- Посмотрите, какая шляпа вон на том человеке! - воскликнула Перихан, и все трое посмотрели в ту сторону. Не увидев ничего интересного, Мухиттин повернулся и посмотрел на Перихан в профиль. "Красивая женщина!" - подумал он вдруг. Посмотрев секунд десять на ее маленький носик и мягкие контуры лица, Мухиттин снова сказал себе: "Красивая женщина! - и испугался: - Что это я? Совсем голову потерял, что ли? Как глупо я, должно быть, выглядел, когда на нее смотрел. Красивые женщины - гибель!" Кстати, он ведь только что нашел себе более интересную тему для размышлений - как хорошо, что он некрасив. "Если бы я был красивым или если бы у меня была красивая жена, я не смог бы писать стихи. Ходил бы, как Рефик, по воскресеньям на прогулку, играл бы в гостиной в лото!" Он представил себе дом счастливого семейства Ышыкчи, шум, веселье за праздничным столом… "Мне не нравится эта легкая атмосфера, это невозмутимое спокойствие, эти уравновешенные люди! И Рефик - один из них. Хотя раньше он…"
- Купим семечек?
Они помахали продавцу семечек - сгорбленному старику с сумкой на плече. Протягивая молодым людям кулек с семечками, он ласково улыбался.
"Разве раньше Рефик был таким? Конечно, был… Или он все-таки изменился? А я, интересно, могу так измениться?" Мухиттин попытался вспомнить, каким Рефик был пять-шесть лет назад. "В инженерном училище он вечно шутил и смеялся. Играл с нами до утра в покер, а потом, кажется, немного об этом жалел. Когда мы однажды пошли в бордель - как он потом раскаивался! Он больше на христианина похож, чем на мусульманина. Но малый добросердечный… Сколько лет уже нашей дружбе…"
- Что это ты на меня так смотришь?
- Как?
- А вот так! - И Рефик, прищурившись и вытянув шею, изобразил Мухиттина.
Перихан впервые засмеялась. Мухиттин не обиделся, напротив, ему стало весело. Теперь он знал, как выглядит со стороны.
- Как твоя близорукость, прогрессирует?
- Нет.
Рефик повернулся к Перихан:
- Знаешь, когда мы были в училище, Мухиттин все время говорил, что через пять лет ослепнет. И это, кстати, ему кое в чем помогало. Например, он иногда говорил: "Закончи-ка за меня чертеж, я хоть на мир немного посмотрю!"
- Моя близорукость тогда действительно быстро прогрессировала… - сказал Мухиттин и подумал: "Мои тогдашние проделки теперь превратились для него в веселые воспоминания". Он вдруг рассердился на Рефика. Заметив, что Перихан смотрит на толстые стекла его очков, быстро прибавил: - Но сейчас у меня с глазами все в порядке! - и, желая это доказать, посмотрел вокруг.
Лысый человек все еще листал свою газету. Мухиттин начал читать заголовки:
- Хатай не может больше оставаться в сирийском рабстве… Вчера президент Ататюрк… Бомбардировки Мадрида… Поэт Назым Хикмет и двенадцать его сообщников… Толщина выпавшего в Артвине снега - полтора метра… "Фенербахче" - "Понеш" - 5:2…
- Молодец, даже я не вижу! - сказал Рефик.
Лысый человек понял, что его газету рассматривают, улыбнулся и продолжил чтение.
- Как матч? - спросил Рефик и зевнул.
Лысый человек опустил газету.
- "Фенер" выиграл!
И они по-приятельски улыбнулись друг другу, наслаждаясь беззаботной атмосферой погожего выходного дня. Рефик протянул Мухиттину пригоршню семечек.
Мухиттин положил свои семечки на стол. "Все такие мирные и спокойные, потому что не знают, что умрут! - думал он. - Точнее, знают, конечно, но не думают об этом. Никто не думает о смерти. Если не думать о смерти, то станешь спокойным, как они, будешь относиться ко всему равнодушно, не будешь бояться и переживать… И не будешь думать о том, что надо же что-то делать!" Он посмотрел на лежащие перед ним семечки. На первый взгляд все они были совершенно одинаковыми, но если приглядеться, можно было заметить маленькие отличия. "А как я стал таким, каков я есть?" Смерть и страх перед ней были одним из главных мотивов его поэзии. "Думать о смерти я научился у Бодлера. У него и у других французов. Научился и стал таким… Впрочем, хватит забавляться пустыми мыслями. Пора идти домой!"
