Семья Наливайко - Федор Кравченко 2 стр.


Мне не нравился Костин характер, это правда, но я жалел его. Ведь он никогда не знал матери. Было ему только три года, когда мать умерла, и он ее не помнил. А у меня такая хорошая мама. Когда я был совсем маленьким, она приносила мне с базара гостинцы. Придет, бывало, в зимний день красивая, краснощекая. Я лезу к кошелке, а она гонит меня: "Простудишься". Потом сама вытащит из кошелки длинные такие конфетины, завернутые в чистый белый платок, и угощает. Целует и угощает. И не то чтоб от конфет было сладко, - материнская ласка - вот что запомнилось на всю жизнь.

Я догнал Костю у колодца. Он не спешил уходить. Он знал, что я догоню его.

Я спросил:

- Ну, что ты хотел сказать?

Он молчал. Меня это озадачило: он вообще болтун.

- Ты чего молчишь?

Костя зажмурил глаза, губы у него задергались.

- Наверно, опять у батьки папиросы стащил? - сказал я.

Я сделал вид, что собираюсь уходить. Он схватил меня за плечи и начал трясти. Он сильный, черт. Повалил меня на борт колодца и в шутку колотил, не давая передохнуть. Я вырвался, а он снова догнал меня и стал щекотать, давясь от смеха.

- Говори ты, косолапый черт, - закричал я, - а то все волосы выдергаю! (Волосы у него рыжеватые, жесткие, словно медная проволока.)

Он посмотрел на меня уже серьезно.

- Киномеханик сказал, что в Киеве есть трубы, в которые на звезды смотрят. Ты хочешь на звезды посмотреть? - Он лукаво подмигнул мне. - Поедем в Киев, мне один железнодорожник обещал достать билеты. Там и школы есть.

- Какие школы?

- Такие… Для меня и для тебя. Для тебя музыкальная. Называется она… Постой… как же она называется? Консерв… коне…

- Какие там консервы! - засмеялся я. - Консервы - это рыба в жестянке.

- Да не консервы, - рассердился Костя и вдруг выпалил: - Консерватория! А для меня драминститут. Там на артистов учат.

Я долго не поддавался его уговорам. Разве можно бросить родное село? Однако и поездка сулила много. Шутка сказать: Киев!

Что, если Костя один уедет? Можно ли было допустить, чтобы Костя уехал без меня?

Стыдно сознаваться, но и я тогда решил уехать из Сорок. Ведь мы были совсем еще мальчишками… Не то, что теперь…

Подготовились оба как следует: я дал Косте свою белую рубаху (все-таки в город едем, пусть пофорсит). Взяли хлеба, яиц и пошли на станцию.

Был ясный и теплый день. Уезжать не хотелось. Но я не мог подвести друга.

Мы разыскали стрелочника, обещавшего достать билеты. Это был рябой усатый дядя с красным флажком в руке. Узнав, в чем дело, он засмеялся:

- А ну, марш с путей, пассажиры сопливые!

Пришлось спрятаться. Недалеко от насыпи, в овражке, пролежали до вечера. И в это время я понял, что уже не смогу вернуться домой. Не успокоюсь, пока не доберусь до Киева. "Оттуда матери телеграмму пошлю, - решил я. - А если хорошо устроюсь, заберу мать к себе: пускай и она, хоть раз в жизни, поглядит на Киев".

Когда стемнело, пришел товарный состав. Мы подошли к заднему вагону. На тормозной площадке стоял кондуктор с фонарем в руке. Он погнал нас так же, как стрелочник; не спросил даже, куда мы едем…

Мы побежали вдоль поезда и разыскали другую площадку, без кондуктора. Костя залез туда. Я за ним.

Несколько часов ехали мы, и никто не обращал на нас внимания.

Ночь была черная, непроглядная, пустая, только ветер хлестал в лицо. Мы ели яйца с сухарями и смотрели по сторонам. Звезд не было, небо затянулось тучами. Даже на дождь было похоже - две - три капли упали мне за воротник. Совсем близко промелькнули вербы - я узнал их по шуму. Вдали то тут, то там появлялись и исчезали огоньки. И вдруг я увидел сияние. Впереди, куда шел поезд, блестели крупные звезды.

Я закричал:

- Смотри, Костя, какое созвездие!

Костя засмеялся:

- Дурень, это фонари… в городе Киеве… Понял?

Я прилип к этим огням и не мог оторваться. Настоящие звезды. Паровоз словно обрадовался - вдруг загудел. Звезды поплыли нам навстречу. Потом показалась станция - белая, огромная.

- Киев! - закричал я, а сам начал по сторонам глядеть: где же Днепр?

- Слезай, приехали, - сказал Костя, спрыгивая с подножки.

Я, конечно, за ним. Вдруг появился кондуктор - лохматый, сердитый. Схватил Костю за руку и швырнул на землю:

- Ты куда?

Костя поднялся и, потирая бока, проворчал:

- Не куда, а откудова.

Он потянулся за мешком, но поезд тронулся, и мешок с продуктами так и остался на тормозной площадке.

Мы забрались в садик возле станции и, сидя на скамейке, ждали рассвета. Так и уснули незаметно. Утром Костя разбудил меня. Смотрю, лицо у него грязное, запыленное, рубаха моя в пятнах (не уберег), и взгляд у него какой-то совсем растерянный. Я оглянулся вокруг - города нет… не видно… Какие-то домики белеют за палисадником, дальше - станция, водокачка, а еще дальше - степь…

Я спросил:

- Где же Киев?

- Какой там Киев! - сказал Костя сердито. - До Киева далеко. - Он еще больше расстроился. - К черту, не хочу быть артистом. Знаешь, что я надумал? Окончу институт… Нет, два института окончу и стану начальником над всеми.

- Наркомом? - спросил я, рассмеявшись.

Он с вызовом посмотрел мне в лицо:

- А хоть бы и так. Три института окончу и своего добьюсь.

Так мы и не добрались до Киева - вернулись домой пешком.

Шли несколько дней. В одном колхозе нас покормили: в другом задержали - хотели в детский дом отправить (мы были похожи на беспризорников). Увидев нас, мать закричала не своим голосом, потом схватила меня, прижала к себе и заплакала. Мне даже стыдно стало перед Костей.

Голова у матери как серебро - седая вся (я ее с малых лет помню такой), а глаза синие-синие. Издали она совсем как девушка…

Конечно, она ругнула меня, но у самой слезы по щекам текли. Одна слезинка по серебряному волоску на губы спустилась.

Целую минуту глядела она то на меня, то на Костю, потом вдруг закричала:

- Ой, чертенки замурзанные… А ну, купаться!

Она дала нам кусок мыла, полотенце и прогнала на речку. Пока мы купались, она выплакалась, как полагается (я это по глазам видел), затем принесла нам чистые штаны, рубахи. Опять мое - мне и Косте.

Я, наверное, косо поглядел, потому что мать прошептала:

- Не сердись, Андрей, у него же нет матери. Жалко его.

Но, когда Костя ушел, она сказала:

- Зачем ты с Костей водишься, Андрей? С Гришей дружи, он тебя никуда не заведет.

Гриша - мой двоюродный брат. Он всегда ревновал меня к Косте. Когда мы были маленькими, он приходил к нам в дом и ходил за мной следом. Но мне с ним было скучно. С Костей мы делали рогатки, взбирались на деревья и разоряли гнезда, ловили птиц силками… Гриша только мешал нам. Стоило разбить окно, как Гриша бежал к матери и орал:

- Тетка Катерина, а Костя с Андрюшкой окно раскокали!

Однажды я не выдержал и подрался с ним. Он оказался силачом, этот увалень. Он повалил меня на землю и так прижал коленями, что мне трудно стало дышать. Костя бросился на выручку, но Гриша усмирил его одной рукой. С тех пор мы оба начали бояться Гриши.

Мать была недовольна тем, что я избегаю брата. А что делать, если мне скучно с Гришей?

Когда мы подросли, Гриша, как и прежде, старался подружиться со мной. Он был отличным спортсменом, и я гордился им. Еще бы! Двоюродный брат - лучший в районе футболист, гранатометчик, пловец. И все же он скучен…

С Костей я часто ссорился, однако мы дружили. Он занятный парень.

