* * *
Дома Надюха спросила с надеждой:
– Ну, что бабуля тебе сказала?
– Велела собрать в огороде крапиву. Самую ядреную. Истопить баню. Крапиву эту запарить в шайке. И в этой запаренной крапиве парить ребенку ноги.
– Что за дичь? – заволновалась жена.
Поругались-поругались они, а сделать сделали как надо.
В деревне баня-то хороша. Только ребенка жалко. Как он кричал! Тоненько, как зайчик:
– Ой-йо-йой!
А Володька, сам чуть не плача:
– Надо, миленький! Надо, маленький!
После бани с крапивой красного, распаренного Антошку отнесли в кровать.
Ночь проспали, слушая постанывания мальчика. Наутро начались чудеса.
На ногах и теле стали проступать багрово-красные пятна. Через день они сделались сине-багровыми.
– Это простуда выходит! – немедленно заявила приехавшая на зов теща.
А ребенок продолжал оживать. На третий день сам сказал:
– Мама! Я кушать хочу!
На четвертый уже вставал на ноги. На пятый ходил…
Так Володька стал шаманить.
XI
Ранним московским утром, когда солнечные лучи только-только позолотили шпиль речного вокзала, что расположен недалеко от Ленинградского проспекта, на причале началась интенсивная движуха. Прямо к белому трехпалубному теплоходу с гордым названием "Михаил Светлов" стали подъезжать и подходить экскурсанты. Кто на такси, кто на личном автомобиле, а основная масса пешим порядком.
Палубная команда, вся в белом, состоящая из молодых и симпатичных стюардов, приветствует ступающих на хлипкий трап и направляет поток пассажиров во внутренние помещения чудесного речного судна.
Прямо к трапу, разбрызгивая лужи, подъезжает зеленая иномарка Volkswagen. Это прибывает сам генеральный директор группы "Завтра" господин Дубравин. Широкоплечий, загорелый атлет в легком летнем пиджаке, энергично шагая через две ступеньки, сразу поднимается на третью палубу. Здесь ему, как члену дирекции, отведена каюта-люкс. Это две комнатки. В одной стоит двуспальная кровать. В другой – диван, стол, стулья, шкафчик с посудой. И еще есть невиданная советская роскошь. Персональный сортир.
Дубравин быстро распаковывает сумку с вещами. Переодевается в голубые джинсы и черную с золотом майку. И ходу в коридор. Он ищет Галю Шушункину, которую наверняка поселили палубой ниже.
Сегодня он полон страхов и сомнений. А все дело в том, что они давно не виделись, хотя и работают вместе. С одной стороны, приближается день, который они назначили для отъезда. А с другой – он чувствует, что все идет не так. И, похоже, Галина в последние дни избегает его общества.
"Так Озерова она? Или Шушункина?" – образно думает он, шагая по длинным коридорам теплохода и вслушиваясь в голоса за переборками. "Вроде мы все уже проговорили. А все равно есть какая-то недосказанность. Что-то она таит от меня. Видно, есть у нее какая-то своя, особая думка. И черт ее знает, что она может выкинуть в последний момент".
И вот эти мысли, эта недоговоренность злят и раздражают его больше всего. Так что Дубравин сегодня взвинчен и раздражен.
Обход корабля ничего не дает. Ее нигде нет. Видно, где-то, с кем-то она затаилась.
Беспокоит его и еще одна вещь. Разные подходы к жизни. Дубравин – парень простой. И привык довольствоваться немногим. А вот она неожиданно для окружающих и него самого открылась другой стороной. Он попросил ее купить мебель для квартиры. Она долго тянула с этим. В конце концов они повздорили. И она купила. Но, бог мой, что это была за мебель! Очень странная. Модная. И дорогая! Когда он ее рассмотрел, то понял, что на самом деле он ни черта о ней как о человеке не знает. Он помнит ее в юности как скромную советскую девушку. А теперь это совсем другая женщина. И ее художественная натура требует вещей красивых, эксклюзивных. А оригинальность и погоня за последними "писками моды" стоят дорого. И еще не факт, что он сможет удовлетворять ее большие запросы.
Впрочем, он этими несвоевременными мыслями старается не заморачиваться. Ему некогда. Надо работать. Обустраивать их будущую жизнь. Ведь через неделю – отъезд.
А сегодня можно, что называется, напоследок оттянуться. И он идет в бар, где кучкуется готовый к "разврату" народ.
Ее нигде нет. И посему, чтобы убить время, он выпил пару коктейлей с трудящимися. А потом, в расстроенных чувствах, удалился к себе в каюту.
Наконец теплоход сделал "ту-ту" и начал отходить от стенки. Земные берега двинулись. И поплыли мимо них. Заиграла бравурная музыка. Народ запил, загулял окончательно.
Дубравин достал из буфета коньячку. Добавил еще. И как-то так задремал, задумался о странностях судьбы, которая толкает его вперед, но никак не дается в руки. Мерный гул двигателя, легкая дрожь корпуса начали убаюкивать. Он разделся, прилег на кровать. И… отрубился.
Где-то через час он убедился в истинности восточной мудрости, которая гласит: "Если гора не идет к Магомету, то Магомет идет к горе".
Щелкает замок двери каюты. Неслышно, тенью проскальзывает кто-то. Он просыпается от того, что она быстро и точно запускает руку к нему под одеяло. Нежно берет его в руку. И начинает разминать. Он лежит ни живой ни мертвый. А она как-то странно так, по-деловому, забирается наверх. Садится на него. И начинает качать. Вверх. Вниз. Вверх. Вниз.
И так забрал его этот неожиданный секс, что через минуту он уже забыл, о чем хотел с нею поговорить. Только стиснул зубы. А она все набирает темп…
Потом соскакивает на пол. Торопливо одевается. И не успевает он опомниться, как открывает дверь. Оглядывается по коридору, не видит ли кто-нибудь. И выскальзывает наружу.
Он остается лежать на кровати. Начинает приходить в себя: "Черт-те что! Так была она здесь? Или это ему только что приснилось в эротическом сне? И что это значит?"
В душе просыпается обида. Он, как институтка, ждет от нее важных слов. А она решает вопрос просто. Тебе надо? Так на! Не жалко. И я пошла дальше. И ни слова о главном. Готова ли идти с ним? Подала ли заявление на работе? Поговорила ли с Владом? Можно сказать, уклонилась, ускользнула от разговора и на этот раз. Ну, так нет же! "Я пойду, добьюсь ответа на эти вопросы!"
И Дубравин наливает себе еще двести "для храбрости". Потом начинает одеваться.
А на палубе идет гулянка. Надрывается музыкальная установка. Гремят советские хиты. Короче, дым коромыслом.
Нашел. Настиг он ее. Стоит у бара как ни в чем не бывало. Смотрит на него бесстыжими глазами: "Что тебе еще надо? Дала ведь уже!"
Тут-то его и заело. Начал он наседать "буром". Требовать ответов. Она понимает, что от него просто так не отделаешься. И утаскивает его подальше от людей и музыки. На корму, в заднюю затемненную часть палубы, где на данный момент никого нету. Там и идет рваный, напряженный диалог. Он, пьяный, огненный, злой, начинает допрос с пристрастием:
– Почему ты от меня бегаешь? Найти тебя не могу! – облизывая сухие губы, грубо спрашивает он.
– Да некогда мне. Вся в делах. Занята, – с досадой отвечает она.
– Чем ты занята? – он с ходу набирает оборот и повышает градус разговора. – Я тут измотался. Все распродаю, обмениваю акции, а ты?
Он крепко берет ее за руки:
– Мы собрались вместе жить, а ты чего-то крутишь, хитришь! Смотри, Галка, – уже впадая в пьяную истерику, шипит он, – тебе некогда со мной поговорить?
Таким она не видела его никогда. И ей становится страшно.
– Пусти, мне больно! – ледяным тоном отвечает она. – Люди слушают, как ты, пьяный, еле шевелишь языком.
– Это не от того, что я пьяный. Просто я нервничаю и губы меня плохо слушаются.
– Пусти меня!
– Сиди! Будешь вырываться, я тебе такой скандал устрою, что чертям тошно станет. Я тебя вместе с этим стулом выкину в реку. Как Стенька Разин поступлю с тобой.
– Пусти меня! Ты пьян!
– Не-ет! Давай поговорим! Давай спокойно так поговорим, – с нервной дрожью в голосе, но удерживая себя в руках, снова приступает к делу Дубравин. – Что случилось? Почему ты бегаешь от меня? Мы через пять дней договорились тронуться отсюда! Так?! Я тебе звоню и не могу дозвониться. Ты должна была подать заявление на увольнение. Ты сама говорила об этом. Подала?
– Нет! – не глядя на него, в сторону проплывающего на берегу темного леса отвечает она.
– Почему?
– Потому что меня вызвал Протасов. И у нас с ним был разговор. И на этой беседе он предложил мне другую интересную работу.
– Какую такую работу? Почему я об этом ничего не знаю? – Он действительно удивляется такому вот повороту событий.
– Я буду теперь заниматься политической рекламой.
– Ты?! – Его удивление не знает границ.
– Я! А что тут такого в общем-то странного? Когда он спросил, почему я решила уйти, то, конечно, я ему сказала, что устала от этой своей работы…
Дубравин, который привык к тому, что она – это произведение его рук, слушает и не верит. Не верит, что она сама, без его поддержки может представлять ценность как специалист. А главное, он не верит, что из-за этого она отказалась ехать с ним. А может быть, и не из-за этого?
Заныло сердце нестерпимой болью. И ревностью. А потом обидой. Значит, у него все уже готово, а она и не собиралась. Вот как!
Но он пока сдерживается. Надо кое-что еще выяснить. И он вклинивается в ее торопливый говор:
– А с мужем ты говорила?
– С Владом? – переспрашивает она. – Да! – и торопливо отводит глаза в сторону.
– И что? – холодеет он, чувствуя, что и здесь облом.
– Ты знаешь, мы до этого почти не разговаривали. Тяжело было. А тут я пришла домой поздно вечером с работы. А он, бедный, сидит один. Ждет меня. С бутылкой вина. Ну, я и присела. В общем, поговорили. Душевно. Он вспомнил, как мы вместе ребенка ждали. Как растили. Как страшно ему остаться без нас. Он меня так любит. Так любит! Сказал, если я уйду, то он убьет себя… Жить не будет. Вот так вот. Не могу я от него уйти…
– Ты же говорила, что не любишь его? Живешь, как в клетке. Что ж ты врала мне?
– Я не врала! – с отчаянием в голосе почти выкрикивает она. – Я не знаю! Я и тебя люблю, и его люблю!
"Значит, она обманывала меня. Лгала все время. Юлила! Крутила! – Горечь и гнев душат Дубравина. – Сволочь!"
– Я пойду! – она пытается приподняться. Видно, что понимает и боится его.
Он в бессильной ярости и гневе от боли, как зверь, попавший в капкан, рычит на нее:
– Сиди!
А сам все силится, пытается понять все происшедшее до конца. А в голове как камни ворочаются мысли: "Значит, все было ложью. Всё! От начала до конца. Она использовала меня, чтобы получить ребенка. Перебраться в Москву. Устроиться на должность. Гадина! Сука! Сволочь!"
Гнев душит его.
– Сиди, мерзкая! – повторяет он еще раз. А сам чувствует, что всё. Сорвалась его жизнь, как скорый поезд с рельсов. Рухнуло здание, которое он строит.
И что делать? Что делать? Он поставил всю свою жизнь, всю судьбу на эту любовь. И так ошибся!
В бессильной ярости он рычит сквозь сжатые зубы:
– Сейчас возьму и выкину тебя вместе со стулом в реку!
И она, такая из себя вся самостоятельная, деловая, независимая, вдруг неожиданно тонким, детским голоском кричит:
– Помогите! Спасите!
Впереди на палубе гремит музыка. И, конечно, ее крик не слышен из-за гула динамиков. Но краем глаза Дубравин видит, что несколько человек, похоже наблюдавших за ними, начинают переглядываться, видимо, не решаясь подойти.
И в эти же секунды вспоминает. Недавно он подарил ей машину. И при этом сказал: "В какой-то момент, я надеюсь, ты сядешь в нее и приедешь ко мне с ребенком". Вчера он увидел, что на этой машине ездит Влад. И это открытие, которое он вспомнил сейчас, обжигает душу.
И уже не соображая, что делает что-то непоправимое, он рычит напоследок:
– Вот тебе мой последний подарок! Сука! – и ударяет ее ладонью по лицу так, что голова ее дернулась в сторону.
Удар был ошеломляющ. С минуту она сидит оглушенная и потрясенная.
Потом вскакивает. И, пошатываясь, идет к музыке. Навстречу ей выскакивает пара наблюдателей. Окружают. И уводят с палубы вниз. В каюту.
Дубравин, опустошенный, долго сидит один.
Потом встает с места и медленно-медленно идет к трапу. Спускается на нижнюю палубу. В бар. Тут пусто. Шустрый белобрысый мальчишка-официант с прилизанными волосами приносит ему еще полстакана водки. Он втягивает водку сквозь зубы, как воду. Не чувствуя ни вкуса, ни запаха.
Самое страшное для него сейчас – остаться один на один со своими жуткими мыслями. Он боится, что не совладает с ними. Боится самого себя. Ведь с каждой минутой осознание краха всех надежд, всей жизни становится все невыносимее. И выход видится. Такой. Простой и ясный. Осталось только чуть-чуть: переступить что-то внутри себя в душе… И не будет больше страдания.
Нет, ему надо быть с людьми! Там, где люди.
Дубравин выскакивает из бара. Бежит по лестнице на палубу, где гремит залихватская музыка. Где разряженная толпа пляшет под зажигательные мелодии.
По ходу дела он подскакивает к диджею. Швыряет ему на пульт двести рублей. И кричит:
– Давай! "Стюардессу Жанну"!
* * *
И как только закрутила, запела, завыла мелодия, он ринулся, как подбитый самолет, кружиться по палубе, выкидывая все новые и новые диковинные коленца.
Стюардесса по имени Жанна,
Обожаема ты и желанна.
Ангел мой неземной, ты повсюду со мной,
Стюардесса по имени Жанна…
В порыве пьяного безумия вся толпа ринулась "летать" за ним.
"Ты, ля-ля-ля, милый человек, пусть небесный наш роман, ля-ля-ля-ля-ля, длится целый век…" – неистовствует над притихшими берегами мелодия. А на танцплощадке бурлят и вскипают, бьются в диком экстазе люди.
Как только эта мелодия стихает, Дубравин подскакивает к диджеям. Бросает на столик очередную порцию денег. И снова влетает в круг, мечется по палубе, изображая танец, бьется о нее, как раненая птица, старается излить из себя все, что копится в нем темное, едкое, как кислота. Та, что сжигает изнутри его душу.
Мелодия ревет над рекою, над лесом до самого утра…
…Восход солнца застает его на палубе. Почти одного. Вся толпа давно уже рассосалась, разбрелась по каютам. Дубравин остался на пару с едкой, прокуренной, тощей молодой корреспонденткой, готовой лечь под каждого, кто позовет. У нее и прозвище в редакции Зойка-давалка. Она, видно, с самого начала поняла, что с шефом что-то не то. И старается держаться рядом. Приглядывать, чтобы он чего с собой не сотворил.
Дубравин шарит по карманам. Находит последнюю сторублевку. Однако музыка не заводится. Усталый, курчавый, как баран, диджей говорит:
– Сгорел предохранитель!
Сгорел не сгорел. Хто его знает. Теперь это уже не важно. Важно, что перегорел он сам.
Светает. Теплоход идет, протискивается по узкому каналу. На берегах идиллия. Серые деревеньки в золоте осенних садов. Разноцветные дачки. Пятнистые коровки на лугу. Покосившиеся кресты церквушек. Русь в вековечном покое.
Дубравин успокаивает спутницу. Говорит:
– Ты не бойся. Иди отдыхай. Я с собою теперь уже ничего не сделаю. Просто посижу.
Пошел. Присел в пластмассовое креслице. Лицом к восходу. Руки висят, как сломанные крылья.
Но и прокуренная Зойка не уходит. Пристраивается рядом. Словно верная собачонка. Дубравин сбоку смотрит на ее изможденные щеки, тощие руки с длинными желтыми ногтями. На то, как она судорожно затягивается вонючим дымком от сигареты. И вдруг, неожиданно даже для самого себя, понимает всю ее незамысловатую жизненную философию. Понимает, почему она ложится с каждым, кто позовет: "Она просто неуверенная в себе. Сомневается в своей привлекательности, в женских возможностях. И хочет каждый раз самой себе доказать, что она еще хорошенькая".
Странно, наверное, со стороны выглядит их диалог, когда он, обращаясь словно в никуда, вдруг произносит:
– А ты, в общем, красивая баба! Ты всем не давай! Успокойся на этот счет.
Она, прочитав его мысли, отвечает так, как будто они только о ней и об этом говорили всю ночь:
– Не-е! Я все поняла. Больше не буду!
Яркий диск солнца медленно поднимается над лесом. Дубравин, даже не морщась, широко раскрытыми глазами смотрит на него:
– Сечёшь?! Я научился смотреть на солнце. Не моргая! Как орёл! – гордо говорит он, глядя в пустоту…
XII
"Беда не приходит в одиночку". И уж "если пришла беда, открывай ворота!" Истинность этих пословиц и поговорок Дубравин испытал на собственной шкуре, когда после бурного объяснения на теплоходе вернулся в постылый дом.
Случилось страшное. Разгоряченный, он встал под холодный душ. И его скрутил радикулит. Прострелил. Да как! Просто сломал! Не повернуться, не пошевелиться.
Так вдарило, что часа два, беспомощный, он лежал в ванной, прямо на полу. И кричал криком при каждой попытке пошевелиться.
Потом чуть отпустило. И он смог кое-как на четвереньках переползти на диван. И там уже залег надолго.
Короче, наступил "крах босякам". Дала о себе знать старая-старая травма. Еще в ранней юности Сашка баловался в школе на турнике. Пытался крутить "солнышко". Да сорвался. И упал. Спиною на камень. Тогда притерпелся, расходился. А теперь вот, видно, все и вылезло.
На несколько дней завис он дома. И стал думать о своей незавидной участи. Первое время о Галке: "Почему она так поступила со мною? Предала нашу любовь? Нашу мечту? Почему? Нет ответа!"
Выкинутый болезнью из жизни, он часами лежит на кровати и раз за разом прокручивает все происшедшее в собственной памяти. Огненные картины проносятся в голове. И сцену за сценой он заново переживает события того дня.
Ночь тоже не приносит успокоения. Лежит, лежит часами и никак не может уснуть. Только задремлет, забудется и словно кто-то толкает изнутри. Проснись!
Глаза нараспашку. И снова все поедающий кошмар. Тоска несусветная. И он мечется, прикованный к кровати. Туда-сюда. Туда-сюда. Может, на людях при делах было бы легче? Кто знает. А самое трудное – не с кем поделиться. Жене не скажешь. Детям тоже. Они и так переживают батькино бессилие.
Дни идут за днями. Тело поворачивается на поправку, а вот душе покоя нет. Дубравин и раньше чувствовал, что с ним происходит что-то неладное. Вроде бы как он рос, рос и дорос до какого-то потолка. А теперь уперся в него головою или тем, что называют умом. И не знает, как быть дальше. Куда идти? А самое главное, зачем? До этих дней им двигала и его грела надежда. Вот уедут они с Озеровой и сыном из Москвы, и начнется у них совсем новая необычная жизнь. Откроется новый мир. Другая страница жизни. Более счастливая, осмысленная.
Теперь эта дверь захлопнулась. Он в ловушке. Надежда, которая, как известно, умирает последней, покидает его. Впереди пустота. И будет он неделя за неделей, как замученная лошадь, бесцельно крутиться в этом колесе жизни, не двигаясь никуда.
Исчерпались смыслы. Некуда идти. Не с кем.
"Для чего все это надо? – думает он, ковыляя в трусах по квартире. – Все. Аллес капут! Как говорят братья-немцы. Жизнь пошла коту под хвост. Зачем ехать куда-то? Для чего работать?"