"По мне, я бы весь этот мерзопакостный род человеческий подпалил на адовом огне – слегка, для порядка, чтобы напомнить: вот вам цветочки, подождите – будут ягодки…. Вы уничтожили на земле все, что можно было уничтожить. Когда Бог всех вас за грех изгонит в ад, он прикажет нам, бесам, сойти на землю. Он прикажет: оживите на земле все ручьи и речушки, все озера и моря, которые погубил идиот-человек! Оживите зверей и всех остальных тварей, которыми когда-то наполнил я землю! Из-за вас придется нам впрягаться в это ярмо! Думаешь, легко это будет? Да мы захлебнемся в крови, задохнемся, когда будем разгребать после вас горы дерьма! Так вот, дружок: люди – это звери, не даст им Бог милости, так и знай…".
Такой сюжет – экологический – неведомо было поднимать ни Гете, ни Достоевскому, ни Томасу Манну… Но тут эта трагедия – природу и истории – еще и трагедией ума усилена: невозможность разуму разобраться что к чему, найти правильный путь и мысль; все предательски подводят и оборачиваются ложью и злом (как вон вроде бы идеально-прекрасные принципы "свободы, равенства и братства", или идеал коммунизма как счастья для всех… Стадия "несчастного сознания", как обозначил Гегель таковую в "Феноменологии духа". И она прейдет, но вынести ее человеку, на кого она пришлась, эта фаза в развитии его народа, неимоверно тяжко, и вот наш казах сокрушен….
Однако выход, и благой, намечается. Кахарман перед своим концом напрягает ум, чтобы передать сыну Беришу, к чему пришел:
"Что ж, надо проститься, надо сказать последние слова, пока есть время. Сколько у него минуты: три? – Сынок! Хочу тебе сказать об одном: не смей уставать! Не будет пути – иди по бездорожью! Из последних сил – но иди!"
Что ж, это тоже "конечный вывод мудрости земной", как и в "Фаусте" Гете, достойный его вариант. И тоже – неустанность завещается человечеству:
Лишь тот достоин жизни как свободы,
Кто каждый день идет за них на бой.
(Гете. "Фауст". Пер. Н. Холодковского)
Еще и национальный акцент расслышиваю, процитировав: у германца, земледельца и горожанина, акцент на Времени ("каждый день"), тогда как у казаха-кочевника – на Пространстве ("путь", "дорога", "бездорожье", "иди"). И там вертикаль Бытия подчеркну erobern, что переведено у нас как "иди на бой", буквально, значит: "превысить", усвоить себе то, что НАД – Оbег. А казахский Логос ориентирован на горизонталь мира, как и естественно быть в космосе кочевника.
Важно и продсужение последних слов Кахармана:
"– Мы рабы с самого рождения, и таким наше поколение останется до конца. Но вы то! Вы то будьте людьми – слышишь, сынок!"
Таков Логос Рода и преемственности поколений: следующее поколение да выполнит то, чего не смогло предыдущее. Это – Логос жирный, стада и приплода. Логос Судьбы. Трудно тут родиться Логосу Свободы, Личности, что так мощно развился в Европе и России. А почему? Благодаря христианству, а в нем – принципу ПОКАЯНИЯ, в силу которого и великий грешник, разбойник, блудница могут вмиг переродиться, стать на новый путь самосозидания, ломая Предопределение.
В романе Сейсенбаева персонажи все более обращаются от гнусной и нелепой жизни сей к сверхценностям: предания, легенды, песни, что из народной сокровищницы фольклора и из древности протягиваются, но и еще выше – тянутся к Богу, Аллаху, Корану. И цитируются из этой книги прекраснейшие стихи – о сотворении благого мира и дивной природы. Более того, принимается интернационализм в религиях: Библия тоже читается. Правда, оттуда берется, из Нового Завета, самая "языческая" его книга – Откровение Иоанна, или Апокалипсис, где чуть ли не адекватно описывается то, что совершается вокруг Кахармана.
