- Назначали, перемещали, повышали, не всегда спрашивая вашего согласия, - продолжал все тем же тоном инструктор, - приказывали… Билет в руки - и пошел-поехал. Разве не так?
- Простите, а вы сами служили в армии? - Манукянц внезапно почувствовал раздражение: чего это вздумали с ним разговаривать так, словно жалеют? Да, это верно, за него думали, но и он, в свою очередь, тоже думал за кого-то, и каждый, за кого думал он, тоже шевелил мозгами. В конце концов, работа полковника Манукянца и заключалась в том, чтобы научить людей самостоятельно мыслить. Другое дело - приказ, дисциплина, - так ведь без этого армии не будет!..
- Вот вы и обиделись, Рубен Тигранович, - не отвечая на вопрос Манукянца, сказал инструктор, впервые весело блеснув очками, - а на работе, которую я хочу предложить вам, обижаться нельзя будет, придется свои нервы и эмоции в кулак зажать!
Инструктор встал, дважды обошел вокруг стола, потом остановился перед Манукянцем, подумал, присел рядышком, на уголочек стула:
- Что вы скажете, Рубен Тигранович, если мы вам предложим поработать инспектором отдела по распределению жилплощади?.. Скорее всего, откажетесь?
- Нет, нет, - смутился Манукянц, - не откажусь… Но скажите, это единственное, что вы можете предложить мне?
- Хороший вопрос, - вздохнул инструктор, - так сказать, с подходцем… Нет, Рубен Тигранович, не единственное. Но мне бы хотелось, чтобы вы приняли именно это предложение… Да, работа не из приятных. Но я очень, подчеркиваю, очень хотел бы, чтобы вы согласились.
- Хорошо, - Манукянц встал, - я согласен.
- В этом году мы вводим сверх плана около тысячи квартир. Правда, в районе у нас осталось довольно много развалюх, скоро будем рушить. Значит, договорились?
- Когда я могу приступить к работе?
- Дня через два. Я сегодня же позвоню председателю райисполкома. Будет трудно, заходите или звоните, как сочтете нужным. Ну, успеха в работе, товарищ полковник! Кстати, насчет моей службы в армии, Рубен Тигранович… Я окончил артиллерийское училище. В войну еще, в сорок четвертом.
Услышав громкий смех, хирург Колодников, проходивший по коридору мимо восьмой палаты, остановился, приоткрыл дверь, заглянул.
- Павел Афанасьевич! - закричала Зоя. - Здрасьте!
Она царственно восседала на постели, повернув к Колодникову смеющееся лицо.
Колодников покраснел и погрозил ей пальцем. Он уже собрался закрыть дверь, но от Зои не так-то легко было отделаться.
- Нет, нет, - потребовала она, - идите сюда. Вы-то мне и нужны. Я человек больной, и вы должны со мной считаться.
Колодников нерешительно вошел в палату, еще не уверенный твердо в том, стоит ли ему подходить к постели Романовой. Молодой хирург, откровенно говоря, побаивался Зою. А она, в свою очередь, дразнила его, называя "лапулей" и "цацулей".
Достопримечательностью этого маленького, тощего парнишки-детдомовца были его глаза - синие, какие-то успокаивающие и сверх меры добрые. Они были настолько хороши, что усмиряли даже неуправляемую Зою Романову. Стоило ему взглянуть на Зою, как она тут же покорно натягивала до горла одеяло и зачарованно смотрела на маленького хирурга. А когда Колодников выходил из палаты, Зоя вздыхала и растерянно говорила:
- Это надо же! У такого ханурика - и такие глазки. Да от них, подружки, душа перевернуться может. Это надо же, а?..
Колодников, найдя самые строгие ноты в своем голосе, спросил:
- В чем дело, Романова? Разве вы не видите, что новая больная спит? Ей необходим абсолютный покой, а вы кричите… Смотрите у меня! Выпишу - и дело с концом!
- Выпишете, да? - ядовито переспросила Зоя.
- Если будете себя так вести, - выпишу!
