- Как и раньше - всех хочет переделать, на свою сторону обратить?
- Не знаю, чего уж ему и хочется, но от своего сроду не отступится! Иного бьют - он в стельку превращается, а моего чем больше колотят да измываются над ним, он все злее да упрямее становится! На него, поди, ничто не действует. Прокалился весь, как железо стал!
Корней сочувственно вздохнул и покачал головой.
- Не сладко тебе с ним: намаялась за все годы-то, места, наверное, живого нет?
Анисья вдруг выпрямилась, и Корней удивился ее спокойному, улыбчивому и чуть насмешливому взгляду, так не вязавшемуся ни с тем, о чем она только что говорила, ни с усталой покорностью, с какой она, казалось, мирилась и с невзгодами, и с нелегким характером мужа.
- А я, братушка, не каюсь и не жалуюсь! Молодая была - ревела сдуру, все веселой жизни хотелось. В нарядах бы походить да людской завистью попитаться. А сейчас… - улыбаясь, она махнула рукой, потом, опустив голову, развела в стороны концы старенького фартука, как бы заранее прося брата извинить и не осуждать ее ни за этот фартук, ни за стираное-перестираное платье с аккуратными заплаточками на локтях. - А сейчас, - повторила она, - я иной раз счастливее тех, кто ест в три рта и на других не смотрит. Мой и не пьет, и ни от какой работы не бежит. Одеваемся мы, правда, не красно, зато совесть у нас чистая!..
Поборов первое смущение, вызванное укором Анисьи, Ксения слушала тетку со все возрастающим удивлением и радостью - и как это она могла забыть о такой милой и рассудительной женщине!
- А не обижает он вас, тетя?
- Егорушка-то? Да господь с тобой! Это он с виду чисто зверь, а так ведь он душевный, добрый. На меня, спроси хоть кого, за всю жизнь руки не поднял, слова матерного не сказал.
Она налила в самовар воды, зачерпывая ковшом из кадки, разожгла и бросила в трубу пучок смолистых лучинок, насыпала несколько пригоршней угля из железной тушилки. Доставая из-под печи колено трубы, она задела поросенка, лежавшего там, он выкатился, похрюкивая, и ткнулся ей влажным пятачком в руки.
- Сюнька, марш на место! - с деланной строгостью крикнула Анисья и, почесав у поросенка за лопушистым ухом, засмеялась. - Беда прямо с ним! Наладишь самовар, а он откуда ни возьмись вырвется, пырнет своей сопаткой в кран и выпустит всю воду! Один раз думала - ну, распаяется самовар, да нет, обошлось. Ну ладно, иди, иди, неженка чертова! - ласково добавила она и пихнула ногой поросенка под печку.
- Живете-то вы хоть как? - поколебавшись немного, полюбопытствовал Корней. Он хотя и слушал сестру с явным удовольствием, но не очень верил в её дружную и радостную жизнь с Егором.
- Живем - не скачем, упадем - не плачем, - смеясь, отозвалась Анисья. - Нонешний год все посвободнее вздохнули - и налог скостили, и на заем не через силу тянут… Животину вот на базаре купила.
- Почем поросята-то?
- Двести целковых отдала! - будто хвастаясь перед братом, сказала Анисья, но тут же добавила с возмущением: - Шкуру дерут, черти! А без поросенка нам никак нельзя…
Пройдясь по избе и взглянув на полати, Корней спросил:
- Где ж так поздно ребятишки твои?
- Да в кино убежали! Хлебом не корми, а поглазеть дай. Сейчас еще ничего, а вот зимой в нашем клубе хоть волков морозь или протрезвиловку устраивай - сунь на часок самого горького пьяницу, и тот живо в себя придет!
- Дрова, что ли, жалеют? Раньше, при Гневышеве, топили…
- Это когда было-то? Уж позабыли все! А как Лузгин стал над нами - туда только девки, парни да пацаны ходят, а постарше кто и не думай! Порядка никакого, пол семечками заплюют, ругань до потолка, а то и сцепятся кто друг с другом, морду расквасят. Срамота!
- А Егор там не показывается?
- Вот-вот! - как бы радуясь подсказке, сказала Анисья. - Его одного и побаиваются. Когда он сидит в кино, никто не безобразничает. А я там не бываю - больно велико счастье зубами стучать!
