того, как все произошло.
Поскольку Мэйбелл имеет к этому некоторое отношение, я думаю, лучше начать с нее. Девчонки мало меня интересовали, пока я не увидел Мэйбелл. Прошлой осенью на уроках естествознания она оказалась моей соседкой. Вот тогда я впервые обратил на нее внимание. Еще ни у кого я не видел таких светлых, почти желтых волос. Иногда она укладывала их локонами и скрепляла какой-то дрянью вроде клея, чтобы подольше держались. Ноготки у нее были острые и намазаны красным лаком. На этих уроках я только и делал, что пялил на нее глаза и отводил их лишь тогда, когда боялся, что Мэйбелл глянет в мою сторону, или же когда меня вызывал учитель. Особенно мне нравились ее руки, такие маленькие и белые-пребелые, если не считать красных ноготков, а еще мне нравилось, как она, послюнив указательный палец и оттопырив мизинец, медленно переворачивала страницу учебника. В общем, мне чертовски трудно описать, какой была Мэйбелл. Все ребята в школе были влюблены в нее; я же для нее словно не существовал. Дело в том, что Мэйбелл почти на два года старше меня. На переменах я старался как можно чаще попадаться ей на глаза в коридорах, но она едва удостаивала меня взглядом. Поэтому у меня только и оставались уроки естествознания. Я прямо балдел, глядя на нее, и мне казалось, что сердце у меня колотится так громко, что весь класс слышит, и тогда мне хотелось или завопить что есть мочи, или же выскочить вон из класса.
Вечером, как только я ложился, я начинал думать о Мэйбелл, и от этого не мог уснуть иногда до часу, а то и до двух ночи. Бывали случаи, что Простофиля просыпался и спрашивал, что со мной, почему я ворочаюсь с боку на бок и не сплю. Я цыкал на него, чтобы он заткнулся. Должно быть, я был груб и несправедлив с ним, но мне хотелось выместить на ком-нибудь свою обиду и вести себя с другими так, как вела себя со мной Мэйбелл. По лицу Простофили сразу видно, когда его обидели. Но я чаще всего даже не помнил, какие гадости говорил ему, потому что моя голова была забита мыслями о Мэйбелл.
Так продолжалось месяца три или около этого, а потом Мэйбелл вдруг переменилась. Она стала заговаривать со мной на переменах и списывала у меня домашние задания. На большой перемене мне как-то даже удалось потанцевать с ней в гимнастическом зале. И тогда в один прекрасный день я набрался храбрости и, купив целую коробку сигарет, пошел к Мэйбелл в гости. Я знал, что она тайком покуривает в уборной для девочек, а вне школы курит даже в открытую. Кроме того, мне бы в голову не пришло явиться к Мэйбелл с таким дурацким подарком, как конфеты, - кто теперь это делает? Встретила она меня просто здорово, и у меня голова пошла кругом от радужных надежд.
С этого вечера, пожалуй, все и началось. Домой я тогда вернулся поздно. Простофиля уже спал. Меня просто распирало от счастья, я ворочался и никак не мог улечься, а потом долго не мог заснуть. Я лежал и думал о Мэйбелл. Наконец я уснул, и мне приснилось, будто я ее целую. Я здорово расстроился, когда проснулся, и, увидев кромешную темень ночи, долго не мог понять, где я. В доме стояла тишина, и было темно, как в склепе. Поэтому я чуть не подскочил о г неожиданности, когда Простофиля окликнул меня:
- Пит!
Я решил не отвечать и даже не шевельнулся.
- Пит, ты ведь любишь меня, как будто я твой брат, правда?
Это так ошарашило меня, что мне показалось, будто это сон, а то, что мне приснилось раньше, было явью.
- Ведь ты всегда любил меня, как родного брата, правда, Пит?
- Конечно, - наконец сказал я. Потом я встал и вышел.
Было так холодно, что я с удовольствием снова залез под одеяло. Простофиля прижался ко мне, маленький и теплый. Я чувствовал его дыхание на своем плече.
- Как ты ни обижал меня, Пит, я почему-то всегда знал, что ты меня любишь.