- Никуда вы меня не выпишете, потому что рано или поздно меня будут оперировать. Это, значит, раз. А во-вторых, прав на меня у вас больше нет. Понятно?
- Почему?
- Потому, что теперь мой лечащий врач - Тамара Савельевна Крупина, доктор медицинских наук, а вы… Ой, не могу!.. Он меня выпишет…
- Откуда вы знаете, что Крупина? - удивился Колодников. - Мне ничего не говорили…
- Резать-то меня будут, а не вас, потому и знаю, - с сочувствием глядя на хирурга, ответила Зоя. - Только вы не переживайте. Глядишь, кого-нибудь и подкинут… Надо же и вам практиковаться.
Колодников молчал, переминаясь с ноги на ногу.
- И вот еще что, - продолжала Зоя, - посмотрите-ка у меня… на боку…
Женщины в палате зашептались, перемигиваясь и хихикая.
- Зачем? - глупо спросил Колодников.
- То есть как это зачем? - обиделась Романова. - Вы пока еще мой врач, раз по документам не сдали. Ну, смотрите же!..
Колодников смущенно приподнял край одеяла.
"Когда же это кончится? - тоскливо думал он. - Когда я наконец привыкну к тому, что передо мной всего-навсего больной организм?.. Куда приятнее и спокойнее было работать в мужском отделении. А особенно - в анатомичке. Там перед тобой материал".
Он невольно припомнил обходы профессора Кулагина. С каким бесстрастным видам Сергей Сергеевич, беседуя о том о сем, помогает больной стащить с себя рубашку, как спокойно и естественно звучит его голос, когда, расспрашивая о симптомах, он своими крупными руками прощупывает живот, прикладывает фонендоскоп к спине. "Вздохните… Спасибо… Еще раз… Достаточно". Неужели к нему, Павлу Колодникову, никогда не придет этот спокойный авторитет врача, это умение с первой встречи вызвать уважительное доверие к себе?..
- У вас на боку ничего нет, Романова, - чуть запинаясь, пробормотал он.
- Разве? - Зоя не спеша опустила рубашку, улеглась поудобней. - А родинка?.. Вы ее не заметили?
Несколько секунд Колодников молча смотрел на невинно улыбающуюся Зою, потом, ссутулившись, отчего стал еще меньше ростом, повернулся и на негнущихся ногах вышел из палаты.
Гонимый мучительным стыдом, он сильно распахнул дверь и едва не ударил ею Кулагина, проходившего в этот момент мимо.
- Куда это вы так торопитесь, Павел Афанасьевич? - изумленно спросил профессор, прислушиваясь к смеху, доносившемуся из палаты. - Опять Романова безобразничает?
Колодников молча кивнул.
- Озорная особа. - Кулагин взглянул на часы. - Разыграла, как маленького?.. Ну ничего, ничего. Не вы первый…
- Да, - выдавил Колодников, - спасибо, Сергей Сергеевич.
- За что, голубчик?
- За то, что вы меня избавили от нее…
Кулагин задумчиво провел рукой по своим белым волосам.
- Что ж, избавлю, хотя и не собирался. С будущей недели.
- Значит, вы и не собирались? - поразился Колодников. - Очередная выдумка?! Ну это уж слишком! Почему она меня постоянно вышучивает, почему сделала каким-то паяцем для всех?
Они шли по длинному институтскому коридору. Кулагин впереди, Колодников - поотстав на шаг, съежившийся, весь какой-то потерянный, раздавленный обидой.
- Почему? - Кулагин взял Колодникова под руку. - Потому, что вы, Павел Афанасьевич, несомненно способный хирург, но, простите, совсем не психолог. Если максимум через три месяца мы не сделаем Романовой операцию, через год она умрет. Романова сие прекрасно знает, любыми а к т и в н ы м и способами борется за свою жизнь. Для Романовой ее нынешняя жизнь - трагический спектакль. Она играет роль, которую не выбирала. И нравится эта роль вам или не нравится, поверьте, Романову не интересует! Она ведь не актриса в театре, ее аплодисменты не волнуют…
Позади застучали легкие каблучки. Кулагин оглянулся. Их догоняла Богоявленская.