И все же тот предел в Духе: послушание Корану, заветам отцов. Ну а если я такой блудный, сорвался уж с путей, как вон джигит Кахарман и многие персонажи Сейсенбаева из его поколения, – им то как быть? Нет в них той закваски и мерного ритма, что в их отцов вложены патриархальным бытом. Они уж расшатаны изначально – и как собраться в целость, Личность? Или так и оставаться ареной противоборствующих импульсов и понятий, в шизофренической ситуации распада, раздвоения и разумножения личности, как наш Кахарман, с умом, не развитым культурой, но с сильной натурой, рвущейся действовать? Самочинно взятый им на себя долг вершить правду-справедливость приводит его к убийству, а совесть – к самосуду самоубийству. А улучшение рода, породы и развитие в личность предоставляет сыну, МИНУЯ СТАДИЮ ПОКАЯНИЯ. Но как же сыну улучшиться, коли он снова по тому же кругу будет идти и не получил в отце опыта-примера: осилить отчаяние, переступить преступление даже свое с помощью раскаяния – и так выйти на второе дыхание, на следующие ступени восхождения в Личность? Ведь и наш добрый Кахарман в общем пребывает в убеждении, что этот мир – зол, а сам он хорош, и если стал дерьмом, то это от условий мира, а не от себя. И в этом плане высший (даже по сравнению с Кораном) казахам уровень подан Абаем, к кому в книге Сейсенбаева не раз обращаются. Абай ведь устремлял вектор казаха внутрь себя: как вылечить свое зло и пороки.
Вслушаемся в контекст, в котором появляется образ Абая. В районе Синеморья (их Арал) седьмой день бушуют соляные ураганы. "Ураган часто меняет направление и способен уничтожить весь урожай в целинных областях, не пощадив и хлопок Узбекистана. Тогда и над Иртышом пройдут соляные дожди…
"Значит, беды наших родных краев могут сказаться и за тысячи километров?" – простодушно удивлялась Айтуган (жена Кахармана. – Г.Г.).
"Да, недуг, который случается в одном конце Земли, обязательно даст знать о себе совсем в другом. Таковы закономерности природы. Вот бы так было и в человеческом обществе! Увы, нет этого"…
"Ты все о том же печалишься, Кахарман, – мягко ответила Айтуган. – Раньше я не понимала строчек Абая: "Не будь сыном своего отца, а будь сыном своего народа", – думала: как же такое может быть? А теперь знаю: есть такие люди на земле, и один из них…" – Она не закончила, отвернулась, зарделась…"
…Мчатся годы, все чаще и чаще человек задумывается о своем предназначении, и если ты мыслящий человек, тебе невозможно пройти мимо великого Абая. Кахарман издавна не расставался с книгой Абая. Он страдал над ее страницами. Ибо была она и правдива, и горька. Но и черпал в ней силы, оттачивал ум…. Он понял, что Абай – разный. И еще – что у каждого свой Абай".
Вот это, личность Абая в каждом, – уже переход от Судьбы к Свободе, от Рода – к Личности. (Не могу еще добавить: от фатализма ислама, с его акцентом на Предопределении и судьбе, – к христианскому творчеству личности в свободе…).
А ведь загадочно звучат эти строки Абая, как коан дзенбуддийский. "Не будь сыном своего отца" это прерыв цепи Рода и его рока (подобно и у Христа: да оставит человек отца и мать и пойдет за Мной…) и означать может свободу выбора человеком своего пути и возрастания в Личность, становясь членом более широкой общности – народа. Но тут подстерегает еще большая взаимозаменимость индивидов, джигитов, как особей природных. Так что как "сын своего отца" – более в этом может быть индивидуальности и ближе переход к Личности.