Теперь уже сна как не бывало - все у меня в голове перемешалось. Радостные воспоминания о Мэйбелл, а потом то, что сказал сейчас Простофиля и каким голосом он это сказал, что-то сделали со мной. Должно быть, когда тебе хорошо, ты способен лучше понимать других, чем когда тебе плохо. Мне показалось, что только сейчас я впервые по-настоящему подумал о том, как и отношусь к Простофиле. Я понял, что чаще всего вел себя с ним по-свински. Помню, за несколько недель до того, когда мы уже легли спать, в темноте я услышал, что Простофиля плачет. Он признался мне, что потерял духовое ружье, которое дал ему один мальчишка, и теперь боится сказать ему об этом. Но мне хотелось спать, и я прикрикнул на него, чтобы не скулил, а когда он опять заплакал, я дал ему хорошего пинка под одеялом. Это только один случай, который я тогда припомнил. Я вдруг понял, что Простофиля, в сущности, очень одинок, и от этой мысли мне стало не по себе.
В темную холодную ночь тот, с кем ты делишь кров, становится тебе как-то ближе, а если ты еще ведешь с ним задушевную беседу в темноте, то кажется, будто во всем городе в этот час только и есть, что нас двое.
- Ты настоящий парень, Простофиля, - сказал я. В ту минуту мне действительно казалось, что сейчас он мне ближе всех - ближе товарищей, сестер и даже Мэйбелл. Стало вдруг так хорошо, как бывает в кино, когда смотришь фильм и вдруг слышишь грустную-прегрустную мелодию. Мне захотелось показать Простофиле, как хорошо я к нему отношусь, и искупить свою вину за то, что чаще всего я поступал с ним как скотина.
Мы проболтали добрую половину ночи. Простофиля не закрывал рта, словно слишком долго копил в себе все слова, которые теперь так торопился высказать. Он рассказал мне, что собирается построить лодку и что мальчишки с нашей улицы не принимают его в футбольную команду, а потом еще что-то, но я уже не помню. Я тоже кое-что рассказал ему, и мне было приятно, что он слушает, как взрослый. Я не удержался и даже рассказал ему немного о Мэйбелл, только у меня получилось, что не я за ней бегал все это время, а она за мной. Он расспрашивал меня о школе. Его голос звенел от волнения, и он так торопился, что проглатывал слова. Я уже засыпал, а он все продолжал говорить, и его дыхание согревало мое плечо.
Следующие две недели я часто виделся с Мэйбелл. Если судить по ее поведению, получалось, что я ей действительно немножко нравлюсь. Я буквально ошалел от счастья.
Но Простофилю я не забывал. В ящике моего письменного стола скопилось довольно много всякого ненужного хлама - боксерские перчатки, книжки приключений, старые рыболовные принадлежности и прочее. Все это я великодушно отдал ему. Мы с ним еще несколько раз беседовали так, как в ту, первую ночь, и, пожалуй, только теперь я по-настоящему стал узнавать его. Когда на его щеке появился длинный порез, я сразу догадался, что он пробовал мою новую бритву - мне только недавно ее подарили. Но я сделал вид, будто ничего не заметил. У Простофили даже выражение лица стало другим. Раньше у него был такой вид, будто он ждет, что ему вот-вот дадут подзатыльника. Теперь же его рожица с торчащими ушами, широко распахнутыми глазами и вечно полуоткрытым ртом выражала удивление и радость.
Однажды я совсем было решил показать его Мэйбелл и похвастаться, что это мой младший братишка. Было это в кино, шел какой-то детектив. Отец дал мне заработать доллар, и я выделил Простофиле целых двадцать пять центов на сладости и прочие ребячьи развлечения, а на остальные повел Мэйбелл в кино. Мы сидели почти что в самых задних рядах, поэтому, когда появился Простофиля, я сразу его увидел. Как только он миновал билетера и вошел в зал, он уже не отрывал глаз от экрана и буквально ощупью двигался по проходу. Я совсем было собрался толкнуть Мэйбелл и показать его ей, как что-то меня удержало. Больно дурацкий вид был у Простофили в эту минуту - он шел по проходу, спотыкаясь, как пьяный. К тому же он еще вынул очки и стал протирать стекла краем рубашки, а его короткие широкие штаны некрасиво болтались вокруг худых коленок. Наконец он добрался до первых рядов, где обычно сидит вся мелюзга. Я так и не показал его Мэйбелл. И все же мне было приятно, что благодаря мне Простофиля и Мэйбелл смотрят сейчас фильм.
Прошел, должно быть, месяц или полтора. Я ног под собой не чуял от счастья, не думал ни о чем другом, кроме Мэйбелл, и, разумеется, забросил учебу. Меня буквально распирало от дружелюбия ко всем, а временами не терпелось с кем-нибудь поделиться. За неимением лучшего моим собеседником обычно становился Простофиля. Он был счастлив не меньше моего. Однажды, не выдержав, он признался мне:
- Знаешь, Пит, кроме тебя, мне никто на свете не нужен. Ты мне как настоящий брат.