- А я только что собиралась зайти к вам, Сергей Сергеевич, - сказала она. - Пятнадцать минут назад у меня была Крупина, спрашивала рукопись диссертации. Она ссылалась на вас…
- Да, да, - перебил Кулагин и, взяв руку Богоявленской, задержал в своей, - вы, конечно, отдали?
- Отдала, - кивнула Богоявленская.
- Я хочу, чтобы Тамара Савельевна прочитала и высказала свое мнение.
- Да, но рецензии уже есть, - попыталась возразить Богоявленская.
- Так нужно, голубушка. И вам, и ей, и мне, и всему нашему институту.
- Хорошо, - капризно передернула плечами Богоявленская, - если вы говорите: "Так нужно!" - я подчиняюсь. - И она ушла, всем видом своим выражая неудовольствие.
- Ну, а что вы скажете о новой больной, которую приняла Крупина? - неожиданно, без всякой связи с предыдущим, спросил профессор.
Колодников помялся:
- Случай, на мой взгляд, безнадежный. Вряд ли она выкарабкается.
- Да, пожалуй, вы правы, - согласился Кулагин, - очень жаль.
- Мы будем переводить ее в другую палату? - спросил Колодников.
- Нет, - подумав, сказал Сергей Сергеевич, - бессмысленно. К тому же надо быть гуманным по отношению к другим больным.
- Не совсем понимаю вас, - признался, морща лоб, Колодников.
Они уже поднялись на третий этаж и направились к кабинету Кулагина.
- А чего ж тут не понимать? - сказал Кулагин. - Все яснее ясного, голубчик. Мы переведем больную к инфарктникам. Она умрет там. И своей смертью сократит жизнь другим, у которых пока есть шансы. Инфарктники очень остро реагируют на смерть человека с тем же диагнозом… А сейчас она лежит в палате почечников… - Он насмешливо посмотрел на молодою хирурга: - Я же говорю, что вы с психологией на "вы"!
6
Придя на работу первым, Манукянц встретил заведующего отделом Клепанова.
- Ну что ж, товарищ полковник, вам предоставляется возможность на практике подтвердить свое желание помогать людям! - хлопнув Манукянца по плечу, заявил тот.
- Н-да, - неопределенно протянул Манукянц.
- Честно говоря, - Клепанов раскрыл портсигар, протянул Манукянцу, тот отрицательно покачал головой, - мне как-то неудобно…
- Что?
- Говорю, неудобно: я-то ведь всего лишь рядовой, к тому же необученный и вообще запас второй категории, а вы - два просвета и три большие звездочки на плечах…
Рубен Тигранович не нашелся что ответить и только спросил:
- Где мой стол?
- Вот, пожалуйста, - подводя Манукянца к окну, показал Клепанов, - у самого окна, по соседству с солнышком, так что и светлее и теплее будет. Ну, как говорится, с прибытием. Устраивайтесь, очищайте стол своего предшественника… Не повезло человеку…
- А что с ним? - спросил Манукянц.
- Да, да, - рассеянно ответил Клепанов, - не повезло - посадили. Словом, чувствуйте себя своим в нашем маленьком коллективе.
Минут через десять начали появляться и другие сотрудники отдела. Каждый из них подходил к Манукянцу и с достоинством представлялся, после чего усаживался за свой стол, выдвигал ящик, доставал разного цвета папки и углублялся в работу…
В конце первого рабочего дня, когда Манукянц закрыл на ключ ящик стола и собрался со всеми попрощаться, из-за перегородки вышел Клепанов, не говоря ни слова, взял Рубена Тиграновича под руку и повел в соседнюю комнату.
Манукянц увидел стол, покрытый скатертью, на котором стояло несколько бутылок вина и закуска: яблоки, печенье, домашнего засола огурцы, маринованные грибы, колбаса и большое блюдо с дымящейся картошкой.