Ксения с улыбкой слушала звонкий голос тетки - словно бежал, перепрыгивая через камешки, журчащий ручеек - и неторопливо расхаживала по избе, разглядывая книжки на самодельной этажерке, редкие фотографии под стеклом, отделанные по краям цветной бумагой, дивилась пристрастию родственников к ярким красочным плакатам, которыми был обклеен весь передний угол, где когда-то висела икона. На одних плакатах полыхали алые знамена, на других красовались румяные доярки в белых халатах.
"Вот чудак", - подумала Ксения о Дымшакове. Это, конечно, его затея превратить свою избу в своеобразный агитпункт.
Анисья уже успела переодеться в черную юбку и светлую, в блеклых цветочках кофту, причесала густые темные волосы, и Корней поразился перемене, какая произошла с ней. Вначале, когда он увидел ее в потемках, ему показалось, что сестра сильно сдала, постарела, а теперь перед ним хлопотала хотя и пожилая, но по-своему привлекательная, миловидная женщина с полным и еще красивым смуглым лицом, на котором горячо и влажно поблескивали светло-серые глаза, вспыхивали огоньками серьги, придавая ему выражение моложавое, озорновато-веселое.
Подмигнув себе в зеркале, она легко подхватила с полу самовар, поставила его на стол, обмахнула фартуком, и не успел Корней оглянуться, как появились чашки, чайник с отбитым носиком, желтая пластмассовая сахарница, полная рафинада.
- Ладно тебе суетиться, - сказал Корней. - Не бог весть какие гости! Для ребят побереги сахар-то…
- Вроде хозяйка тут я, а не ты! - Анисья вскинула пушистые ресницы, изогнула брови. - И ребятам достанется, не голодные сидят! Им хоть что дай - сожрут! Как в прорву, право слово!.. Но ничего, скоро у них вдоволь молочка будет, отопьются!..
- Откуда?
- А я тебе и не сказала? - Анисья всплеснула руками. - Батюшки, вот заполошная! Корова наша скоро отелится, жду, как светлого праздника!..
- Да когда же вы ее завели?
- А нынче в рассрочку дали! - раскрасневшись и словно еще помолодев, радостно поблескивая глазами, говорила сестра. - С кормами, правда, будет тяжело, не знаю, как зиму ее прокормим, да уж как-нибудь - от себя что оторву, на базаре продам, а за кормилицу нашу будем держаться!..
В сенях послышались шаги, дверь рывком отворилась, и через порог грузно шагнул широкоплечий, коренастый мужчина в потертой кожаной тужурке и такой же кожаной облезлой кепке с навесистым козырьком.
Знакомый, исподлобья, взгляд темно-синих диковатых глаз с большими белками заставил Корнея испытать привычное чувство некоторой робости и скованности перед зятем, но он не подал и вида, что смущен его появлением, не привстал навстречу в родственном радушии, а лишь приветствовал Егора кивком головы.
Втянув крупными ноздрями воздух, как бы принюхиваясь к чему-то, Дымшаков бросил наотмашь кепку, выпустив на бугристый лоб рыжие, рано поседевшие кудри, и сказал с будничным спокойствием, точно они не виделись с Корнеем не несколько лет, а каких-нибудь два-три дня:
- Здорово живете! С приездом тебя, шурьяк…
- Спасибо, - настороженно, с неторопливой степенностью человека, знающего себе цену и способного не дать себя зря в обиду, поблагодарил Корней.
Присев на табуретку, Егор опустил мосластую загорелую руку на белую скатерть, пошевелил узловатыми пальцами и покосился на разом притихшую Анисью.
- Ты что ж плохо гостей привечаешь, жена? - угрюмо полюбопытствовал он. - Без вина вроде русские люди не встречаются, а?
Не ответив, Анисья смотрела на мужа в упор, не мигая, и Ксения первая поняла, что у тетки просто нет денег на водку, но она не решается сказать об этом Егору открыто, боясь сконфузить его перед братом и племянницей. Егор наконец понял, в чем дело, запустил руку в карман пиджака и начал там молча копаться.