А потом что-то произошло. Как и почему это случилось, я до сих пор не знаю. Таких девчонок, как Мэйбелл, вообще трудно понять. Но она вдруг изменилась, встречи со мной ее больше не интересовали. Сначала я не хотел верить и все успокаивал себя, что мне показалось. А потом стал частенько видеть ее в машине одного типа из футбольной команды. У него была желтая открытая машина прямо под цвет волос Мэйбелл, и после уроков она уезжала с этим парнем, хохоча и заглядывая ему в лицо. Я мучился и не знал, как помочь беде. Теперь, если мне удавалось уговорить Мэйбелл встретиться со мной, она чаще всего бывала не в настроении, злилась и почти не глядела на меня. От этого я был все время как на взводе, я совсем потерял уверенность в себе - то мне казалось, что я слишком стучу башмаками, когда ступаю, то мерещилось, что я забыл как следует застегнуть брюки, или же я чуть не умирал со стыда оттого, что у меня прыщик на подбородке. Иногда в присутствии Мэйбелл в меня словно бес вселялся, я начинал разговаривать со взрослыми каким-то развязным, пошлым тоном, называл всех мужчин по фамилии, нарочно опуская слово "мистер", или же грубил направо и налево. По ночам я клял себя, понимая, что выгляжу настоящим кретином, и от этого совсем не мог уснуть.
Первое время я так переживал, что совсем забыл о Простофиле. А потом его присутствие стало раздражать меня. Он же по-прежнему ждал, когда я вернусь из школы, и глядел на меня так, словно ему не терпелось сказать мне что-то очень важное. На уроках труда он смастерил мне полку для журналов, а однажды не завтракал в школе целую неделю, чтобы купить мне три пачки сигарет.
Ему, должно быть, трудно было поверить, что у меня голова забита другим и мне не до него. Каждый раз, возвратившись из школы, я заставал его в комнате; он сидел и с надеждой и ожиданием поглядывал на меня. Я же упорно молчал или так грубо отвечал ему на какой-нибудь вопрос, что он наконец уходил.
Сейчас я уже не могу вспомнить, в какой день что произошло. Мне было так паршиво все это время, что я не замечал, как летят недели. Мне на все было наплевать. Все вроде оставалось по-старому, и никаких слов не было произнесено, но Мэйбелл продолжала разъезжать в машине того парня, иногда одаривала меня улыбкой, иногда не замечала совсем. Каждый день после школы я заходил во все места, где мог бы встретить Мэйбелл. Бывали дни, когда она снова становилась прежней, и я начинал верить, что все обойдется. А потом она опять вела себя так, что, не будь она девчонкой, я бы придушил ее. Чем больше я понимал, каким идиотом выгляжу, чем больше мучился от этого, тем упорнее преследовал Мэйбелл.
Простофилю я уже буквально не выносил. Теперь в сто взгляде появилось что-то похожее на осуждение, словно он винил меня в чем-то и заранее знал, чем все кончится. Он вдруг начал быстро расти и почему-то стал заикаться. По ночам его мучили кошмары, и бывали дни, когда его рвало после завтрака. Мать стала поить его рыбьим жиром.
А потом в один прекрасный день между мной и Мэйбелл все было кончено. Я как-то встретил ее на улице возле аптеки и предложил погулять вечером. Она отказалась, я не удержался и съязвил что-то. Мэйбелл взорвалась и наговорила кучу гадостей - сказала, что ей тошно от одного моего вида, что я ей до смерти надоел и вообще никогда не нравился.
Я стоял как истукан и слушал все это, а потом повернулся и медленно побрел прочь.
Несколько дней я безвыходно просидел в своей комнате. Мне никого не хотелось видеть. Когда заходил Простофиля и смотрел на меня своим странным взглядом, я орал на него, чтобы он убирался вон и не мешал мне. Я старался не думать о Мэйбелл, листал старые номера "Популярной механики" или возился с полочкой для зубных щеток, которую когда-то давно начал мастерить, и порой мне казалось, что я довольно успешно справляюсь со своим горем и почти забыл Мэйбелл.
Но наступала ночь, и тут уж я не мог притворяться. Из-за этого, должно быть, все и пошло вкривь и вкось.
Дело в том, что через несколько дней после того, как Мэйбелл так грубо отшила меня, она мне снова приснилась, как в тот, первый раз. Во сне я больно сжал Простофиле плечо и разбудил его. Он легонько тронул меня рукой.