В комнату тихо вошли остальные сослуживцы. Они смотрели на Манукянца и молча улыбались. Рубен Тигранович был смущен и тронут.
- У нас, дорогой Рубен Тигранович, - начал Клепанов, держа в руке налитый до краев стакан вина, - существует старый обычай: принимать нового человека в свой коллектив с хлебом-солью и… хорошим сладким вином! Ваше здоровье, коллега!
Так началась "штатская жизнь" полковника в отставке Рубена Тиграновича Манукянца. Казалось, она не сулила ему ни бед, ни огорчений, ничего, кроме чувства отлично выполняемого долга.
Прошел месяц. За это время Рубен Тигранович освоил нехитрую, но заковыристую технологию выдачи смотровых и ордеров. Как ни странно, но люди, которые приходили в отдел с явным намерением "стукнуть кулаком по столу", уходили домой умиротворенные, успокоившиеся. И причиной тому был не кто иной, как Манукянц. Сослуживцы с явной и тайной завистью следили за ним, даже переставали писать или читать, когда Манукянц беседовал с очередным посетителем. Рубен Тигранович разговаривал почти всегда в одном тоне. Но в этом "почти", пожалуй, и заключался секрет того, почему люди уходили из отдела довольными. Да, тон был один, но в одном случае Манукянц сочувственно кивал собеседнику головой, в другом - рассказывал веселую байку, и человек невольно начинал улыбаться, в третьем - без всякой дипломатии объявлял, что просьба удовлетворена быть не может потому, что она (всего-навсего) незаконна. И тут же вместе с посетителем внимательно и медленно прочитывал то или иное положение. И пришедший понимал, что не этот пожилой человек с глубокими черными глазами не хочет помочь ему, а сам он, проситель, собирался сделать что-то не так, не по закону…
Он умел разговаривать и с начальством, умел добиваться своего. Возможно, имело значение то обстоятельство, что почти все в райисполкоме узнали о военном прошлом Манукянца, о его комиссарской биографии.
Когда Рубен Тигранович "скакал выше головы", Клепанов никак не реагировал, не делал ему упреков, не повышал голоса - короче, "не ставил на место"; только однажды как бы между прочим бросил фразу: "Интересно, а с министром обороны вы бы смогли так же разговаривать, как с председателем райисполкома?"
Дни текли размеренно, без суеты; домой Манукянц возвращался почти всегда в одно и то же время. Спал крепко и почти без сновидений… Однако ж довольно быстро все изменилось…
Вечером, во время дежурства Павла Колодникова, "Скорая помощь" доставила студентку Нину Боярышникову, сбитую электричкой. Когда ее везли по коридору, Павел невольно отвернулся: так неестественно красиво было белое, бескровное полудетское лицо девушки - и так нелепо, уродливо выпирала из-под простыни раздробленная и вывернутая нога на плоской платформе каталки!
Девушку отвезли в операционную, а Павел тут же разыскал в ординаторской Крупину, задыхаясь и отводя глаза, попросил помочь ему при операции: на себя он не очень надеялся, весь день был какой-то неудачный, обидный.
Тамара Савельевна только ахнула, осмотрев пострадавшую, и кинулась к телефону - вызывать Кулагина… Непрерывно переливали кровь, обрабатывали жуткие, зияющие раны, но так и не приступили к основному - к ампутации: не решились без профессора.
Когда Кулагин, проклиная все на свете, с поднятыми перед собой стерильными руками и в маске подошел к столу, его неприятно и странно поразили не вид изуродованного тела, не розовые пористые обломки торчащих костей, а бледный, слишком высокий и выпуклый, весь в измороси пота лоб Тамары Савельевны, ее испуганные глаза над марлевой маской.
- Отдохните! - резко сказал он. - Мне поможет Колодников.
И, видя, что Крупина не уходит, заспешил, решительно оттесняя ее от стола… Но она не ушла - только вытерла лоб ватным тампоном.
- Надо было начинать без меня!.. Можем не успеть, пульс слабый. О чем вы думали тут?!