- У меня есть разменянные деньги, - не выдержав гнетущей тишины, краснея, проговорила Ксения и раскрыла свою сумочку. - Вот возьмите, пожалуйста…
Егор метнул на нее полный снисходительной насмешки взгляд и вежливо, но настойчиво отвел ее руку.
Он не спеша доставал из кармана по трешнице, по рублю, высыпал на собранную кучу бумажек серебряную мелочь и придавил все это ковшом ладони.
- Во - как раз на поллитровку!
Следя за каждым движением его руки, Корней досадовал на дочь, зачем она неумело вмешалась не в свое дело; и, чтобы как-то загладить ее выходку, решил именно ее попросить сходить в чайную.
- Уважила бы нас, Ксюш…
Дочь пунцово вспыхнула, и он недоуменно посмотрел на нее.
- Ты чего?
- Я… - Она была смущена и растеряна. - Ты, наверное, забыл, где я работаю, отец?..
- Не надо, Ксенечка, не надо! - торопливо заговорила Анисья и, схватив платок, набросила его на голову. - Я сама живенько слетаю! Мигом!
Пока она собиралась, Ксения в нерешительности стояла посредине избы и машинально щелкала замком своей блестящей черной сумочки.
- А ты примечал, шурин, али нет - как только иная баба пойдет по партийной линии, так она становится вроде ни мужиком, ни бабой, а? - усмехаясь, проговорил Егор. - Не пьет, не курит, ребят не рожает, а сохнет на корню и на других печаль наводит…
- Постойте, тетя! Я пойду с вами! - Ксения рванула с гвоздя свою тужурку, совала руки мимо рукавов. - Я постою на улице и подожду вас…
Дверь хлопнула, и Егор с Корнеем остались одни.
- Чудной народ встречается, - словно отвечая на какую-то тревожившую его мысль, тихо проговорил Егор. - Живут для людей, а на людей походить боятся…
Он провел рукой по небритой, заросшей рыжеватой щетиной скуле, поднял на Корнея пытливо-сверлящий взгляд своих вызывающе открытых глаз и спросил с грубоватой откровенностью:
- Ну, чего прибыл? Насовсем, может, а? Или только, ручки в брючки, посмотреть, как мы тут затылки скребем и на одном месте топчемся? На всю страну подуло вроде сквозняком, и только у нас в колхозе стараются покрепче все двери и окна закрыть… Или тебе, шурин, от этого нового ветра тоже не жарко и не холодно? Выкладывай свои козыри, не таись!..
Корней отмолчался. Он хотел избежать тягостного разговора с зятем, просто повидаться с сестрой, узнать про ее житье-бытье и, не затевая спора, мирно распрощаться. Но теперь стало ясно, что Егор не отстанет от него, пока не узнает, что ему нужно, даже если для этого пришлось бы вытрясти из родственника всю душу…
Закуска была скудная, и Егор с Корнеем быстро захмелели. Анисья принесла из чайной селедку, разрезала ее на мелкие кусочки, обложила белыми кружками лука и полила постным маслом, поставила на стол тарелку квашеной капусты. Сама она после первой рюмки разрумянилась и, смеясь, говорила, что голова у нее пошла кругом. По этой причине она дальше пить отказалась, прибегнув к обычной хитрости хозяек, когда хотят сберечь угощение для дорогого гостя.
Ксения даже не пригубила рюмку, сколько ее ни упрашивали отец и тетка, выпила чашку чаю и, сказавшись усталой, прилегла на кровать.
- Ладно, пускай покуражится! - недовольно сказал Егор. - Не плясать же нам перед ней? Нам больше достанется - наливай по второй, жена!
Корней посмотрел вслед дочери, но ничего не сказал. Он устал не меньше ее, но терпеливо, как подобает гостю, сидел за столом, ел, пил и поддерживал неспешный разговор. Не обращая особого внимания на задиристые, въедливые вопросы зятя, старался отвечать ему как можно спокойнее, вразумительнее: живем, как все, наперед не лезем, а загадывать далеко какой толк - чему быть, того не миновать, утро вечера мудренее… Да и не те годы, чтобы бросаться сломя голову, рисковать даже тем малым, что имеешь! А от людей тоже отставать не намерены, куда все, туда и мы…
- А ты все такой же! - вызывающе посмеивался Егор. - С какой стороны тебя ни возьми - гладкий весь, обструганный!
- Может, и так, - соглашался Корней, хотя в душе был обижен. - А вот скажи, тебе-то какая выгода, что ты ходишь весь как в сучьях? Легче, что ль, жить, когда другие о тебя царапаются и на самом клочья висят?
Дымшаков захохотал, запрокидывая голову, широко открывая рот, полный крупных, желтых от табака зубов, так оглушительно и раскатисто, что Анисья прикрыла ладонями уши.
- Будет ржать-то! Будет! Вот труба!
- Ловко ты меня поддел! - вытирая слезы, гудел Егор и все норовил поймать текучий, ускользающий взгляд Корнея. Он заметно повеселел, диковатая хмурь сошла с его лица, синие глаза осветились изнутри дерзким и сильным пламенем.
- С содранной кожей, конечно, больней ходить, чем с дубовой шкурой. - Дымшаков хмыкнул. - А то ли дело стоять в стороне - и без меня, мол, народу много, как ни то обойдутся! И себе урону не нанес, и людям пользы не принес! Кругом чисто! А если совесть сладко спит, так зачем ее зря тревожить?
- Да ладно тебе, Егор, - беспокойно и примирительно заговорила Анисья, умоляюще глядя на мужа и пытаясь завладеть его плавающими над столом руками. - Разве брат тебе что поперек сказал? Что ты распалился-то? Уймись! Он ведь хочет, как нам получше… чтоб мы зря не мытарились!
- Знаю я его, твоего разлюбезного братца! - не унимался Дымшаков и лез своей рыжей гривой в самое лицо Корнею. - Еще когда парнями холостовали с ним, так он, как драка - руки засунет в карманы и ждет!.. У меня из носу кровяное сусло хлещет, а он хоть бы что!..
- И не совестно тебе? - Корней с тяжелой укоризной поглядел на зятя. - И как только язык поворачивается? Сколько разов я тебя из свалки выручал вот этими кулачищами? Мало ты всяких буч зря поднимал и меня в это дело втаскивал? Эх, Егор…
- Являлся завсегда к шапошному разбору, - твердил свое Дымшаков и нехорошо кривил в пьяной усмешке губы. - Такой уж характер: на чужом горбу хочешь в рай въехать! Вот почему ты сразу смотался отсюда, как только увидел, что все здесь стало не по тебе! Лишь бы самому было хорошо, а остальные хоть пропадай!..
"Так и знал, что вспомнит о старом, не вытерпит!" - подумал Корней и хотел было подняться из-за стола, чтобы не слушать эту злую напраслину, но, боясь еще больше раззадорить Егора, остался сидеть на месте.
Он хорошо понимал, что зять ставит ему в вину не то, что в молодости он неохотно влезал в драки, не то даже, что он покинул родную деревню; нет, Дымшаков по-прежнему не прощал ему того, что в самый трудный для колхоза час Корней не захотел стать во главе колхоза. Бывший председатель, человек взыскательный и добрый, много потратил сил, чтобы в тяжелую пору войны хозяйство артели не подорвалось, чтобы люди не терпели острой нужды. Но Степан Гневышев тяжело оступился: купил как-то с рук позарез нужный для строительства фермы лес, а лес оказался краденым. Степана судили, приговорили к пяти годам лишения свободы. По слухам, он вскоре попал на фронт, и с тех пор о нем не было вестей. Дымшаков считал, что Корней в то время смалодушничал, испугался тяжелого бремени, отговорился своей малограмотностью, старческими недомоганиями и, передав колхоз в руки Аникея Лузгипа, по сути дела, предал всех односельчан.
- Ты бы уж перестал меня тыкать в одно и то же место, как кутенка какого, как только не надоест? - с тяжелым вздохом проговорил Корней. - Жил как умел! Всякому свое.
- Во-во! - подхватил Егор. - Засел, как кулик на болоте, и тянешь свою песню - слушать тошно, все внутренности переворачивает!..