- Что с тобой, Пит?
И тут меня вдруг охватила такая ярость, что я чуть не задохся. Я ненавидел себя, свой дурацкий сон, ненавидел Мэйбелл, Простофилю и все на свете. Я вспомнил, как куражилась надо мной эта девчонка, вспомнил все свои неудачи и обиды, и вдруг мне показалось, что никто никогда меня не сможет полюбить, разве только такое чучело, как Простофиля.
- Почему мы больше с тобой не дружим, как прежде, Пит? Почему…
- Заткнись ты!.. - грубо оборвал я его и, сбросив одеяло, вскочил и зажег свет. Простофиля сидел на широкой кровати, испуганно тараща на меня глаза.
А во мне поднялось такое, что я уже совсем ничего не мог с собой поделать. Такие приступы ярости случаются, должно быть, только один раз в жизни. Слова уже совсем бесконтрольно слетали с языка. Только потом я смог припомнить, что наговорил тогда, и постепенно во всем разобраться.
- Почему мы больше не дружим? Ты это хочешь знать? Да потому, что ты болван, вот почему. Что ты лезешь ко мне со своей дружбой? Мне просто жаль тебя было, вот я и возился с тобой. А так плевать я хотел на твою дурацкую дружбу!..
Если бы я наорал на него или поколотил, это было бы не так ужасно. Но я произнес все это почти спокойно, тихим и размеренным голосом. Простофиля смотрел на меня, открыв рот, и у него был такой вид, словно его ударили под ложечку. Лицо у него стало белее мела, а на лбу выступили капельки пота. Он вытер их тыльной стороной руки, и она застыла в воздухе, словно он защищался от удара.
- Ты что, совсем уже ничего не соображаешь? Мозги у тебя есть или нет? Заведи себе девчонку и сюсюкай с ней о дружбе, а от меня отвяжись. Такие, как ты, зануды и неженки никогда не становятся настоящими парнями.
Я уже совсем не соображал, что говорю. Мне было все равно.
Простофиля словно окаменел. На нем была моя пижамная куртка, и его цыплячья шея, выглядывавшая из широкого ворота, казалась особенно худой и тонкой. К мокрому лбу прилипли волосы.
- Какого черта ты привязался ко мне, ходишь за мной как собачонка? Неужели ты не понимаешь, что ты мне не нужен?
Потом уже я вспомнил, как вдруг начало меняться лицо Простофили. Выражение растерянности и испуга исчезло, рот захлопнулся, глаза сузились, а худые руки сжались в кулаки. Таким я его еще никогда не видел. Он буквально на глазах взрослел. Во взгляде появилось недетское, жесткое и отчужденное выражение. Крупная капля пота, упав со лба, медленно сползала по подбородку, но он даже не заметил этого. Он в упор смотрел на меня своим новым странным взглядом, лицо его застыло, как маска.
- Да разве такие недоумки, как ты, способны понять, что они никому не нужны! Ты слишком глуп, недаром у тебя и прозвище такое - Простофиля.
Я чувствовал себя так, словно внутри что-то оборвалось, упало и разбилось вдребезги. Я погасил свет и сел на стул у окна. Колени дрожали, и меня вдруг охватила такая усталость, что я готов был разреветься.
В комнате было адски холодно. Я довольно долго просидел у окна, затягиваясь завалявшейся, мятой сигаретой. За стеклами были ночь и тишина. В темноте я услышал, как Простофиля наконец улегся.
Злость ушла, я чувствовал одну усталость. На душе было мерзко, потому что я черт знает чего наговорил двенадцатилетнему мальчишке. Зачем я сделал это? Я понимал, что надо подойти, объяснить все, помириться, но я не сдвинулся с места. Я решил, что обязательно сделаю это завтра утром. Прошло еще какое-то время, а потом я, стараясь, чтобы не скрипнула ни одна пружина, осторожно улегся рядом с Простофилей.
Утром, когда я проснулся, его уже не было. А когда я увидел его и хотел было что-то сказать, он смерил меня таким чужим и враждебным взглядом, что слова застряли в горле.
Случилось все это месяца два или три назад. Теперь Простофилю не узнать, он очень повзрослел и вытянулся. Мне кажется, он растет быстрее всех мальчишек своих лет. Сейчас он почти с меня ростом, стал шире в плечах и уже не такой тощий, как прежде. Он больше не донашивает мое старье, а сам купил себе первую пару длинных брюк и носит их с кожаными подтяжками.