22
"Эта пташка от меня далеко не улетит", - подумал Синяков, с ухмылкой глядя вслед Мане. Молодая женщина теперь не очень-то его занимала. У него была забота поважнее. Из-за этого он и приехал в Бурьяновку. Надо было спешно повидать Юдла.
"Ишь как вертится, прямо юла!" Синяков с насмешкой следил за Юдлом, который, громко крича, суетясь, усаживал людей на солому. Когда сеанс наконец начался и глаза всех устремились к экрану, агроном прошел мимо Юдла, стоявшего около киноаппарата, и, слегка задев его плечом, направился к темному палисаднику. Спустя минуту Юдл догнал его.
- Иващенко здесь не был? - тихо спросил Синяков.
- Нет. Что-нибудь случилось? - У Юдла забегали глазки.
- Пока ничего не случилось… Но смотри поосторожнее с молотилкой! Что-то он пронюхал. Вчера был в Блюментале, молотилку осматривал. Хорошо, что я там оказался. Успел. Еще минута - и было бы поздно… Понял? Идем, идем отсюда, - он тронул Юдла за локоть, - нас могут увидеть.
Тихо разговаривая, брели они по пустой вечерней улице. Около загона Синяков остановился.
- О Волкинде ты не беспокойся, - сказал он, - этого я беру на себя. С ним легче всего. Пусть строит коровник, да побольше. - Синяков зло рассмеялся, - Ты за молотилкой следи, это твое дело. Иващенко в любой момент может заскочить сюда. Понял? Чего ты там бормочешь? Уже испугался, заячья твоя душа?
- Что и говорить… Напротив… Пусть они пугаются. Скорей они подохнут, чем что-нибудь проведают…
- Ну-ну, расхвастался! Ты поменьше языком молол бы и побольше делал. А теперь валяй обратно. - Он указал на колхозный двор. - Скоро и я приду.
Когда Синяков вернулся на колхозный двор, кино уже кончилось, но молодежь не расходилась. Среди девушек Синяков сразу заметил Зелду.
"Недурна… На такую не жаль и несколько вечеров потратить. - Он вспомнил, как прижимался к ней в бричке. - Кажется, с ней нетрудно будет сладить".
- Гулять, гулять! - крикнул Синяков девушкам. - Вечерок-то какой… Берите своих хлопцев - и пошли.
- К выгону пойдем! - Коплдунер потащил за руку Настю.
Парни и девушки, толкая друг друга, веселой гурьбой двинулись к воротам.
Широкая, вольная степь, пряные запахи чабреца и скошенного сена, далекий скрип ворота - как это все близко его сердцу! Синяков сейчас пешком прошел бы прямо по темной, овеянной мягкой осенней прохладой степи туда, в родную деревню на Херсонщине, где среди высоких тополей стоял богатый отцовский двор. Родной дом… Остались от него одни стены. Все отняли, растащили… Но ничего, уже не долго ждать…
Синяков хлопнул Коплдунера по плечу и громко запел:
Завтра рано, в эту пору, к нам товарищи придут,
А быть может, в эту пору…
Ребята дружно подхватили.
Зелда в обнимку с подружками шла позади. Голос Синякова выделялся среди других, ей было приятно, что этот человек, которого все уважают, то и дело оглядывается на нее.
- Почему ты не поешь? - Синяков взял Зелду за руку.
Девушка смутилась и ничего не ответила.
- Ты не хочешь со мной разговаривать? Давай петь вместе. Ты запевай, а я буду подтягивать.
Синяков с Зелдой отстали. Ребята были уже далеко, пение доносилось все глуше и глуше.
Синяков, не отпуская руки Зелды, вдруг резко повернул обратно.
- Куда вы? - Зелда остановилась.
- Давай пройдемся к плотине.
- А ребята? - Она попыталась высвободить руку. - Мы отстали от них.
- Пусть. Догонят… Да и к чему они нам? - Он наклонился к девушке.
"Зачем я иду с ним? - думала Зелда. - Ведь я же хочу с ребятами". Но сказать почему-то не решилась.
Они свернули на тропинку и вдоль канавы пошли вниз.
Песни уже не было слышно. Зелда различила двор Шефтла. В ночном сумраке его хата казалась еще ниже и сгорбленнее. "Шефтл, наверно, спит под арбой, раскинулся на соломе", - подумала она.
Ставок тихо плескался о берег.
Синяков нагнулся, поднял ком земли и бросил в камыши. Далеко-далеко хлюпнула вода.
- Уже поздно, - сказала Зелда умоляюще. Пойдемте…
- Ну, пошли туда, в степь.
- Нет, я не хочу. - Зелда снова попыталась высвободить руку.
- Ну, пойдем… немножко… В степи теперь хорошо. Темно, свежо… Чувствуешь, как там пахнет?
- Нет, нет, - просила девушка, - отпустите меня!
- Ну, тогда давай сядем здесь. - Он потянул ее за руку и усадил рядом с собой.
Зелда сидела, опустив голову. Зачем она пошла с ним, с этим чужим человеком? Какие у него липкие руки!
- Ну, мы уже посидели… Хватит!
Синяков не ответил. Он обхватил девушку обеими руками и, крепко стиснув грудь, стал пригибать ее к земле.
- Оставьте, оставьте!
Зелда вырвалась и, громко всхлипывая, побежала вдоль канавы к хутору.
23
Меер Волкинд до позднего вечера все хлопотал у молотилки. Оставив Риклиса сторожить ток, он отправился пешком домой.
Волкинд шел медленно, пересекая наискось сжатые поля, с трудом передвигая ноги в огромных юфтевых сапогах по засохшей стерне и спутавшемуся бурьяну. Не везло ему последнее время. Все шло не так, как ему хотелось, - и с молотьбой не ладилось, и с коровником не получалось. Одно к одному. Да еще и это… пожалуй, самое главное… Нет, о Мане он сейчас и думать не хочет. Всеми силами он старается отогнать мысли о ней. О молотилке, о хлебе он мог разговаривать с колхозниками, покричать, даже крепко выругаться, но о своей беде с Маней он никому не мог рассказать. Сколько раз он внушал себе, что ровно ничего не произошло: мало ли что ему померещилось…
"Ну что тут плохого? Покаталась на бричке, подышала свежим воздухом". Но в душе он знал, что это не так. И все-таки делал вид, что ничего не случилось. Маню он ни разу не попрекнул.
"Чем говорить о таких вещах, - думал он, - лучше уж смолчать…" Только бы не показать ей, что он ее в чем-либо подозревает…
Но сегодня все в его душе перевернулось. Казалось бы, ничего особенного. Один из трактористов сказал, что опасно оставлять молодую жену дома, и все засмеялись. Никто, конечно, не назвал Маню, но Волкинд почувствовал, что о ней речь. И ведь не в первый раз. На следующий день после памятного вечера этот же тракторист спросил Волкинда, отыскала ли его накануне жена. "Всю степь объездила, бедняжка, никак не могла вас найти". Тогда Волкинд почему-то не обратил внимания на слова тракториста, а сегодня ему все представилось по-другому. Ведь Маня знала, что он в сельсовете.
Несмотря на усталость, Волкинд шел быстро. Он даже не заглянул на колхозный двор, а направился прямо домой. Нет, он должен положить этому конец. Конец - и все тут! Он ей прямо скажет: "Я от тебя многое терпел, но обмана не допущу…"
Волкинд решительно повернул на темный двор, к хате.
Через низкое окно на вишневый палисадник падала светлая полоса.
"Она дома. Сейчас же покончу с этим… Только спокойно… Я задам ей лишь один вопрос: зачем она с этим… с агрономом, - он не хотел даже мысленно произносить его имя, - вдруг ночью поехала искать меня в Вороньей балке? Ведь она отлично знала, что я в Санжаровке, в сельсовете".
Войдя в хату, Волкинд сильно хлопнул дверью. Пусть Маня на него набросится, - так легче будет начать разговор. По Мани в комнате не было. На кушетке, заложив ногу на ногу, сидел Синяков. Волкинд остановился у порога.
- О! Вот наконец и председатель! - громко сказал Синяков, как показалось Волкинду, с издевкой в голосе. - Откуда так поздно? Все трудишься, а? Или к какой-нибудь молодке заглянул по дороге?
- А чем я хуже других, - сухо ответил Волкинд, снимая запыленный плащ.
- Ну, рассказывай, как дела. - Синяков забрался поглубже на кушетку и вытянул ноги, словно Волкинд к нему в дом пришел, вынул из кармана большую жестяную коробку с махоркой и с треском открыл ее. - Курить хочешь?
Волкинду не хотелось курить. Он с утра ничего не ел, и у него кружилась голова, но он молча оторвал потрескавшимися пальцами кусок старой газеты и взял щепотку табаку. Скручивая цигарку, он не замечал, как на его большие ссохшиеся сапоги сыпалась махорка.
- Ну, рассказывай, как идет молотьба?
В комнату вбежала Маня, веселая, оживленная. Она, видимо, собиралась рассказать что-то забавное, но, увидев мужа, осеклась.
- Ах, явился наконец? Я говорила, что ты скоро придешь… Где ты пропадал весь день? - Она давно так ласково с ним не обращалась.
Волкинд исподлобья посмотрел на жену. Сейчас она казалась ему еще красивее, чем в те дни, когда была его невестой.
- И тебе не стыдно! Смотри, какие у тебя сапоги! - с мягкой укоризной говорила Маня. - