IV
Время идет. Но ничего не лечит. Александр Дубравин чувствует это. И боится этого. Он даже пытается снова вести дневник. Чтобы хоть как-то выразить, сбросить с души боль потери и в надежде через эти строки заочно объясниться с нею: "Пишу в пустоту. В небо. В звезды. В безмолвие, которое окружает меня. Ты молчишь… А я не могу…"
Он встает из-за стола, переворачивает несколько страниц. И снова читает старые записи:
"Мне говорят, что необходимо как-то выяснить отношения. Чего уж выяснять… Я запутался… А потом надеялся, что все пройдет само собою. Ну, предположим, что я заболел каким-то видом психического заболевания. Но, увы, не могу вылечиться. И что самое главное, не хочу. Это факт.
О Крыловой. Тогда, после школы, она прислала письмо, в котором предложила "дружбу" на всю жизнь. И так далее. Можно ли не ответить на такое предложение? Я и ответил. И с этого началась наша переписка. Конечно, никаких особых чувств я к ней не испытывал. Но у нее было одно преимущество. Она умела писать. И ждать. И, честно говоря, ее письма представляли для меня особый интерес. У нее всегда были особенные новости. Частенько (что греха таить) я с откровенностью, которой никогда не было между нами, признавался ей в своих слабостях. В общем, она заняла совершенно особое место в моей жизни. Она стала другом по письмам. С ней было легко и просто… Потом она ждала. Беспокоилась. А это льстило самолюбию. Когда я написал, что мы с тобою поженимся, она резко замолчала. Тогда-то я и подумал, что она не просто так писала. А тут сестра Зойка нарисовала передо мною такие картины о ее расчетливости. Но сестре я не поверил. Не смог поверить. Но видно, зря…"
Дубравин почитал еще свои старые записи, которые начал писать тогда, в дни кризиса. И отложил их в сторону: "Сколько воды утекло в Гульбе. А мы все никак не успокоимся. Какой-то парадокс. Люди уже давно разошлись. Каждый по своей дороге пошел. А отношения все еще остаются. Выясняются.
Круги на воде. Просто круги на воде… Жизнь же требует каких-то изменений. Как там в Священном Писании сказано? "Авраам родил Исаака, Исаак родил Якова…" Ну, в общем, и так далее. А кого я родил? Или чего? А жить как-то надо! Устраивать как-то судьбу! Не будешь же вечно чего-то ждать. Ясно, что теперь ее не вернуть. Пиши в дневнике - не пиши".
Все чаще Александру Дубравину приходили эти мысли. Ведь даже пора свадеб его поколения и то заканчивалась. Как водится, мужчины уступили дорогу девушкам. И те торопливо повыскакивали замуж. Потом начали жениться сами. И как-то все неожиданно, резко. А он оставался один. Было у него за это время пару романов. Но каких-то вялых, бестолковых, сумбурных. Ни к чему не обязывающих. И ничего не дающих. Одно слово - бесплодных.
Новой любви не было. Но при всем при этом он оставался здоровенным мужиком. Ему нужна была близость с женщиной. Да и честно говоря, надоела неухоженность, неустроенность. Общежитский стиль жизни.
* * *
Может, так и не появился бы в его жизни просвет, если бы не его бывшая однокурсница Светка Ганиева. Однажды весною они встретились в кафе по какому-то неотложному делу.
- Ну что, Дубравин, как дела? Не женился еще? - Светка, ухоженная, яркая, красивая, черноглазая и черноволосая метиска. Отец - татарин, мать - русская. На правах старой университетской подруги могла задавать любые вопросы.
Александр машет отрицательно головою. И переходит к разговору о публикации, которую он должен ей заказать.
Дело в том, что собственные корреспонденты обязаны готовить не только личные материалы, но и так называемые авторские.
Вот и приходится привлекать друзей и знакомых. Чтоб писали в молодежку.
Но Светка не дает ему изложить суть дела:
- Слушай! Тут мне надо срочно заехать к одной подруге. А потом поговорим…
Дубравину деваться некуда. План по авторским выполнять надо.
Повез ее на своей "Волге" к подруге. И следом за нею поднялся на второй этаж старенького чистенького дома.