Григорий Гачев
Мертвые бродят в песках
Со скорбью в душе посвящаю эту книгу РЫБАКАМ АРАЛА, ЖИТЕЛЯМ СЕМИПАЛАТИНСКА, ЖЕРТВАМ ядерного безумия и экологических катастроф ХХ века – чьи голоса бьют набатом, чьи души стонут над планетой и взывают к разуму живых.
Автор
… Вода!
Ты – величайшее в мире богатство, но и самое непрочное в мире – ты, столь чистая в недрах земли. Можно умереть подле источника, если в твоей прозрачности есть хотя бы маленькая примесь магния. Можно умереть у твоего озера – если оно солончаковое. И даже утренняя роса становится ядовитой, если есть в ней соль. Ты не терпишь примесей, не выносишь ничего чужеродного, ты божество, которое так легко спугнуть… Но тто простое счастье, которое ты даешь, – бесконечно.
Антуан де Сент-Экзюпери, 30-е годы ХХ века
Здравствуй, ласковая, прохладная вода!
В ушах путника даже слабая родниковая
капель звучит как мощный гул моря
– так ты желаннна в пустные, вода!
Роллан Сейсенбаев
1968
Здесь, у самого аула Караой, Сырдарья начинает шириться, бурно шуметь, вскипать желтоватой пеной у берегов. Всяк стоящий на берегу поймет ее радость. Словно бы она, тащась день изо дня по горячим пескам, уже теряла надежду добраться до моря, уже задыхалась, а здесь, у самого аула Караой, ударил вдруг ей навстречу гул долгожданного моря и она вся встрепенулась, расправилась, весело затрубила – и понеслась, мчится к нему, верная и преданная, вот уже тысячи лет, вот уже тысячи лет…
Всяк стоящий на ее берегу, впрочем, не может не заметить и другое. Он обнаружит, что река с годами медленно, но верно мелеет, берега осыпаются. Он подумает об этом, и станет на сердце у него сумрачно. Так отвечает человеческая душа на любое исчезновение, на любую смерть. Среди окружающих ли ее людей или среди природы. Ибо исчезновение, ибо уход в небытие того, что когда-то было рядом и, быть может, казалось вечным, – это лишнее напоминание человеку о его бренности…
Молодой учитель географии стоял на берегу и с жалостью смотрел на реку. Да, она мелела. Там по всему верховью, из нее жадно сосут воду промышленные предприятия, воздвигнутые на берегах за последние годы. Вода ее уходила в песок, бесхозно выплескиваясь на огромные плантации хлопка и риса, разбросанные вдоль обоих ее берегов… Если так будет дальше, то скоро Сырдарья окажется испитой до дна. Однажды она не принесет свою воду морю – она умрет. Если умрет река, умрет и море. Если умрет море, умрут и рыбаки, и землепашцы, и животноводы, населяющие ее берега. Вымрут и аулы, разбросанные по всему побережью. И дальше – смерть потянется к городам…
Трудно все это было представить учителю Жалелхану, но такое вполне могло случиться. Он уже третий год учительствовал в Караое; приехал сюда сразу после института, по направлению. За это время сколотил из увлекающихся ребят небольшой географический кружок. Видя, что они любознательны, учитель выводил их в походы. За разговорами, за увиденным, за услышанным ребята лучше узнавали родной край; да и самому ему было интересно. Прошлым летом они прошли вверх по Амударье, а в этом решили совершить путешествие по Сырдарье…
Они шли весь день, только к вечеру учитель дал команду. "Ребята, привал!" И вот уже потянулся дымок костра, туристы принялись готовить ужин, но прежде всего конечно же бросились купаться. После ужина все, как это водится в походах, потянулись к костру, зазвучала гитара, некоторые, впрочем, отправились спать, утомленные дальней дорогой. Учитель, помешивая палкой в костре, спросил школьников:
– А знаете ли вы, что в истории практически нет властителя, который не побывал бы на берегах Сырдарьи?
Ребята, приготовившись слушать, молчали. Красное солнце уже скрылось за песчаными холмами, было сумрачно. В степи за спинами ребят юркали суслики, пробегали вслед за ними лисы…
– Лет триста или двести назад еще до нашей эры эти степи населяли воинственные саки. Персидский царь Кир надумал однажды их покорить. Но дорожили саки своей землей. Они разбили персидское войско, а самого Кира взяли в плен…
Мягкий голос учителя завораживал. И не только ребят. Совсем молоденькая его коллега Жадыра, только только после института, слушала его с той девичьей задумчивостью и смущенностью, которые ясно выдавали ее нарождающееся чувство.
– Саки были не совсем обычным племенем. Дело в том, что во всем у них главенствовали женщины. Мужчины подчинялись им, поклонялись их духам. После пленения Кир царица саков Томирис приказала воинам отсечь Киру голову и бросить ее в бурдюк, наполненный кровью. "Ты жаждал крови, Кир? Так насыться же ею!" – сказала она при этом. Воины крепко завязали бурдюк и кинули его в Сырдарью. Почитайте девятитомник Геродота – там есть эта историческая легенда.
– После Кира на престол заступил Дарий. Скоро он собрал огромное войско и решил уничтожить скифов. Скифы отступили, но, отступая, сжигали за собой все, уничтожали колодцы. Тогда Дарий вызвал их на открытый бой. Царь скифов Иданфис вместо ответа прислал персам подарки: быстрокрылую птицу, мышь, лягушку и пять стрел. "Значит скифы запросили пощады!", – обрадовался Дарий. Но мудрый его полководец Гарил объяснил: "О всемогущий Дарий! Это не так. Этим они хотят сказать: персы, летите птицами, бегите мышами, скачите лягушками через наши болота – но прочь с нашей земли! Иначе ждет вас смерть от скифских стрел!" Дарий тут же покинул земли скифов. В том походе он выколол глаза храброму скифскому воину Иманбеку, который просил царя высвободить из плена его друга. Он выколол глаза Иманбеку, но за это отпустил на волю его друга. И понял, что такие люди, что такое племя не склонит своей головы ни перед кем. Иманбек жил на берегу Сырдарьи. Он стал музыкантом, целителем, пророком и поэтом…
Один из учеников, семиклассник Омаш, воскликнул:
– Мне дедушка говорил, что могила святого Иманбека сохранилась!
– Да, она сохранилась. Раньше люди специально приходили, приезжали поклониться духу святого Иманбека – это исцеляло людей от болезней. Теперь она осталась на территории Байконура, туда не попасть…
– А где Алтын тюбе?
– Алтын тюбе в Туркмении, Бесшатыр на Или… Красивые мавзолеи на могилах святых видны издалека. А если присмотреться к их камням, то и в рисунке, и в орнаменте, и в самой архитектуре можно найти доказательства того, что культуры – Казахстана, Средней Азии и Египта, Ближнего Востока очень похожи…
Омаш посмотрел в ту сторону, где по его предположениям должен находиться Байконур, и задумался. Полоса багрового заката окрашивала далекие барханы, и воображению подростка на миг предстало персидское войско в железных шлемах. Оно двигалось зловеще колыхаясь, над ним стоял гул человеческих голосов, слышался лязг мечей, звон копий…
– Позже, в третьем-четвертом веке, этими землями владели тюркские каганаты…
– Учитель! – вспомнил Омаш. – Вы обещали почитать нам стихи…
– Тюркских воинов? Потом как-нибудь… – Он помолчал – Омаш, ты можешь объяснить, что такое человек?
– Я? – растерялся школьник и ляпнул первое, что пришло ему в голову: – "Человек – звучит гордо!"
Вокруг засмеялись.
– Это, конечно, да. Ну а если самому подумать?
Омаш молчал, не находя нужных слов.
– Человек – это начало разумной жизни. Только ему дан разум. В то же время человек таит в себе множество опасностей. Его знания могут превратиться в огромную разрушающую силу, – сказал Жалелхан.
– Почему? – Ребята, затаив дыхание, ближе подвинулись к нему.
Учитель помолчал и вздохнул:
– Иногда мне кажется, что человек – это грандиозная ошибка природы…
Ребята переглянулись, ничего не понимая.
– Потому что человек восстал против матери, которая его породила – против природы.
Жадыра вскинула голову и сказала с какой то дерзостью, искренним ее убеждением:
– Подчинить природу себе, заставить ее служить человеку – разве это не главная наша цель?
Грустно улыбнулся Жалелхан:
– Нет, Жадыра, не главная. Природу нужно любить, но не надо ее покорять и подчинять. Это невозможно. Природа жестоко мстит человеку за вмешательство.
Жадыра смотрела на него с непониманием.
– Впрочем, это тема для очень серьезного разговора, мы об этом еще поговорим. Эти мысли пришли ко мне не просто: я заметил, что камыш на реке поредел, сама река обмелела… Ну что, спать?
– А стихи? – загалдели ребята.
– Учитель, а почему наши войска вошли в Чехословакию? – спросил вдруг Омаш.
– Потому что чехи хотели свергнуть социализм! – закричали все.
– Омаш, а ты сам как к этому относишься? – Жалелхан с любопытством посмотрел на ученика, который нравился ему больше других своей откровенностью, какой-то недетской сообразительностью.
– Я не люблю насилия, – тихо ответил Омаш.
– И я не люблю…
Возникла пауза: неловкая, необъяснимая и странная.
– Давай больше не будем говорить об этом, идет? Думаю, что руководители двух государств урегулируют эту проблему.
– Жалелхан, а все-таки почитайте нам стихи, – попросила Жадыра.
Он улыбнулся ей за то, что она сознательно или нет? – сгладила неловкость.
– Ну что ж, уговорили.
Опасайтесь, о мудрецы, этого кошмарного мира,
опасайтесь!
Избегайте, о несведущие, людского демона,
избегайте!
Здесь – смерть властелин, здесь хаос падишах,
Гнет – здесь герой, интрига здесь властелин.
Порядок здесь – невозможен, справедливость здесь -
невидима.
Благо здесь – редкость, здравие здесь – поколебимо.
Летучая мышь враждует с днем, мотылек со свечой.
Варварство ты вооружил мечом, а разум искалечил.
Льва ты отдал на растерзание муравью, вот твоя
справедливость, о мир!
Слона ты отдал на растерзание мухе, вот твое
правосудие, о жизнь!
Долго лежал Омаш с открытыми глазами. Как много звезд на небе! Какие они крупные! Кажется, крикни – и все посрываются и полетят на землю серебряным дождем…
Он смотрел на звезды и слышал плеск Сырдарьи. Потом подумал про Байконур, про могилу святого Иманбека. Вот бы стать таким же смелым! Стать таким же прекрасным поэтом, как Иманбек! С тем он и уснул.
Собака сумасшедшей Кызбалы села посреди двора, задрала вверх морду и завыла. Жуткий это был вой, словно она предчувствовала не одного покойника, а целых десять. В Караое другие псы, обычно отзывавшиеся на любой звук, теперь молчали, напуганные, словно бы собака сумасшедшей Кызбалы этим воем хоронила не только людей, но и вообще всякую живую тварь в ауле и вокруг; их в том числе.
На песчаный взгорок у моря взбежал матерый волк – вожак стаи. Он тоже задрал морду и завыл. К нему присоединилась волчица с волчатами. Но недолго они выли. Сбежали с пригорка и торопливо затрусили в сторону Балхаша…
Мимо Караоя тем временем стали пробегать стада сайгаков, Один… два…три… они мчались стремительно, не оглядываясь – уходили отсюда и тоже к Балхашу.