III

Ребята любили, когда я читал Пушкина, а Костя постоянно мешал нам. Он умышленно перевирал слова поэта. Однажды вечером я прочел в классе "Вакхическую песню". Ребята дружно подхватили последнюю строчку:

- "Да здравствует солнце, да скроется тьма!"

Затем начали аплодировать мне.

Костя смотрел на меня с завистью. И вдруг заорал, потушив свет в комнате:

- Да скроется солнце, да здравствует тьма!..

Я в темноте нашел Костю и ударил его. Когда ребята зажгли свет, я смирно сидел у окна. Костя со злобой поглядел на меня, держась одной рукой за щеку. Конечно, он догадался, что это я его угостил.

Как-то в школьном клубе была вечеринка, и девочки попросили меня сыграть что-нибудь на скрипке. Они одолжили для меня скрипку у Ивана Семеновича, нашего историка. У меня не было своей скрипки, и, когда преподаватель доверял мне инструмент, это было настоящим праздником.

В первом ряду сидела Нина Максименко. Не знаю почему, но мне так приятно было сидеть с ней рядом. Говорили, что она красивая. Я же никогда не думал об этом. Правда, мне нравилось ее круглое, с ямочками на щеках, лицо. В глазах ее постоянно искрился смех. Она часто бывала у нас в доме. И стоило ей появиться, как все начинали улыбаться. Даже Максим…

А ведь нас горе породнило с Ниной и ее матерью. Отцов наших кулаки убили в тридцатом году, во время коллективизации.

Мы часто говорили об отцах. И мне нравилось, что Нина не плакала, хотя ей было очень тяжело. Летом она работала в колхозе, зимой училась в школе. Когда Нина стала взрослее, она начала избегать меня. Я обижался и ходил за ней следом, как Гриша за мной. Костя потешался над нами. Как только девочка покажется, бывало, возле школы, он орет, будто сборщик утиля: "Нина идет, Андрей, протри очки скорей!"

Нине нравились остроты Кости. Слушая Костю, она подпрыгивала и заразительно смеялась. Но если я играл на скрипке, Нина могла целый час просидеть неподвижно, слушая музыку. И Костя, конечно, злился.

В этот вечер я играл Чайковского. Девочки не отрывали глаз от меня. Вдруг послышался смех. Смеялась Нина. Вслед за ней засмеялись все остальные.

Я оборвал музыку и посмотрел на девочек. Мне было непонятно их поведение. Что смешного в мелодиях Чайковского? Или это я рассмешил их каким-нибудь неловким движением?

Глядя на меня, девочки перестали смеяться. Но Нине трудно было справиться с собой. Смех так и клокотал у нее в груди. Она отвела глаза и вытянула голову, словно подавилась. Вдруг опять прыснула.

Я оглянулся и увидел позади себя Костю. Он стоял, прислонившись к стене, и так комично изображал ловлю блох, что действительно трудно было удержаться от смеха.

Впрочем, не всем было смешно. Мне хотелось поколотить Костю, но у меня в руках не было ничего, кроме смычка.

Я молча положил скрипку на стол и вышел. Меня душили слезы. И не успел я подумать, что это глупо, как слезы ослепили меня. Я должен был снять очки, чтобы вытереть стекла. Ребята окружили меня. Они чувствовали себя неловко. А Костя, подойдя ко мне, серьезно сказал:

- Брось, Андрей. Я пошутил…

Он дружески положил мне руку на плечо, но я оттолкнул его.

После он то старался помириться, то опять высмеивал меня в присутствии Нины и других девочек.

Однажды в школьной стенгазете появилась заметка обо мне. Неизвестный автор хвалил меня как способного музыканта и советовал не увлекаться астрономией (все знали о моем увлечении этой замечательной наукой). Моя "вселенная" - музыка, "обсерватория" - скрипка, "телескоп" - смычок.

Приятно было читать об этом, хотя автор не убедил меня. Вдруг я заметил в нижнем углу "дружеский шарж". Это был смешной рисунок: - я играл смычком… на гармошке… Под рисунком стихи:

На музыканта он похож.
Как на коня - колючий еж…

Ребята уже знали, что и заметка и стихи написаны Костей.

Мне стало обидно, и я подумал: долго ли еще придется терпеть этого наглеца? Надо же было родиться в одном селе с этим дурацким Костей! Конечно, я мог бы с таким же успехом издеваться над ним… У него и фамилия подходящая: Ворона.

Да, я мог бы подтрунивать над ним. Но мне противно это делать.

Когда мы сдали последний экзамен, я при всех пожал ему руку и без злобы сказал:

- Прощай, Костя. Я рад, что мы больше никогда не встретимся.

IV

Двадцать первого июня мы, десятиклассники, решили устроить прощальный вечер. Анна Степановна поддержала нас, но назвала это иначе:

- Это будет вечер дружбы, а не прощания, - сказала она. - Покидая школу, вы еще больше должны укрепить вашу дружбу. Где бы вы ни находились в будущем, вы будете делать одно общее дело.

Дружба… Как это прекрасно звучит!

А ведь я как-то поспорил с матерью из-за этого слова. Дело в том, что, в отличие от Клавдии, ласково говорившей Максиму "мой муженек", Анна Степановна при всех называла Романа другом. Максим и Клавдия были супругами; Роман и Анна Степановна - друзьями. По этому поводу мать сказала младшей невестке:

- Чудишь. Ты хоть и не венчалась с Романом, а все же он твой законный муж.

- "Муж., муж…" - вмешался я. - Какое дурацкое слово! Разве "друг" не лучше?

- Помалкивай, - сказала мать, начиная сердиться.

Я не унимался:

- Не буду молчать. Вы всегда обижаете Анну Степановну. Все с Клавдией носитесь. А наша Анна Степановна…

- Замолчи же, - смущенно проговорила Анна Степановна, закрывая мне рот ладонью. - Не надо маму сердить.

- Это он подлизывается, - уже шутливым тоном проговорила мать. - Как стала ты этим самым… классным руководителем, так и защитники нашлись. Ишь какой прыткий…

Мать потеребила мне волосы; я отстранился, хотя в другое время меня любое ее прикосновение радовало.

- Несправедливая вы, - сказал я, боясь посмотреть на мать. - Клавдия для вас как родная дочь, а Анна Степановна…

- Эх ты, сосунок, - добродушно выругалась мать.

Только теперь я начинаю понимать, что она и Анну Степановну любила, только сдержанность младшей невестки и ее, должно быть, сковывала.

Как бы там ни было, семья у нас была дружная. Пускай Максим порой хмурился, так ведь Клавдия и за него веселила дом. Роман вечно дразнил своего "друга", говоря при всех: "Ну, поцелуй меня… поцелуй меня хоть раз, как жена". Анна Степановна конфузилась, а братья хохотали.

Замечательные братья у меня! Когда соберутся, бывало, вместе, весь дом ходуном ходит. И посмеяться любили, и песню спеть умели…

А то вдруг начнут бороться. Петр - задира, он не только Виктора затрагивал, но и Максима.

Все вместе они были грозной силой у нас в Сороках. Какой-нибудь хулиган во все лопатки удирал, если пронесется слух, что "Наливайки идут наводить порядок…"

И вот что примечательно: все мы с каким-то особым уважением относились к Анне Степановне. Как будто она для всех была классным руководителем…

Порой и Максим заговаривал о том, что жена должна быть настоящим другом. А Петр шутя упрекал Романа: "Эх, опередил ты меня, братуха. Мне бы такого друга, как твоя Анна… Только у нас в Сороках такие не водятся".

Я помалкивал. Не мог же я сказать, что Нина Максименко - хороший друг, хотя еще и не жена. Петр, не то в шутку, не то всерьез, говорил, что он бросит МТС и переедет в Каменку. Только там, дескать, и можно найти подлинного друга.

Он говорил так потому, что Анна Степановна приехала к нам из Каменки. Помнится, она с самого начала привлекла внимание школы рассказами об этой самой Каменке. Это ведь необыкновенное село: там до сих пор сохранились памятники старины, да еще какие! Около сахарного завода, на берегу Тясмина, стоит "зеленый домик", в котором бывал Пушкин. Да, да, Пушкин приезжал в Каменку и там встречался с декабристами. Анна Степановна рассказывала об этом так, словно сама присутствовала при их встречах…

Клавдия выросла в Сороках, но не любит родное село. А вот Анна Степановна хоть и выросла в заводском поселке, но, право же, стала у нас совсем своей.

Клавдия упрекала Максима, что он агроном и не может переехать в город. Анна Степановна с любовью рассказывала о Каменке, но только и думала о том, как бы получше устроить нашу жизнь в Сороках. Она говорила именно о нашей, а не о своей личной жизни. И даже не о жизни нашей семьи, а обо всех сорочинцах. Благодаря ей в каждом колхозном доме появилось радио. Она добивалась расширения колхозной электростанции. В клубе Анна Степановна руководила драмкружком.

Отец у нее тоже интересный человек. До революции он был рабочим, потом его назначили директором завода. Он хотел, чтобы Анна стала инженером. Но Анна Степановна решила стать учительницей. Ей нравилось учить детей, просвещать народ.

Окончив институт, Анна отправилась "в самое глухое село". Таким селом ей показались наши Сороки. Правда, вначале оно и было таким. Ведь не было ни радио, ни электричества, ни кинотеатра. Потом Сороки настолько изменились, что Анна Степановна в шутку жаловалась своему отцу: "Куда я попала? Мне здесь нечего делать…"

Мы, десятиклассники, искренне радовались, что именно она стала нашим классным руководителем.

…Собрались мы на выпускной вечер аккуратно, как на урок. Целый отряд - двенадцать девочек и шестнадцать парней. Девочек было маловато, но мы не хотели приглашать девятиклассниц.

Я был со скрипкой, и ребята шутили: Андрею не нужна пара, за Ниной будут ухаживать Костя и Павлуша - по очереди. Что касается Гриши, которого мы прозвали "тяжеловесом", то в виде исключения он может поухаживать за Анной Степановной, если я не скажу об этом Роману…

Всем было весело. Только я один, дурень, хмурился. Еще бы! Пока я играл, Костя и Павлуша всерьез ухаживали за Ниной. Играть мне пришлось весь вечер, а Костя еще и подтрунивал:

- Если выдержишь, в консерваторию без экзамена примут.

Я хотел проучить его, чтоб знал, как вести себя на "вечере дружбы". Но Анна Степановна догадалась, в чем дело, и, пользуясь тем, что почти все ребята собрались за столом, провозгласила первый тост:

- Пью за то, чтобы из моих воспитанников вышли хорошие советские специалисты.

- Из девочек не меньше двенадцати учительниц и врачей, - пошутила Нина, - а из мальчиков не меньше четырнадцати агрономов и… генералов.

Я спросил:

- Почему не меньше четырнадцати?

- Потому, что из Кости вообще ничего не получится, а ты…

Я не успел ответить, как Костя закричал:

- Посмотрим еще, кто скорее генералом станет!

Павлуша не захотел отстать от Кости, он начал хвастать тем, что лучше всех знает мотоцикл; он будет мотоциклистом. Костя тут же заспорил. По его мнению, самый важный род войск - пехота. "Пехота решает судьбу сражения", - утверждал Костя.

Гриша отдавал предпочтение артиллерии. Костя орал, доказывая" свое. Я почувствовал себя чужим среди них. Девочки посматривали на меня с участием, а Нина укоризненно покачивала головой. Все это надоело мне, и я сказал:

- Давайте выпьем за здоровье Анны Степановны. Все ее воспитанники выходят в люди… Кроме одного болтуна. Но, как говорится, в семье не без урода.

Девочки засмеялись. Анна Степановна покраснела и начала чокаться со всеми. Но Костя не прикоснулся к своей рюмке. Он требовал, чтобы я немедленно извинился (на воре шапка горит).

- Ребята, несите мелкокалиберное ружье, - сказала Нина, - сейчас будет дуэль.

Анна Степановна, смеясь, возразила:

- Нет, сейчас будет бой петухов.

Я взглянул на Костю: у него чуб поднялся, словно петушиный гребень, И голову он вытянул, как петух. Я захохотал. Ребята дружно поддержали меня. Костя побледнел и отошел от стола. Он стоял в углу как провинившийся школьник. Всем нам стало неловко.

Анна Степановна подошла к нам с двумя рюмками, наполненными вином. Одну из них она протянула Косте.

- Надо выпить за мир, за дружбу, - сказала она.

Назад Дальше