31
Мне ведь на самом деле очень нравились синтетические вещи, нравилось чуять на себе одежду как вторую кожу, и синтетика, по-тихому мучая меня, прекрасно это позволяла. Капрон, акрил, кримплен, ацетат, полиэстер. Они всегда чуть-чуть подпаляли мое тело. Проносив день рубашку из такого вещества к вечеру надо было уворачиваться от своего растекающегося нелегкого духа, то есть в этой оболочке от самого себя было некуда деться. И я это чувство любил, – потому что на самом дальнем плане памяти представал своим отцом – пластически совершенным в это мгновение галлюценоза.
32
Иногда я вижу женщину и на расстоянии пяти шагов понимаю, как она пахнет, невзирая ни на чистоту, ни на парфюмерию. Неистребимым людским мускусом. Новой клеенкой, стопкой старого "Огонька", мисочкой мелкой рыбки. Это особый запах безвременья – немолодой и небодрый, из всех возможных – самый никакой, подходящий для любого существа. Запах желания.
33
Мне чудилось, что я слышу не звук истомы, исходящий из ее неглубокой утробы, а восклицания счастья, подымающиеся из глубины души.
34
"Рак в горле", – спокойно и как-то устало заметила она. Прибавила: "Говорить свищом насквозь".
35
Я все-таки очнулся тогда. Но мое пробуждение почти неважно. Я не хотел, чтобы все походило на хорошие фильмы Хичхока. Я хотел совсем другого кино. Как в "Ночном портье" Лилиан Кавани, на худой конец. Я вообще-то не очень люблю, когда в теперешнем бросаются камерой, как выдранным глазом, меня это слишком нервирует. Я сосредоточенно раскрылся перед собой как пошляк, подчиненный убогой грубой фантазии. Я предстал пред самим собою как неустойчивый трус. Будто самого себя я увидел сквозь замочную скважину. На кого я стал похож… Если бы кто-то меня за этим застал… Но вот вопрос: испытал бы я стыд? На моем языке, в моем помутневшем, но хорошо организованном сознании этого химического элемента не было.
36
Рыбина, перед тем как ее сварили, углядела в желти осеннего времени тусклые пятна моих драгоценных родителей – матери и отца в доме отдыха. Они потупясь стоят в демисезонном платье у бетонного животного. На пожухлой холодной траве. Мои родители – безблагодатная мать и бездоблестный отец, связанные осенним днем на выжелтевшем слайде. Пластмассовый шар как урна предательски хранит их телесное тепло, доступное только зрению. Я брезгую этого теплого прикосновения. К самому лицу, к глазнице. Эта теплота как надругательство над ними, похолодевшими в разных могилах, в разное время.
37
Она проговаривается, что осталась совсем одна в своем доме. Совсем одна, но все-таки вместе со мной. Это "все-таки" очень много значит в наших отношениях. Иногда она обо мне забывает. О чем она думает на самом деле, разглядывая сложенную вчетверо несвежую газету, скорее, даже не читая ее, я не ведаю.
38
В особенных случаях, когда бабушка переходила со своего обычного торжественного лада на гневливый или наоборот, речь ее наполнялась союзами, которые можно было без ущерба для смысла избежать. Она словно приступала к сказу, полному драматизма. Будто фольклорный тон не мог вызвать и тени возражения у оппонента. За этой речью толпой стоял сам народ, как в лучшей кинокартине моего детства "Война и мир". С дрекольем и рогатинами.
39
А оно действительно потускнело, как доказательство того, что оно было – как протяженность. Мне достались обломки.
40
Я до сих пор ведь покупаю иногда этой сладкой ереси. Не больше ста грамм. Хочу этого не делать, но не могу совладать с собой. Это странная покупка, ведь никто не дарит своим детям такое малое количество дешевых конфет. Кто их покупает в таких скромных количествах? Мистические извращенцы для приманивания робких сладкоежек или сумасшедшие, не могущие обойти стороной вычурное изобилие конфетного отдела. Ведь даже самые простые не избалованные собаки не едят ириски из-за липкости. Но немолодые продавщицы смотрят на меня, будто разумеют природу моего застарелого порока.
41
Она бежала самой женственной в мире манерой, как-то сведя колени, откидывая голени в разные стороны, так, как бегают только аккуратные девочки или русалки вставшие на плавник. Все женщины в моей жизни бегали, пробегали мимо, убегали от меня всегда иначе, по-мужски, по-спортивному, с резкой азартной отмашкой андрогинов. И глядя на бегущих я до сих пор хочу узнать ее манеру бега, но с ее пластикой в чистом виде я не встречалась никогда.