Ах ты Боже мой! Дверь открыла хорошенькая, чистенькая девчонка. В домашнем халатике и тапочках. Увидела его огромную фигуру в пролете и круглое удивленное лицо. Покраснела вся. Пошла пятнами. В это-то мгновение стала видна Дубравину вся ее наивная чистая душа.
На контрасте - Светка-то деловая, в модном джинсовом прикиде. Шустрая. А эта маменькина дочка. Домашняя.
Стала Светка их знакомить:
- Мой бывший однокурсник Александр Дубравин!
- Таня! - мягко и тихо произнесла девушка.
Дубравин разглядывает ее: "Симпатичная, спокойная. Беленькая. Нос с горбинкой. Глаза внимательные. Детские. Наверное, отличницей была в школе и университете. Но чего-то в ней не хватает. Какого-то штриха. Яркости какой-то! Вся приглушенная".
Сели пить чай. Так как-то уютно, спокойно стало Дубравину в этом чистеньком ухоженном доме, что и уходить не хотелось. А надо!
На прощание поцеловал хозяйке кончики пальцев. Тут уж она залилась краскою до корней волос.
А Светка - девка хитрая. Все-то ему и выложила. Университет подруга заканчивает. Никого у нее нет. А хочется любви. Тепла. Семья хорошая, интеллигентная.
Щебечет себе Светка в машине. А сама все поглядывает на него. Видать, что-то задумала.
Договорились. Заметку в его газету она напишет. Через неделю передаст при встрече.
* * *
Дубравин продолжает носиться по республике, как "черный вихрь". Правда, теперь интересуется как бы невзначай у Светки: "Ну, как там твоя подруга? Все скучает?"
Голова, конечно, все время занята в основном работой. Но нет-нет да и вспомнит о встрече: "Хорошая девчонка! А главное, неиспорченная!"
А тут уже наступает золотой век советской журналистики. Газеты живут в свободном режиме. Можно писать о чем угодно. А экономика еще не тревожит. Рублем никто ни за что не отвечает.
Одна за другою увлекают нашего корреспондента острые, животрепещущие темы.
Жареные факты сыплются как из ведра. Газетные "гвозди" один за другим появляются на страницах молодежки.
Эх, золотые эти годы! Молодо, но уже не зелено. Гуляй, Вася! Разоблачай врагов народа! Поливай недостатки! Критикуй! Бичуй! Все в твоих руках.
И он лез из кожи. Засыпал отделы мощными, как снаряды, статьями, пробивавшими насквозь броню лжи и официального лицемерия, которое окутывало в эти последние годы всех и вся.
А какие шикарные получались у него заголовки. "Шагреневая кожа" - это об умирающем Аральском море. Как и у героев одноименного романа, жизнь уходит по мере того, как высыхает море. Красиво сказано: "Теперь корпуса рыбацких сейнеров и пароходов, словно тела выбросившихся на берег океана китов, чернеют на барханах". Жутковатое зрелище. А чего стоят сравнения: "Болота из ядовитых коктейлей". "Соленые бури". "И течет теперь по Сырдарье и Амударье не вода, а какой-то электролит, насыщенный минеральными солями".
Да, погулял он. Поработал. И бросало его от Арала до Экибастуза. От соленых пустынь до чудовищных, гигантских открытых угольных карьеров, которые, словно кровоточащие раны на теле Земли, никогда не заживали, не затягивались.
И наконец, Ленинск - город-мираж, которого нет ни на одной карте. А там какой простор для толкового корреспондента!
Домик, в котором ночевал перед полетом Гагарин. Стартовая площадка для ракет.
Солидные каменные городские урны. Не поднять. Не перевернуть. Поэтому их сделали без дна. Мусор собирают прямо с асфальта.
Да, действительно чертовски находчив наш народ.
И вечный дефицит. Даже здесь, в космической гавани и колыбели: народ, стоящий в суровой очереди… за пуговицами. Индийский чай - по талонам. Космическая гостиница - с гигантскими мутантами-комарами.
Все как везде. И дураки. Дураки! Дураки! У власти.
Ликвидация ракет средней и малой дальности. Обвязали взрывчаткой. И… Ба-бах! Улетел в небо, фейерверком рассыпался труд миллионов людей. "А американцы-то свои разбирают. Ведь там столько цветных металлов, золота…"
Насмотрелся он. Написался. Нажил себе славы, врагов и "геморрой".
Но странно. Большая интересная работа так и не смогла вытеснить из его жизни Галинку. Вроде все! Забыто. Похоронено в тайнах памяти. И только ночью. В цветных снах. Когда он не мог контролировать себя, приходила она. Часто с другим лицом. В другом обличье. Но он узнавал ее по каким-то никому неведомым тайным знакам, а главное, по всеохватывающему, всеобъемлещему, щемящему чувству любви и радости. Но это были грезы. А реальная жизнь все подкидывала и подкидывала новые сюжеты.
V
Сколько всего случилось в его жизни за это время. А здесь будто бы ничего не изменилось. Тишина и покой в этом парке густом.
Дорога идет зеленым лесом. Петляет туда-сюда. Поворот за поворотом. А потом выскакивает на простор, на поляны, на поле, засеянное густо ненатурально зеленым овсом и еще какими-то злаками. Для подкормки зверья.
Опять лесок. И капот машины упирается в металлические зеленые решетчатые ворота. Если их открыть, то прямо по уже асфальтированной аллее попадаешь на кордон.
Дежавю.
Александр Дубравин вышел из машины. И пошел прямиком к дому лесника. Его шаги учуял лохматый пес. Выскочил перед калиткой. Залаял предупреждающе. Дубравин остановился, ожидая, пока на лай выйдет кто-нибудь из хозяев.
Через минуту заскрипела входная дверь. И на крыльце показалась знакомая поджарая фигура в зеленом, с засученными рукавами кителе лесной охраны. Вовуля Озеров. Радостно кинулись друг к другу. Объятия. Похлопывания по спинам.
- Не ожидал! Не ожидал! - растерянно улыбается сквозь веснушки лопоухий Вовуля. - Какими судьбами?
- Да вот решил к тебе заехать по пути! - ответил Александр. И соврал. Потому что ехал он сюда не по пути. А специально. Целенаправленно. Узнать новости о Галинке Озеровой. - А у тебя, я смотрю, ничего не меняется?!
- Как не меняется? Смотри! - И Володька показывает ему на вышедшую в халате на крыльцо Татьяну с каким-то белым свертком в руках. Они подходят. Откинув одеялко, она показывает ему маленькое, чмокающее соску голубоглазое чудо. Ребенок таращит на Дубравина глазенки и неожиданно улыбается беззубым ртом.
- Мда! - Опешенный Шурка, неловко сгибаясь, берет тяжеленный перевязанный сверток в руки и трясет. - Дочка, что ли? - растерянно спрашивает он.
- Ну да! - отвечает за жену Вовуля.
- Е-мое! - только и может пробормотать Дубравин…
* * *
…В этот раз Вовуля Озеров с гордостью селит друга в гостевом доме. Чтобы ребенок не мешал спать. Да и гость не стеснял хозяев. Селит. И рассказывает. Чтоб чувствовал. Не абы куда попал. А туда, где гостевали сами члены Политбюро.
- Здесь прихожая! - Открывает створчатые двери. Дубравин ахает и пятится. Прямо на него смотрит здоровенный клыкастый кабан.
Вовуля смеется, довольный произведенным эффектом:
- Это чучело! А как сделано! А?
Дубравин приглядывается в полутьме. Серая шерсть дыбится. Клыки оскалены. Ну прямо как живой.
Тут же, в прихожей, висят гигантские рога. Наверное, сброшенные лосякой. Черные, страшные, с острыми, как шипы, отростками.
Еще дверь. Гостиная. Обита старым деревом. В центре у стены, выложенный фигурным, каким-то рыжим специальным кирпичом, камин с кованой черной решеткой внутри. На камине разные безделушки, фигурки из фарфора. Напротив на стене картина. Схватка с медведем. Рукопашная. Старинные охотники с рогатиной прут на гигантского медведя в зимнем лесу. Лают собаки. Летит в стороны белый с кровью снег. Дым коромыслом.