- Что пишет Омер?
- Ничего. После того как сообщил о своем решении жениться, стал писать гораздо реже. Должно быть, побаивается меня. Шучу, шучу! Но ничего интересного он не пишет. Да и то письмо, из которого я узнал, что он сделал предложение, было совсем коротеньким. Ты знаешь, кто эта девушка?
- Какая-то родственница, седьмая вода на киселе. Ты знал, что ее отец - депутат от Манисы?
- Вот чертяка! - воскликнул Мухиттин. - Наш Растиньяк стреляет прямо в яблочко! Нет, этого я не знал.
- Ты у нас тоже парень не промах. Да и какая разница, депутат или не депутат?
- Или все, или ничего!
- На днях его тетя и дядя поедут в Анкару. Что бы там Омер с этой девушкой ни решили, у дела есть и официальная, так сказать, сторона. Встретятся, все обговорят…
- Смешно, тебе не кажется?
- Почему? Мои тоже ходили к родителям Перихан свататься. И видишь, как славно все вышло. - Рефик улыбнулся жене. - Почему над этим обязательно нужно смеяться? Родители хотят познакомиться друг с другом, поговорить… Что в этом плохого?
"Нет-нет, ему меня уже не понять! - думал Мухиттин. - Жаль… Дружба умирает". А Омер? "Мне нравился его насмешливый характер, но я знаю, каким он станет… Он уже освоился в роли богатого красавца инженера. Не люблю я людей, которые умеют всем нравиться. Люблю тех, кто прячется по углам и ненавидит… Взять, например, этих двух вояк". Он был знаком с двумя курсантами военного училища, которые время от времени делали вылазку в Бешикташ, чтобы выпить. Они интересовались литературой, и Мухиттин думал, что произвел на них некоторое впечатление. "Зачем я до сих пор здесь сижу? Пойду! В крайнем случае поболтаю с теми курсантами. У нас с ними есть кое-что общее. Оттачиваем свою ненависть…"
К пристани, покачиваясь, подходил пароход из Каракёя, и все вокруг стали на него смотреть. Мухиттин сразу разглядел название и номер: "Халас-47".
- Как поживает твоя мама? Ты о ней совсем не говоришь.
- Хорошо поживает. Сидит дома. Ходит в гости, принимает гостей, ест, смеется, спит, дышит. Выращивает цветы в горшочках.
- Здоровье в порядке?
- Да.
- Она, помнится, жаловалась на почки?
- Ну и память у тебя.
- Отец у меня плох, - сказал Рефик и замолчал. Лицо его стало задумчивым и грустным.
- Что с ним?
- Ты ведь знаешь, у него был сердечный приступ. Легкие, кажется, тоже не в порядке. Он очень нехорошо кашляет. И слышит все хуже. В конторе он уже ничем не занимается. В последнее время стал совсем плох. Сердится, нервничает, сердце начинает болеть, да еще этот кашель… Память тоже начинает сдавать. Все забывает и поэтому сердится. Делами он больше заниматься не может. Осману пришлось ограничить его право подписи. Но хуже всего, что Осман теперь определяет, кому причитается сколько денег. Я тебе рассказываю, потому что меня все это очень расстраивает. Заботься о своей маме получше.
- Что поделаешь, старость! - сказала Перихан.
- Жаль, жаль, - пробормотал Мухиттин. "Я рано или поздно тоже таким стану - думал он. - И мой отец перед смертью сильно сдал. Потом раз - и всё. Все мы умрем. Я, если не стану хорошим поэтом, в тридцать лет убью себя сам. Это правильное решение. Чем жить дряхлым стариком, трястись в ожидании конца, дрожать над своей вставной челюстью - лучше самому бросить смерти вызов. Как я, однако, разволновался! Пришло время писать стихи, а я все сижу!"
