– Он должен был сочинить какой-то повод. Так какой?
В интересах моего спящего друга я счел разумным несколько уклониться от истины.
– Он… э… по-моему, он сказал, что его… э… интересует коллекция табакерок мисс Укридж.
– У вас есть коллекция табакерок, мисс Укридж?
– Да.
– Где вы их храните?
– В гостиной.
– Проводите меня туда, будьте так добры.
– Но я не понимаю…
Мистер Доусон прищелкнул языком с некоторой досадой. Он как будто был очень раздражительной ищейкой.
– Мне казалось, что теперь все уже должно быть ясным. Этот субъект пробирается в ваш дом под благовидным предлогом, избавляется от этого джентльмена… А как он от вас избавился?
– Ну-у, я просто ушел. Решил прогуляться по саду.
– Э? Ну, сумев остаться наедине с вашим племянником, мисс Укридж, он подливает ему в стакан кайфа…
– Подливает кайфа?
– Тот или иной наркотик, – пояснил мистер Доусон, изнемогая из-за ее невежества.
– Но он же младший священник!
Доусон коротко хохотнул:
– Представляться младшим священником – любимый приемчик Заики Сэма. В этом обличье он работает на скачках. Это гостиная?
Да, это была гостиная, и даже без пронзительного вопля, который вырвался из уст хозяйки, мы мгновенно поняли, что худшее произошло. Пол был усеян щепками и битым стеклом.
– Их нет! – горестно вскричала мисс Укридж.
Любопытно, как по-разному одно и то же воздействует на разных людей. Мисс Укридж превратилась в ледяную статую горя. Мистер Доусон, с другой стороны, казалось, обрадовался. Он поглаживал коротко подстриженные усы с видом благодушной снисходительности и говорил что-то о красиво обтяпанном дельце. Он называл Заику Сэма крепким орешком и поделился своим мнением, что отсутствующий Заика вполне может считаться одним из ребят, причем не из худших.
– Что мне делать? – стонала мисс Укридж. Я испытывал к ней жалость. Мне она не нравилась, но ведь она страдала.
– В первую очередь, – энергично сказал мистер Доусон, – надо узнать, сколько чего забрал этот субчик. Что-нибудь еще ценное в доме есть?
– Мои драгоценности у меня в спальне.
– Где?
– Я храню их в коробке в комоде.
– Ну, вряд ли он их там отыскал, однако лучше мне пойти и проверить. А вы пока осмотритесь тут и составьте полный список украденного.
– Все мои табакерки.
– Так посмотрите, не пропало ли еще что-нибудь. Где ваша спальня?
– На втором этаже. Окнами к фасаду.
– Отлично.
Мистер Доусон, сама энергичность и компетентность, покинул нас. Я сожалел о его уходе. Меня мучило предчувствие, что остаться наедине с этой обездоленной женщиной окажется не так уж приятно. И оказалось.
– Почему, во имя всего святого, – сказала мисс Укридж, набрасываясь на меня, будто на родственника, – вы сразу не заподозрили этого самозванца, едва он вошел?
– Ну-ну, я… он…
– Даже младенец сразу бы заметил, что это не настоящий младший священник.
– Он казался…
– Казался! – Она беспокойно бродила по комнате, и внезапно у нее вырвался визгливый вопль: – Мой нефритовый Будда!
– Прошу прощения?
– Негодяй украл моего нефритового Будду. Идите и предупредите сыщика.
– Всенепременно.
– Да идите же! Чего вы ждете?
Я тщетно вертел и дергал ручку.
– Мне не удается открыть дверь, – кротко сообщил я.
– Ха! – сказала мисс Укридж, коршуном вцепляясь в ручку. В каждом отдельном представителе рода людского живет неколебимое убеждение, что он или она с легкостью откроет дверь, которая не поддалась усилиям их сородичей. Она ухватила ручку и энергично ее дернула. Дверь скрипнула, но не поддалась. – Да что с ней такое? – гневно воскликнула мисс Укридж.
– Ее заклинило.