Колодников потупился, уронил зажим, зачем-то стал поднимать его. И тут Сергей Сергеевич с ужасающей ясностью подумал о такой простой и такой недоступной прежде для его сознания истине: "Ведь это же я!.. Я сам отучил их принимать решения. Я давал нагоняи за самовольные назначения, увольнял за операции, произведенные без моего ведома и согласия! Чего же я хочу? Расхлебывай кашу, профессор! Сам заварил, сам!.."
Операция продолжалась больше часа. Кулагин не переставал удивляться, что девушка все еще живет, "Вот она, молодость, - горько думал он, - сильная, живучая, но так трагически искалеченная!.. Меня бы на ее место - так и дух вон".
Дважды Нина находилась в состоянии клинической смерти, и дважды ей возвращали жизнь. Все вместе: врачи, медицинские сестры, наркотизаторы. Девять человек и вся возможная и невозможная аппаратура.
…У Крупиной от усталости и нервного напряжения кружилась голова: за три года отвыкла от этого ежедневного операционного ритма. Она искоса поглядывала на Кулагина и видела точные, предельно экономные движения его рук, пальцев, его спокойные глаза.
И хотя ее руки делали то же самое, в сию минуту Тамаре казалось, что оперирует только он один - профессор Кулагин, человек, который, собственно, и сделал ее хирургом. Чего стоила ее ученая степень доктора медицинских наук в сравнении с его мастерством и опытом?..
После операции Кулагин пригласил хирургов к себе в кабинет.
- Сядем. И помолчим, - сказал он.
Табачный дым нехотя уплывал в открытую форточку. Кулагин проследил его движение и тихо обронил:
- Скверно… Очень скверно делать такую гнуснейшую операцию…
Крупина только вздохнула, а Колодников потер лоб и растерянно спросил:
- А что было делать, профессор?
- Сколько лет держу нож в руках, - продолжал Кулагин, словно не слыша слов Колодникова, - и постоянно негодую, когда приходится удалять конечность. Никак не могу смириться с этим. Прямо-таки какое-то раздвоение личности, черт возьми!..
- Вы сказали, раздвоение личности? - переспросила Крупина.
- Да, - резко повторил Кулагин и поднялся. - Понимаю, что операция неизбежна, диктуется здравым смыслом, а тут появляется чувство отчуждения от самого себя.
- А не милосерднее было бы, если бы она не выжила? - выпалил Колодников.
Собственно, он сказал то, о чем думал давно. Эта мысль мучила его во время работы в НИИ, да и в годы студенчества. Колодников стажировался тогда на "Скорой" и видел страдания людей, умирающих от тяжелых ранений и травм; людей, которым никто и ничто уже не могли помочь. Он, Павел Колодников, вместе с бригадой, в которую входил, мчался на помощь к этим людям, утром ли, днем ли, вечером ли, ночью ли; их белая "Волга" будила городские улицы воем, они спешили на помощь страдающим людям, но так ли уж часто могли действительно оказать ее… Порой они приезжали, когда человек еще жил; бывало, опаздывали, потому что смерть опережала.
В такие минуты Колодников чувствовал себя столь же бессильным, сколь бывает бессилен человек, во сне летящий в глубокую пропасть, когда у него нет возможности изменить, замедлить или прервать свой страшный полет. Но там можно проснуться, и кошмар исчезнет. А в реальности?..
- Что же вы предлагаете? - Кулагин рассеянно посмотрел на молодого человека. - Как вы себе это представляете? Ну смелее, говорите!
Теперь и Крупина взглянула на Колодникова. Он машинально расстегнул и застегнул ворот рубашки, ответил, глядя куда-то в сторону:
- Ну… это не столь сложно!..
- Отличная идея! Прогрессивная! - нервно потер руки Кулагин. - Выходит, лишать эту девочку жизни? Не оказывать полноценной помощи? Но она человек!
- Обрубок, - тихо сказал Колодников.
- Пока мыслит, - человек! - сердито прикрикнул на него Кулагин.