42
Так она боролась с беззаконием своей жизни, делающим из ее еще крепкого тела старуху. И она старалась судорожно восстановить порядок, начиная хотя бы со своего языка.
43
Эти "им" чудятся мне сонмом божеств, находящихся где-то там. Синклитом из букв. Превращающим слово "там" в недоступность, прозрачность и вездесущность.
44
Потом мне стало понятно, как я перенимал ее речь – как особенную кальку, не понимая слов. Срисовывал знаки ее препинания, а речь препиналась в тех местах, где мой язык совсем этого не требовал, где для меня был одна невычурная ровность. Но ее речь доносила до меня не искаженным, а только ослабленным след великого закона, в котором она обитала, как слабая птица в клетке. Спала, ела, редко подавала заявления об отпуске. Тогда, когда ей велят. Ее тотальная робость была прекрасна.
45
Мне помнился тот выстаревший запах сирени у моего дома; он, словно перемешанный с сухостоем и сенной лихорадкой, всегда опасно холодил лицо, оставаясь при этом каким-то обидным, мнимым, – ведь когда нет дождей, любой цветочный запах делался не взирая ни на что чуть удушающим. Будто я как моль забирался в прогретую старушечью муфту.
46
Это вовсе не грубое сравнение. Ведь в те времена еще не вымер гужевой транспорт. И кубик рафинада, легко подбираемый с руки понурой лошадью лишь одним дыханием, исчезнув с ладони, образовывал самую нежнейшую в мире выемку. В детстве моих ладоней никто нежнее глупой кобылы ни касался. Я бы точно это запомнил. Но ни мать, по известной, не зависящей от нее причине, ни отец, по причине совершенно обратного свойства, ничего подобного не оставили в моей тактильной памяти.
47
Мне известно только одно преодоление этого прекрасного закона, тупая победительная сила материнского, – подросток-мулатик, обретающийся на соседней улице, "нагуленный" в столице обычной теткой. Он, томно коричневатый и тонкий до вычурности, абсолютный африканец, сын своего далекого быстроногого папули-эфиопа, словно в шутку или отместку был начисто лишен экзотической для наших мест плавности, двигался тупо и жестко, будто его африканские суставы были смазаны русским солидолом, будто мать насильственно отучила его от всего отцовского. Он был так похож на отца, что материнское ревниво затмило в нем эту видимую истину, вошло в него противоречием, и очевидно разрушило его. Казалось, что он был сделан вторично, переплавлен и затвердел при неправильных русских температурах. В своей кромешной жестикуляции он и оставался сыном унылости и предопределенности. Потом он пропал. Словно жестко опрокинулся кеглей за край. Спился? Сел? Сбежал в Африку? Никто ничего про него толком не знал.
48
Ведь я после, после всего узнал, как она хотела выйти замуж за офицера, но их вокруг нее не наблюдалось, как она хотела поехать в Москву и познакомиться с порядочным офицером из академии, но все порядочные были разобраны. И куда ей было вообще-то ехать, ведь незримо и неотступно за ней влачился шлейф ее завода с запахом каленой стружки и масла, сочащегося на детали, которые она точила и на токарном станке, на фрезерном и даже на револьверном. И солидол, его липкий низкий флер тащился за ней как конвой, куда бы она не пошла после утренней вечерней или ночной смены. И во мне она любила несостоявшегося офицера, которым мог стать почти любой мужчина, имей он какое никакое высшее образования. Она рассказала мне, как моя мать отбила у нее ухажера, быстро ставшего моим отцом. Как "отбила"? Я повторил ее боевой глагол. Какая между вами проистекала бойня? И я представил себе амазонок в легких доспехах, идущих на ловитву ослабленных службой офицеров.
49
Жесткие на вид и удивительно мягкие на ощупь… Их насыщала телесная тайна, но мне не погрузиться в нее и не разгадать. Глядя на эти темные пряди вблизи (теперь и много позже), я осознавал, что моя нежность, моя тяга, робость и стыд, равные друг другу, будоражат и одновременно отменяют длительность моего возбуждения. Это бескорыстное зрелище, множество раз настигавшее меня, с кого-то момента сделалось уникальным и неповторимым. И моя жизнь, утрачивая координаты, застывала. (Как в детстве, когда разглядывая себя у зеркала, я ковырял первые робкие прыщи, то мог это делать не часами, а вечно, так как протяженность у этого занятия исчезала. И лишь жгучая краснота кожи свидетельствовала о моем бытии). В том новом безвременье, принимая несказанную прибыль своего чувства, я волен был только расплакаться. Когда я отстранял свою руку от ее растрепанных прядей, то понимал, что ко мне обязательно придет смерть. Эти жесты касания ее волос всегда были преувеличены во мне, больше обстоятельств дня, значительнее погоды, не соизмеримы с расстоянием до ближайших выходных.