- А ты не слушай, но и сам перестань всякий мусор мне на голову сыпать! - решив больше не потакать бестолковой и неуемной дерзости зятя, отвечал Корней. - Тебе больше по нраву драки - дерись, воюй! А у меня охоты попусту махать кулаками нету!.. Один сорняк выдерешь, а за ним другой силу кажет - да разве их всех изведешь? Чем человек похуже и поподлее, тем он живучее! Ты Аникея теперь голыми руками не возьмешь, а вот тебе он жить не даст! Ну что ты против него? Хворостина сухая - взял и переломил пополам… Эх, Егор, бедовая твоя голова!..
- Значит, на колени стать перед паразитами? В обнимку жить с теми, кто людей тут топчет и дышать не дает? Ты так мне предлагаешь, дорогой родственник? - навалясь грудью на стол, задыхаясь, спрашивал Егор. - Да только пожелай я пойти с ними на мировую - лучше бы всех здесь зажил! Дом бы под железо отгрохали, играли бы невпроворот! А она вот, - Дымшаков кивнул на пере-пуганно слушавшую его жену, - не ходила бы в чиненом-перечиненом!.. Порадовать моих врагов? Задобрить? Вр-ре-ошь! Я им живой не дамся! Мне с ними по одной дороге не ходить! Дай срок - я под ними огонь разведу, они у меня запляшут!..
- Ох, Егорушка, загубят они тебя, загубят! - застонала вдруг Анисья, прижав к груди руки. - Никто головы не поднимет, а ты перед ними как на юру! Грозились ведь, братушка, по-всякому намекали: спалить могут или еще того хуже… Долго ли до греха…
- Пускай грозят! - с силой бросая на стол квадратный кулак и сотрясая посуду, крикнул Егор. - Чуют, что сейчас им конец приходит, вот и грозятся! Раз с верху самого за колхозы взялись, не иначе - завтра дойдет и до нас, мимо нашей Черемшанки правда не проедет, не опасайся!..
- Наверху, может, все понимают, - согласился Корней, - да у нас-то в деревне ломают по-своему… Засели, как тараканы по щелям, попробуй их выкури!
- И выкурим! - стоял на своем Егор. - Кто ты, чурка или человек? Зачем на земле живешь? Для того чтобы пищу переводить или для чего другого? Ходить по ней хочешь или ползать на карачках? Если ходить - так ходи, как человеку положено, в глаза всем открыто гляди, а если что не так, не но правде - не терпи, в набат бей… До глухих не дойдет - в Москву пиши!
- Покрутит письмо по разным местам и вернется обратно в район, к тому же человеку, против которого ты писал, - тебя же и взгреют, чтобы знал край да не падал! Мало ты раньше строчил?
- Ты мне про то, что раньше было, не поминай! - зло оборвал Дымшаков. - Ты в каком годе живешь - в прошлом или нынешнем? Хватит жить с оглядкой да с опаской! Пускай тот трясется, у кого совесть в ребрах зажатая! А нам с тобой бояться нечего - мы поросят не крали, у нас в ушах не визжит!..
Он снова засмеялся, но миролюбиво и душевно, над головой его вырос пущенный из широких ноздрей куст дыма и долго качался в воздухе, затеняя свет лампы.
- Ох, Егор, достукаешься ты! С любого ведь стружку снимаешь - спасенья нет! - вздохнув, проговорила Анисья, и было непонятно - то ли осуждает она мужа, то ли восхищается его удалью. - Притянут тебя за язык! Запрячут куда-нибудь подальше, а мы тут будем Лазаря петь.
- Не дрожи, мать, впереди страха, - ласково обнимая жену за плечи, проговорил Дымшаков, и в тихом, размягченном хрипотцой голосе его зазвучала веселая издевка над собой, которая, видимо, не раз помогала ему в его нелегкой жизни. - Если жить да при каждом слове оглядываться - да пропади она пропадом, такая жизнь!
Анисья была довольна, что спор за столом начал затихать, и со свойственной большинству женщин чуткостью поняла, что наступил самый подходящий момент перевести разговор на другое. Не снимая мужниной руки с плеч, она еще ближе прижалась к нему и, заглядывая в его диковатые глаза, с нежной робостью посоветовала:
- Ты бы уж завтра-то, Егор, не лез наперед, а?
- А что у вас завтра? - насторожился Корней.
- Да слух прошел, будто секретарь обкома едет, не то кто поболе, - оборачиваясь улыбчивым лицом к брату, ответила Анисья.