В парадном углу - портрет самого хозяина республики. Димаш Ахмедовича. В полном охотничьем параде. С ружьем и патронташем на поясе.
- Чего не снимаете-то? - спрашивает с усмешкой Дубравин. - Теперь другие наверху. Банкуют!
- А нам-то что? Мы далеко. Сами по себе. Живем натуральным хозяйством. Скажут - снимем, - объясняя свою аполитичность, отвечает Озеров.
А Дубравин уже разглядывает большой деревянный буфет с полным набором посуды. Потом подходит к широченному окну.
"Все по фэн-шуй!" Из окна сверху видна тихая прозрачная речка с косами водорослей, мотающимися по течению. Ближе к берегу - кувшинки. Белые цветы - лилии.
Пошли по извилистому коридору. Смотреть спальни. Все наготове. Кровати застелены. Подушки разложены по цветастеньким покрывалам. Кинули вещи на тумбочку. "Здесь будешь спать".
Заговорщицки подмигнув, Вовуля показал ему идущую прямо из прихожей вниз в подвал скрипучую лестницу с перилами. Спустились в могильный холод подполья. Слева полностью оборудованная кухня. Газовая плита. Буфет. Холодильник. Нагреватель горячей воды.
Прямо еще одна дверь. Озеров толкает ее. Включает свет. Большой зал. В центре здоровенный зеленый стол для русского бильярда. Предмет роскоши и гордости хозяев.
"Не хило живут члены Политбюро!" - невольно думает Дубравин, щупая ладонью плотное зеленое сукно бильярдного стола.
Разместились. Попили чаю. Решили побродить по местности, пока варится обед, он же ужин, а заодно и завтрак, так как Дубравин еще ничего не ел с утра.
Надели большие болотные сапоги, зеленые штормовки с капюшонами. Подпоясались патронташами. В руках двуствольные ружья.
Побрели по местам боевой славы членов Политбюро.
Прошли по едва заметной тропе к удобным вышкам, с которых именитые старцы стреляли приходящих кормиться кабанчиков. Добрались до стационарных шалашиков, из которых "гости" выслеживали водоплавающую живность.
По пути Вовуля взахлеб рассказывал о жизни Кургальджинского заповедника. Нет, не о жизни людей. О жизни зверей.
- Вот тут семейство кабанов корни копало, - показывает он стволом на взрытый, перевороченный дерн. - Чем больше я за ними наблюдаю, тем больше удивляюсь! До чего похожи на людей. Такие же, как мы. И среди них есть разные характеры. И порядки у них похожие. Такие же семьи. Со своими ссорами, любовями… Такое же доминирование крупных, сильных, а главное, умных особей. Один к одному.
- Ну да! - хмыкнул Дубравин. "Досиделся Вовка тут в лесу".
- Тут у меня друг даже завелся. Молодой кабанчик. Гоша я его зову. Ну прямо вылитый Вовка Лумпик, - и Озеров крикнул куда-то в лес: - Гоша!
А в ответ:
- Хрю!
Дубравин шагает по траве вслед за Вовулей. Слушает его рассказы. Сравнивает с прошлым приездом. Думает о своем: "Откуда что у него взялось? Видимо, есть какие-то тонкие нити, гены или что-то еще такое, что определяет интересы и судьбу человека. Вот у них трое в семье. А все такие разные. Галинка одна. Вовуля другой. Младшая вообще чудо огородное.
Кстати, как бы похитрее у него узнать о Галке побольше. Ведь я для этого и приехал. Приму решение. И ошибусь. Может, она живет как кошка с собакой. И меня вспоминает".
Как и все мужчины, он не считал в глубине души себя виноватым. Ну было у них с Людкой. Ну и что. Подумаешь, какое горе. С кем не бывает? Секс - он и есть секс. Дело физиологическое. И из-за этого все погубить. Ну нет! Мнилось ему, дурачку, мальчишке, что замуж выскочила она потому, что хотела ему досадить. Не понимал он еще, что естественное состояние женщины - быть при ком-то. И всей душой и телом она стремится к этому своему состоянию. И если мужчина рвет и мечет, ищет свою половину, то женщина приспосабливается и готова любить того, кто дает ей семью, гнездо, чувство защищенности. Конечно, она выбирает. Но ее конечный выбор всегда ограничен предложением. А потом надо привязать его к себе. Пристроиться. Прилепиться. Угадать его желания.