– Я знаю, что ее заклинило. Пожалуйста, сделайте что-нибудь, и немедленно. Боже великий, неужели, мистер Коркоран, вы не способны хотя бы открыть дверь гостиной!
Поданный в таком ракурсе и таким тоном, этот подвиг, бесспорно, выглядел более чем по силам мужчине, физически хорошо развитому и получившему прекрасное образование. Но я с большой неохотой после еще нескольких экспериментов должен был признать, что требуемое выше моих возможностей. Это как будто укрепило мою гостеприимную хозяйку в ее давнем мнении, что я, пожалуй, самый жалкий червяк, которому провидение в своей неисповедимости почему-то позволило появиться на свет.
Она так прямо этого не сказала, а только презрительно фыркнула, но я совершенно точно понял ее мысли.
– Позвоните дворецкому.
Я позвонил дворецкому.
– Позвоните еще раз.
Я позвонил еще раз.
– Кричите!
Я закричал.
– Продолжайте кричать!
Я продолжал кричать. В тот день я был в голосе. Я кричал "эй!", я кричал "ау!", я кричал "на помощь!", и еще я кричал в широком общем смысле. Это было исполнение, которое заслуживало чего-нибудь побольше простого слова благодарности. Но когда я сделал паузу, чтобы перевести дух, мисс Укридж обронила только:
– Да не шепчите так!
Я нянчил мои перенапрягшиеся голосовые связки в оскорбленном молчании.
– На помощь! – закричала мисс Укридж.
Как вопль, этот крик не шел ни в какое сравнение с моими. Ему не хватало звучности, задора и даже тембра. Но кап ризный случай, который управляет людскими судьбами, повелел, чтобы именно на него последовал отклик. За дверью хриплый голос произнес:
– Что там еще?
– Откройте дверь.
Ручка затряслась.
– Ее заклинило, – произнес голос, в котором я узнал таковой моего старинного друга Стэнли Фиверстоунхо Укриджа.
– Я знаю, что ее заклинило! Это ты, Стэнли? Погляди, почему ее заклинило.
Последовали секунды тишины. Видимо, снаружи проводились изыскания.
– Под нее загнан клин.
– Так извлеки его немедленно.
– Тут нужен нож или еще что-нибудь.
Последовала новая пауза для отдыха и медитаций. Мисс Укридж, сдвинув брови, мерила шагами комнату. А я бочком забрался в угол и стоял там, в какой-то мере ощущая себя молодым неопытным укротителем диких зверей, который ненароком запер себя в клетке со львами и пытается вспомнить, какие рекомендации на такой случай содержатся в "Уроке третьем" дрессировочного курса по переписке.
Снаружи послышались шаги, затем скрип и скрежет. Дверь отворилась, и мы узрели на коврике Укриджа с большим кухонным ножом в руке, взлохмаченного и, видимо, с разламывающимися висками. А также дворецкого, чья профессиональная осанка претерпела заметный ущерб, а лицо припудривала угольная пыль.
Характерно для мисс Укридж, что она повернулась к провинившемуся служителю, а не к племяннику-спасителю.
– Бартер, – прошипела она, насколько в возможностях женщины, даже с ее интеллектуальными дарованиями, прошипеть слово "Бартер", – почему вы не пришли, когда я звонила?
– Я не слышал звонка, сударыня. Я находился…
– Вы должны были услышать звонок.
– Нет, сударыня.
– Почему нет?
– Потому что я находился в угольном подвале, сударыня.
– Что, во имя всего святого, вы делали в угольном подвале?
– Меня понудил спуститься туда, сударыня, некий человек. Он запугал меня пистолетом. А потом запер там.
– Что! Что еще за человек?
– Личность с коротко подстриженными усами и сверлящими глазами. Он…
Рассказчик столь интересной истории, как эта, имел полное право ожидать, что ее дослушают до конца, но на этом месте дворецкий Бартер лишился своих слушателей. С прерывистым стоном его хозяйка промчалась мимо него, и мы услышали, как она взбежала по лестнице.
Укридж обратил на меня жалобный взгляд:
– Что, собственно, происходит, малышок? Черт, у меня голова раскалывается. Что случилось?
– Младший священник подмешал тебе кайфа в стакан, и тогда…
– Младший священник? Это немножко слишком множко. Провалиться мне, это уж чересчур. Корки, старый конь, я объехал весь мир на грузовых судах, и все такое прочее. Я пил в портовых салунах от Монтевидео до Кардиффа. И единственный раз, когда кому-то удается мне что-то подмешать, так это в Уимблдоне! И младшему священнику! Скажи мне, малышок, они все такие? Ведь если так…
– Он, кроме того, стырил табакерки твоей тетки.
– Младший священник?
– Да.
– О-го-го! – сказал Укридж, и я увидел, как он проникается новым почтением к духовенству.
– И тут явился другой тип – его сообщник, прикинувшийся сыщиком, – и запер нас здесь, а дворецкого в угольном подвале. И думается, он смылся с драгоценностями твоей тетки.
Пронзительный визг огласил воздух где-то над по толком.
– Так и есть, – сказал я кратко. – Но, старина, я, пожалуй, пошел.
– Корки, – сказал Укридж, – стань со мной плечо к плечу.
– При любых нормальных обстоятельствах – безусловно. Но сейчас я твою тетю видеть не хочу. Через год-другой – пожалуй, но не сейчас.
На лестнице послышались спускающиеся торопливые шаги.
– Всего хорошего, – сказал я, проскальзывая мимо и устремляясь навстречу вольным просторам. – Мне пора. Спасибо за очень приятный день.
С деньгами в наше время туговато, но на следующее утро я решил, что трату в два пенса на телефонный разговор с "Вересковой виллой" нельзя счесть неоправданным мотовством. С безопасного расстояния я был не прочь узнать, что произошло там накануне после того, как я удалился.
– Вас слушают, – произнес важный голос, когда трубка была снята.
– Это вы, Бартер?
– Да, сэр.
– Это мистер Коркоран. Я хотел бы поговорить с мистером Укриджем.
– Мистера Укриджа тут нет, сэр. Он отбыл около часа назад.
– О? Вы имеете в виду, отбыл… э… навеки?
– Да, сэр.
– О! Благодарю вас.
Я повесил трубку и, глубоко задумавшись, вернулся к себе. Меня не удивило, когда Баулс, мой домохозяин, сообщил мне, что Укридж ждет меня в гостиной. Этот швыряемый ураганами человек имел обыкновение в тяжкие минуты искать убежища у меня.
– Приветик, малышок, – сказал Укридж кладбищенским тоном.
– Так ты здесь?
– Да, я здесь.
– Она тебя вышвырнула?
Укридж слегка вздрогнул, словно от какого-то болезненного воспоминания.
– Мы обменялись мнениями, старый конь, и пришли к выводу, что нам лучше жить в разлуке.
– Не вижу, как она может винить за случившееся тебя.
– Баба вроде моей тетки, малышок, способна винить кого угодно за что угодно. И вот я начинаю жизнь заново, Корки, человеком без гроша за душой, и противопоставить широкому миру я могу только мою прозорливость и мой мозг.
Я попытался привлечь его внимание к оборотной стороне медали.
– У тебя же все тип-топ, – сказал я. – Ты в положении, о котором мечтал. У тебя же есть деньги, которые насобирала твоя лютиковая девица.
Моего бедного друга сотряс сильнейший спазм, и, как всегда в минуты душевной агонии, его воротничок стряхнул запонку, а пенсне спрыгнуло с переносицы.
– Деньги, которые насобирала эта девица, – ответил он, – недостижимы. Они ушли в небытие. Сегодня утром я с ней увиделся, и она мне все рассказала.
– Рассказала тебе что?
– Что в саду, пока она продавала лютики, к ней подошел младший священник и – вопреки ужасному заиканию – настолько красноречиво доказал ей, как нехорошо грести деньги нечестным путем, что она пожертвовала их все в его Фонд Церковных Расходов и вернулась домой с твердым намерением вести более праведную жизнь. Женский пол неуравновешен и эмоционален, малышок. Старайся иметь поменьше дела с его представительницами. Ну, а пока дай мне чего-нибудь выпить, старый конь, только покрепче. Такие минуты – жестокое испытание для мужской души.
© Перевод. И.Г. Гурова, наследники, 2011.
Укридж и старик Черезбрак
– Корки, старый конь, – сказал Стэнли Фиверстоунхо Укридж потрясенным голосом, – ничего поразительнее я не слышал за все время моего существования. Я изумлен. Ты мог бы сбить меня с ног соломинкой.
– Жалко, что у меня при себе нет соломинки.
– Этот так называемый костюм? Это потертое заношенное рубище? Неужели ты стоишь вот тут и на самом деле говоришь мне, что тебе нужен этот обтрепанный, жалкий, мятый-перемятый костюм? И честное слово, да провалиться мне, когда вчера, перебирая твой гардероб, я наткнулся на него, то решил, что ты отверг его уже много лет назад и просто забыл пожертвовать какому-нибудь достойному бедняку.
Я излил душу. Любой непредвзятый судья безоговорочно признал бы, что у меня была причина излить ее с жаром. Весна, явившись в Лондон в блеске золотого солнечного света, властно призвала всех молодых людей насладиться юностью, облечься в новые пиджачные костюмы из ткани "в елочку", и выйти на улицу, и поразить население верхом элегантности, а я лишился всего этого из-за таинственного исчезновения моего нового, с иголочки, костюма.
И после суточной разлуки я повстречал его на Пиккадилли с Укриджем внутри.
Я продолжал говорить и достиг некоторых высот красноречия, но тут рядом с нами остановилось такси и извергло щуплого щеголеватого старичка, который вполне мог оказаться герцогом, или полномочным послом, или еще кем-либо из той же породы. Его украшали острая седая бородка, цилиндр, нежно-зеленые гетры на штиблетах, аскотский галстук и гардения в петлице. И если кто-нибудь сказал бы мне, что такой достопочтенный джентльмен хотя бы шапочно знаком с С.Ф. Укриджем, я рассмеялся бы глухим смехом. Далее, если бы меня поставили в известность, что Укридж, когда такой джентльмен тепло с ним поздоровается, словно бы не заметит его и холодно продолжит свой путь, я наотрез отказался бы этому поверить.
Тем не менее оба эти чуда свершились.
– Стэнли! – вскричал старый джентльмен. – Боже мой, я же не видел тебя годы и годы! – И он говорил так, будто сожалел об этом, а совсем не радовался подобной удаче, при одной мысли о которой у меня слюнки потекли. – Пойдем же, мой милый мальчик, перекусим вместе.
– Корки, – обдав его леденящим взглядом, сказал Укридж, тихим напряженным голосом, – пошли. Нам пора.
– Разве ты не слышал? – ахнул я, когда он потащил меня вперед. – Он же пригласил тебя перекусить с ним.
– Я его расслышал, Корки, старина, – мрачно сказал Укридж. – И усеки одно: от этого типуса лучше держаться подальше.
– А кто он?
– Мой дядя. Один из.
– Но он выглядит таким респектабельным!
– Вернее сказать, дядя через брак. Или даже через-через? Он женился на сводной сестре моей покойной мачехи. Пожалуй, – добавил Укридж в размышлении, – "через-через" будет наиболее точно.
Тайна усугубилась, но у меня не было ни малейшего желания барахтаться в ней.
– Но почему ты прошел сквозь него?
– Это долгая история. Расскажу, пока мы будем перекусывать.
Я гневно взмахнул рукой:
– Если ты рассчитываешь, слямзив мой весенний костюм, хотя бы на черствую корку…
– Возьми себя в руки, малышок. Приглашаю я. Главным образом благодаря этому костюму я только что преодолел круговую оборону министерства иностранных дел и куснул старину Джорджа Таппера на пятерку. Можешь ни в чем себя не ограничивать.
– Корки, – минут десять спустя задумчиво сказал Укридж, намазывая икру на гренок в гриль-баре "Риджента", – ты когда-нибудь томился мыслью о том, что могло бы быть?
– Как раз сейчас и томлюсь. Я мог бы быть одет вот в этот костюм.