- Ой, посмотрите на этого мальчика! - воскликнула Перихан.
Все повернулись и посмотрели.
Глава 12
ДЯДЯ И ПЛЕМЯННИК
- Сынок, я тебя никак не могу понять, - говорил Джевдет-бей. - Ну как можно увольняться из армии, когда у тебя такая должность и блестящие перспективы! Ты ведь, кроме военного дела, ничего не знаешь. Уволившись, чем ты будешь заниматься?
- Да торговлей же, дядя, милый, торговлей! - сказал Зийя. Он уже два часа пытался втолковать старику одно и то же.
- Но для этого нужен опыт. К тому же рынок только-только начал оправляться от застоя. И война, того и гляди, начнется. - Джевдет-бей тоже два часа твердил свое.
Племянник Зийя, напомнивший о себе поздравительной открыткой на Курбан-байрам, двумя часами ранее внезапно объявился в Сиркеджи, в конторе Джевдет-бея, и заявил, что собирается оставить службу и заняться торговлей. От дяди ему нужны были деньги. Джевдет-бей смотрел на племянника, которого не видел долгие годы, и пытался понять смысл этого неожиданного решения.
- Но зачем? В таком возрасте…
- Ах, дядя, я еще чувствую себя вполне молодым!
Но выглядел он не молодо, разве что в выражении лица проглядывало что-то детское, напоминающее о том испуганном ребенке, каким он был тридцать два года назад, когда умирал его отец. Но теперь в его лице читались еще и непонятные Джевдет-бею гордость и напор.
- Но на рынке сейчас застой. Ты, должно быть, лучше меня знаешь, что может начаться война. Для тебя самое время себя показать. Война - время для военных.
- А для торговцев?
- У нас в такое время руки связаны. Остается только сидеть с женщинами и детьми и ждать, пока все кончится.
- Но вы-то в последнюю войну не сидели и не ждали. Говорят, сахар в Стамбул возили!
- Дерзишь! Я этого не потерплю! Где ты слышал эти сплетни?
- Какие еще сплетни? Всем известно!
- Нет уж, говори напрямик! Что всем известно? Что я занимался торговлей сахаром, в том числе и в годы войны? Я это ни от кого и не скрываю!
- Все знают, что вы продавали сахар по завышенным ценам, - сказал Зийя и махнул рукой. - Впрочем, это меня не интересует.
- Подожди, подожди! Ты мой племянник, и мне обидно, что ты веришь слухам, которые распускают мои враги. Ты, конечно, не знаешь, что эти слухи распространяли те торговцы, которые привозили сахар по железной дороге. Так вот, знай, как все было на самом деле. Я ничего не продавал по завышенным ценам, да и не мог. Я сбывал товар по той цене, которая установилась на рынке. Что может поделать торговец в такой ситуации? Но где тебе это понять! Тебе бы только дерзить!
Зийя, не ответив, стал смотреть в окно на виднеющийся за низкими крышами Галатский мост и стоящий у пристани рядом с ним корабль. Джевдет-бей потянулся к сигаретной пачке, хотя свою послеобеденную сигарету уже выкурил.
Зийя вдруг заговорил:
- Не курите больше, дядюшка. Осман сказал, что нельзя, да и вы сами отлично знаете, что вам это вредно.
Джевдет-бей виновато спрятал пачку.
- Ладно, так какого же рода торговлей ты думаешь заняться?
- Об этом я еще не думал. Когда у меня будут деньги, я уж найду, что купить и продать.
- Вот, значит, какие у тебя представления о торговле!
- Конечно. Куплю в Германии железо, а не получится - так разживусь где-нибудь сахаром! - Зийя улыбался, неприятно и вызывающе. Он вовсе не был похож на почтительного племянника, просящего у дяди помощи. - Не сахар - так ткани, не ткани - так машины… В Турции вечно чего-нибудь не хватает. Не беспокойтесь!
- Беспокоиться о тебе - мое право! - жестко сказал Джевдет-бей.