Для нее близость важнее, чем для мужчины. И рассматривает ее она по-другому.
А уж измена! Это крушение всей жизни. Всех трудов и стараний. Удар по самолюбию.
Топает Дубравин по сырой траве. Идет себе расслабленно. Посвистывает. Вдруг прямо из-под ног выскакивает хитромудрая серая уточка, на которую он чуть не наступает резиновым сапогом. Провожает он ее недоуменным взглядом. Опять прозевал. А Вовуля - тот нет. Мгновение. Ружье в плечо - бах! Готово. Он уже подбегает, подбирает добычу.
"В чем проблема? - думает Александр. - Наверное, нет во мне нужного азарта. Страсти к убийству. А без этого какой же охотник может обойтись?"
Наверное, от этого и ружье у него самое простенькое. Двустволка двенадцатого калибра с простым деревянным прикладом и жесткой отдачей. Дубравин получил ее, когда редакция начала делать бартерные обмены с оружейниками. Можно было завести оружие и помощнее. Нарезной охотничий карабин, например. Но он считал, что и у зверя тоже должен быть шанс.
У Озерова же охотничья жилка заложена где-то глубоко. Судя по всему, в генах. А иначе никак не понять, каким образом мальчишка из интеллигентной семьи может не спать ночами, караулить зверя, выслеживать, топать по лесу десятки километров. И все ради того, чтобы в один прекрасный миг завалить точным выстрелом дичь, а потом со звериной радостью тащить добычу домой.
Тут на тропе наконец и завел Дубравин потихонечку разговор о Вовулиной сестре, о ее житье-бытье. Завел с тайной надеждой.
- Живут складно! - лениво наклоняясь, чтобы подобрать добычу, отвечает Озеров. - Он работает учителем физкультуры. Она художник в ЖЭКе. Квартиры пока нет. У бабушки прописались. Надеются на помощь родителей.
"Вот оно как!" - вздыхает про себя Дубравин. Так поговорили они о Галке. О ее семье. А потом постепенно разговор зашел о других делах. О своих бедах.
- Вот мы тут просидели уже почти два года, - рассказывает Вовуля. - Я с лихвой насобирал материалов на диссертацию. Прошлой зимой ездил в Алма-Ату на факультет. Хотел договориться там, на месте, чтобы взял меня кто-то руководить защитой. Но знаешь, что-то такое в Алма-Ате происходит для меня непонятное. Вроде все свои. Факультет свой. Преподы свои. А когда сунулся… Тот не может. Здоровье не позволяет. У того уже набраны аспиранты. Я говорю, у меня уникальные материалы наблюдений. Все готово. Вам же нужны ученики. А они что-то мнутся. Не нашел я поддержки. Фигня какая-то! Везде только казахам дорога. У меня там будущего нет. Ни хрена! Галка к себе приглашает. В Тульскую область. Может, поеду. Осмотрюсь. А там и махнем.
* * *
Вернулся он из заповедника домой. А это только так называется домом. Жилище. Пусто, холодно. Некому руку подать. Никто не встречает. Никто не рад.
Куда крестьянину податься? Некуда!
Позвонил он Татьяне. А на том конце провода такая неподдельная радость. Тепло в голосе. Ну прямо как в телефоне доверия. В гости? Ну в гости так в гости!
Заехал.
Она стоит в дверях. Встречает. И вся прямо светится изнутри счастьем. Зашел он. Сидят на чистенькой кухоньке. Пьют чай. И думает Дубравин: "А чего ждать-то? Чего искать? Смотри, какая ясная, счастливая душа. Вот бы прислониться к этому счастью. К этому миру. Может, и моя жизнь как-то наладится. Отогреется. Опять же искать ничего не надо. Все твое при тебе!"
И невдомек ему, что счастливая она от любви. К нему.
Тут сомнений не было. А парень он решительный. Сделал ей предложение. Сказал: "Давай поженимся!"
И было это на десятый день.