50
Не то что бы из моей памяти это впечатление легкомысленно выветрилось. А давление света, общая неподвижность, чреватая прорывом, вынесли все чувства за скобки, как пустой единичный множитель, ничего не меняющий в неподатливом итоге. И чем меньше и меньше я могу объяснить свой чувственный ступор, тем больше меня проницает ток тихого бессловного языка, на котором я изъяснялся тогда сам с собою. Языка, с помощью которого я понимал и принимал все. И также безъязыко обращался ко всему. И, наверное, впервые попробовал согласную Бусю на вкус. Это похоже на галлюценоз особенной немотивированной достоверности. На сонный бред безропотного совершенно неопасного животного.
51
Я про себя, чтобы никто не услышал или лучше – не признал на мне ее женственного отсвета, говорю "прямо" или "прям", не вкладывая в эти вводные слова ни тени вопрошения, которыми она наделяла их бог знает сколько лет назад, не надеясь утвердиться в ненадежной прямизне своего прошлого бытия.
52
Люди передвигались по двору так, словно весь день их вынужденно скрывали в мешках. Будто они рады наконец приобрести свойства, отличные от уныния и безразличия. Они перестали сутулиться и шаркать, походка их, перейдя в охотничий регистр, помолодела, и веса, дневного тяжелого веса в них ощутимо поубавилось. Все действие приобрело непреложность и должно было вот-вот завершиться кульминацией. Над двором висело ожидание как снасть.
53
И я удостоверился всей глубиной своей умиротворенной души – как страшно быть в забытьи. Это значит оказаться там, где уже нет бытия. Закатиться за… В отличие от того, кто просто позабыт. Ведь он просто исчез из привычного круга вещей, но может быть найден.
54
Отчаянное солнце воспламенило само себя и став бельмом моментально выпарило грядущую дневную жару. Я это запомнил, так как встал очень рано, и просто почуял как день, мгновенно миновав утренние сумерки, опрозрачнил и довел до слепоты видимость далей, где обычно зрел пологий горизонт. Он будто мгновенно возвел пропилеи, которые не сойдутся в точке яростного жара. И жар, вымарав облака, отменил законы перспективы и усмирил речное эхо. Мне почудилось, что низко пролетевшая ласточка не смогла оставить за собой свистящий след, она прорезала воздух как скальпель.
Казалось, что раскрывается кулиса особенного всеобщего времени, очищенного от иссякания. Мерность его ослабевала. Никто не должен умереть, так как и здесь никому не предназначалось места, не задана последовательность и не предопределен порядок. Координаты иссякли не проявившись. Это качество, говорило только о моем наличие в мире, оно ничем больше не ошеломило меня, и только с замиранием сердца я понимал, что я – только "есть". Есть и все. И этого было безгранично много.
Словно я почуял дежурство ангелов, сменяющих друг друга на острие иглы, которой был я сам, и их легкий ропот проникал сквозь мою эпидерму.
55
Ведь его, как и Бусю, а значит и мою мать, принимала одна на три Тростновки повитуха, и пупки были у всех одинаковы, не то что мой – городской, чуть торчащий наружу.
56
Мне ведь так и не удалось отца толком за ту единственную неделю каникул разглядеть. Его лицо. Как позитив смутного зеркала. Да и по правде говоря, когда я принимался вспоминать его внешность, лицо и тело, меня населял какой-то легкий спазм. Да, всего лишь спазм близкий к тошноте, по дороге к конвульсиям. Но до этого еще было далеко, будто я совершил страшное, но сладкое, сладкое предательство и вот – вынужден жить-поживать себе дальше как ни в чем не бывало.
До меня дошло доказательство – что равенство отца и его отражения в моей памяти не оставляет мне надежды на его бессмертие. Это равенство словно разряжало его, низводило память о нем до немощи.
57
Из-под бревна выбивается зелень. Не знаю ее название. Тощая и тугая, иссушенная дневным жаром. Уже не зеленого, а угнетенного вызолоченного цвета. Словно растительность на летнем загорелом теле.
58
Я почуял, и вспоминаю посейчас, как она касалась меня. Но особенным образом – меня мною. Как я весь делался плотью, как исчезали границы моего тела, как я высыпался из себя, делаясь пылевидным.
59
В том, что я переживал, не оказалось ровным счетом никакого смысла кроме звука моего сердца, ибо я был настолько меньше него, что ландшафт, вдруг зашевелившийся во мне, как и свет хлынувший через мои глазницы, преумножил мою малость, и я совсем пропал в нем. Я исчез из вида. То есть из того вида, который наблюдал. И если бы я отважился посмотреть на собственную руку, всего лишь протянув ее к своему лицу, я ее бы не увидел. Как лодочку, пущенную мной когда-то в паводковый ручей в устье ливневого стока на моей улице у родной подворотни.
60
Так ведь уже поступали в старой доброй литературе, полной стыдливости, натянутой на костяк невыносимого вибрирующего эротизма.
61
…и вся кожа моя как-то тепло оголялась еще раз. Будто я – самый древний источник, не подверженный иссяканию. В робких действиях я не узнал ни тщеты, ни унижения, – столь нежны они были. Так нужны мне. И о том, что стало мною, моим телом, я мог лишь помыслить вне телесных примет, – вне длин и долгот. Вне пола. Ведь сфера головы, подымаясь и опускаясь, мерно двигалась как держава, на которую я возложил ладонь. Будто легкий огнь глотал меня, не приуменьшая ни на йоту, и я только занимался и рос навстречу, делаясь простым как сухой хвощ и безмерным как папоротниковая заросль. Прорастая сквозь губы как заискривший запал в ядро, только ради того, чтобы вспыхнув взорваться самому и разорвать драгоценную голову. И во мне не оставалось сил и желания противиться ласковому, оплавляющему меня натиску. Я совсем не убывал под этой лаской. Ведь эти действия я не разумел как желание владеть мною. Я их вообще не разумел.
62
Как ни странно, когда я думаю о себе как о нем, этот промышлямый мною он не делается выше ростом, а сокращается, будто готов достичь своего детства, родиться наново, вспять. И нити, связывающие его и меня, по мере его уменьшения делаются прочнее и короче.
63
Особая истина тела открылась мне той ночью. Равенство, неразделенность, схожесть. Будто отец проявил надо мной беспорочную материнскую власть. Я сожалел, что не подержал во рту сосок его плоской безволосой груди, не поцеловал в губы – легко и сухо. На прощание.
64
На разбросанные остатки снеди уже слетелись воробьи, выбирающие крошки, стрижи хватали зазевавшихся мух, – их робкий шум будто приоткрывал створки, за которым набухало варево острого гама, гомона, безудержного чириканья и расточительства такой безудержной силы, что нагревающийся видимый мир бледнел, теряя свои имена перед надвигающимся фронтом. Слушая и вникая в победительное бесчинство я переставал видеть, мир словно отступал от меня, уступая место знакам древности и безусловности.
65
Историческая справка
Знаете ли вы что: Наполеон родился в 1760 году, Гитлер родился в 1889 г. разница в 129 лет.
Наполеон пришел к власти в 1804 г., а Гитлер в 1933 г. разница в 129 лет.
Наполеон вошел в Вену в 1809, а Гитлер в 1938 году разницы 129 лет.
Наполеон напал на нас в 1812 г., Гитлер в 1941 году разницы 129 лет.
Оба пришли к власти, когда им было по 44 года.
Оба напали на, когда им было по 52 года.
Оба проиграли, когда им было по 56 лет.
Линкольн был президентом США в 1860 году, Кеннеди был президентом США в 1960 году разница 100 лет
Оба были убиты в пятницу в присутствии жен!!!
Приемником Линкольна после убийства стал Джонсон.
Приемником Кеннеди после убийства стал также Джонсон.
Джонсон, занявший пост Линкольна род. в 1808 г.
Джонсон, занявший пост Кеннеди родился в 1908 году
разницы 100 лет
Оба они южане, оба демократы, до того, как стать президентом были оба сенаторами.
Убийца Линкольна Уильс родился в 1829 г.
Убийца Кеннеди Освальд родился в 1929 г.
разница в 100 лет.
Оба убийцы были убиты до суда.
Секретарь Линкольна по фамилии Кеннеди настойчиво советовал Линкольну не ходить в театр в вечер убийства.
Секретарь Кеннеди по фамилии Линкольн тоже настаивал на отмене поездки в Даллас в день убийства Кеннеди.
Мы не можем мириться с фактами бесхозяйственного расходования электроэнергии и топлива, сырья и материалов.
Не острые сыры:
Российский, советский, алтайский, карпатский, швейцарский, костромской, кубанский. Можно есть больным с язвой желудка и двенадцати перстной кишки. Пошехонский, углический.
Сильно соленые:
Осетинский, грузинский.
город Петровск-Порт переименован в город Махачкала. В честь революционера Магомед-Али кличка Махач.
ДНЕВНИК ПОГОДЫ НА 1973 ГОД
Январь 1973 г. Начало года, зимы середина
1. Незначительная облачность, ветер средний, температура утром 4°, днем 0°, вечером 3° мороза, ход в речку.
2. Безоблачная погода, температура утром 4°, днем 1°, вечером 3° мороза. Ветер ходил в речку.