- А-а-а! Я и забыл! - насмешливо протянул Зийя.
- Забыл он! Твой отец, умирая, поручил тебя мне! - Джевдет-бей вдруг понял, что зря это сказал. Племянник над ним смеялся. "Да, плохи мои дела! - подумал он. - Он в лицо мне дерзит, повторяет самые гнусные слухи, а я ему пытаюсь что-то втолковать". Прислушиваясь к ударам своего сердца, Джевдет-бей пробормотал: "Что поделаешь, что поделаешь…"
- Да, отец поручил меня вам. Я помню те страшные дни. И тот день, когда вы приехали за мной в карете и отвезли в пансион, тоже помню. Я и сюда пришел, потому что верил, что просьба отца для вас не пустой звук.
- А! Вот видишь? Разве кто-нибудь, кроме меня, помог тебе в жизни? - Джевдет-бей продолжал гневаться, но все же немного оттаял.
- Никто мне не помог!
- То-то же. Не ценишь ты своего дядю! Посмотри, в каком он состоянии! - Джевдет-бей приложил руку к сердцу: - Если бы ты знал, как здесь болит! А неуважением и дерзостью ты ничего не добьешься!
- Да, об этом я не подумал. Как бы то ни было, я с вами согласен, знаю, что, кроме вас, помочь мне некому, и поэтому набравшись храбрости, пришел к вам просить денег. В долг. Как только получу прибыль - сразу верну.
Джевдет-бею пришла на ум новая мысль:
- А почему ты не хочешь дождаться пенсии?
- Тошнит меня уже от этой военной формы!
- Ай-ай, разве можно так говорить? У тебя же ведь и медаль есть! Сколько ты всего перенес, чтобы получить право носить эту форму! Ты даже был ранен при этой, как ее… При Сакарье! Ты же гази! Разве гази к лицу говорить такие слова? Дождись пенсии!
- Столько я ждать не могу, - сказал Зийя безнадежно. - Мне деньги нужны!
- Как ты это легко говоришь, сынок! Думаешь, легко они достаются, деньги-то?
Зийя вдруг вскочил на ноги.
- Не знаю я, как они достаются! Откуда мне знать, если я всю жизнь служил в армии? - закричал он. - Но я хочу получить то, что мне причитается по праву! А как отстаивать свои права, я знаю!
- Какие права? Какие такие у тебя права?
- Какие именно, не знаю. Хотя нет, знаю. То, что вы заработали благодаря смерти моего отца…
- Твоему покойному отцу стыдно было бы такое слышать! Разве таким должен был стать его сын? Он был идеалистом, о деньгах не думал! Стыд-то какой! Твой отец сейчас в гробу переворачивается!
- Вот я и пришел получить то, что ему не досталось!
- Что? Что это значит? Почему сейчас?
- Да, сейчас. Я много думал. Мне сорок два года. Через двенадцать лет меня уволят на пенсию. И потом я на эту пенсию буду жить в съемном доме и выращивать на балконе цветочки. Я понял, что не хочу так жить. Решил переехать в Стамбул…
- Но ты же жил в доме этой, как ее… в доме своей жены? - спросил Джевдет-бей. "И имена, и слова забываю!"
- С ней я разведусь, - сказал Зийя и снова сел в кресло.
- Зачем? Зачем, сынок? Она ведь еще к тому же, кажется, больна!
- Да, больна!
- Значит, ты бросишь больную жену? - спросил Джевдет-бей и снова подумал, что не нужно было так говорить. На свою сообразительность он уже не мог полагаться, как когда-то.
- Я не сомневаюсь, что вам дела нет до моей семьи и жены. Иначе вы ей хоть немного помогли бы, когда я был на фронте.
- Я ли не помогал? Аллах свидетель, я ли не помогал?!
- Не помогали! Если не считать, конечно, тех грошей, что вы ей швырнули, чтобы отделаться.