– Нет ни малейшей необходимости возвращаться к нему, – с достоинством сказал Укридж. – Я уже объяснил это маленькое недоразумение. Объяснил исчерпывающе. Нет, я имел в виду другое: ты когда-нибудь размышлял о непостижимых играх Судьбы, о том, что, не случись того и этого, ты мог бы… ну, быть тем или этим? Например, если бы не старик Черезбрак, я был бы теперь главной опорой колоссального предприятия и, по всей вероятности, состоял бы в счастливом браке с очаровательнейшей девушкой и был бы отцом полудюжины лепечущих детишек.
– В таком случае, поскольку наследственность есть наследственность, мне пришлось бы сдавать свои весенние костюмы на хранение.
– Корки, старый конь, – страдальчески сказал Укридж, – ты бубнишь и бубнишь про свой мерзкий костюм. Это свидетельствует о духе прижимистости, который я одобрить не могу. О чем я говорил?
– Болтал что-то про Судьбу.
– А, да.
* * *
Судьба (начал Укридж) странная штука. Загадочная. Ты не можешь этого отрицать. Очень многие люди это замечали. И чуть ли не самое загадочное, так это ее манера с наслаждением поглаживать тебя по голове, убаюкивать все твои опасения, а потом внезапно ставить твою ногу на банановую кожуру. Именно тогда, когда все идет на удивление гладко, – бац! – в колеса всовывается палка, и вот пожалуйста!
Возьми, для примера, случай, про который я намерен тебе рассказать. Я как раз начал смотреть на себя как на любимое дитя фортуны. Все складывалось отлично, ну просто на удивление. Моя тетя Джулия перед тем, как уплыть в Америку в одно из своих лекционных турне, одолжила мне до своего возвращения принадлежащий ей коттедж в Маркет-Дипинге в Суссексе, отдав распоряжение местным торговцам снабжать меня всем жизненно необходимым и записывать это на ее счет. Из какого-то источника – в данный момент не помню, какого именно, – я забрал две пары белых спортивных брюк и теннисную ракетку. И в заключение после довольно неприятной сцены, во время которой я был вынужден отозваться о нем как о тупоголовом бюрократе, мне удалось выцарапать два фунта из старины Таппи. Мне следовало бы понять, что такая удача долго не продлится.
Следует упомянуть, что в нашем прощальном разговоре на вокзале Ватерлоо в ожидании, когда поезд тронется, тетя Джулия дала понять, что причиной, побудившей ее загнать меня в свой коттедж, было не просто желание, чтобы я приятно провел лето. Выяснилось, что в Дипинг-Холле, самом большом доме в тех местах, проживает некий сэр Эдвард Бейлисс, О.Б.И., иными словами кавалер ордена Британской империи четвертой степени, типус, глубоко погруженный в производство джута. По сей день я так толком и не выяснил, что такое джут, но в любом случае с этим сэром Эдвардом следовало считаться, потому что его предприятия имелись повсюду и предлагали бесчисленные возможности для молодого талантливого новичка. Кроме того, он был горячим поклонником романов моей тетки, и она в кратких и частично бестактных словах поставила меня в известность, что цель моего пребывания там – подольститься к нему и получить место. А это, сказала она (вот тут-то я и заметил, что она перешла на пошлости), даст мне шанс заняться чем-то полезным, перестать быть, как она выразилась, бездельником и паразитом.
Бездельником! Нет, ты только подумай! Словно бы, Корки, в моей жизни был хотя бы один день, когда я не работал бы за десятерых. Да возьми для примера выкусывания пары фунтов из старины Таппи. Звучит просто, но сомневаюсь, что тут справился бы и Наполеон. Таппи, хотя и золотой типчик, иногда встает с левой ноги. Входит в свой кабинет и находит ноту от президента Уругвая или какого-нибудь еще прохиндея, и родник добра в его груди пересыхает. И он становится такими тисками в человеческом облике, что мог бы взбежать с охапкой угрей на пятый этаж, не уронив ни единого. И все-таки менее чем за четверть часа я выудил у него пару фунтов.
Ну да женщины и не такое говорят.