Джевдет-бей хотел было рассказать, что это были за "гроши", но ему стало стыдно, да и сил не было. "Нехорошо, нехорошо это…" - пробормотал он и начал кашлять. Кашляя, думал: "Какие такие права? Откуда он это взял? Когда он был маленький, жил у меня. В военном училище учился на мои деньги, на каникулы опять-таки приезжал ко мне… Как я скверно кашляю!" Джевдет-бей пытался подавить кашель и с досадой думал, что племянник наверняка решит, что кашляет он нарочно. В конце концов с кашлем удалось справиться, но лицо у Джевдет-бея стало кирпично-красным. Усталость и чувство вины мешали думать. Он сидел и гадал, чем все это может закончиться.
Наступила долгая тишина. Джевдет-бею не хотелось самому снова начинать разговор, племяннику, кажется, тоже.
Потом Зийя встал, оперся руками о письменный стол, за которым сидел Джевдет-бей, и наклонился к нему. Джевдет-бею стало не по себе.
- Говорите, дядя: дадите вы мне денег или нет? Когда я был ребенком, вы плохо обо мне заботились. Теперь вы передо мной в долгу Джевдет-бей медленно, с расстановкой произнес:
- Я всегда думал, что выполнил свой долг сполна. И должником себя не чувствую. Все, что от меня зависело, я сделал, и даже больше.
- Сделали, говорите? Если бы не отец, как бы, интересно мне знать, вы смогли достичь такого успеха?
- Да при чем тут твой отец?
- Если бы не мой отец и не такие, как он, ни революции восьмого года, ни республики не было бы!
- Что ты такое говоришь? Где ты набрался таких глупостей? Или ты забыл, что твой отец умер за три года до революции? Опомнись! И прошу тебя, не надо ворошить прошлое. Я всегда помогал твоему отцу. А он, между прочим, вел уж больно веселую жизнь. Алкоголь немало способствовал его ранней смерти. Да и вообще, знаешь ли ты, как я трудился, чтобы пройти путь от дровяной лавки до этой конторы? Молчишь? Нечего сказать? Потому что вбил себе в голову какие-то глупости и теперь оскорбляешь меня и дерзишь! - Говорить так громко было очень утомительно. Джевдет-бей перевел дух и вдруг спросил: - Зачем это тебе нужно? Влюбился, что ли?
- Да, - ответил Зийя с растерянным видом - должно быть, смутился, не ожидал такого вопроса.
Снова наступило молчание. Зийя сел.
Джевдет-бей тоже растерялся. "Наверное, в конце концов я скажу, чтобы выдали ему деньги". Он смотрел на этого человека, вдруг решившего, что ему надоела жена, служба и вообще та жизнь, которую он вел, и отправившегося к дяде в надежде выманить денег, и думал, что мораль и старые обычаи для молодого поколения теперь пустой звук. При этом он понимал, что мысли эти - типично стариковские, печальные и желчные.
- Дадите вы мне денег или нет? - спросил Зийя. От недавнего виноватого вида не осталось и следа.
Джевдет-бей снова заволновался:
- Я не знаю, сколько тебе нужно. К тому же я теперь уже не все здесь решаю.
- Опять вы пытаетесь меня заговорить. Не думайте, что от меня удастся легко отделаться! - проревел Зийя.
- Потише! Не кричи, сделай милость!
- Все-то вы думаете, как от меня отделаться! И в военное училище меня поэтому отправили!
- Но ты ведь сам хотел быть военным!
- А вы этим, конечно, воспользовались, потому что хотели от меня избавиться. Рядом с дочкой паши, которую вы себе отыскали, мне места не было, не так ли? И вы засунули меня в военное училище. Подождите, я уж договорю! Если мне случалось раз в месяц приехать к вам в Нишанташи, вы морщились, будто кислого съели, и совали мне в карман курушей пять. За столом всегда сажали с краю, словно прислугу. В конце концов я поклялся, что ноги моей в вашем доме больше не будет!
- Я всегда относился к тебе так же, как к своим собственным сыновьям, - пробормотал Джевдет-бей слабым голосом.
- Неправда! Иначе почему вы не отдали меня, как их, в Галатасарайский лицей? Я тоже мог бы ходить туда с этими барчуками. Но нет, вы засунули меня в военное училище!
- Я не знал, что ты так относишься к военной службе!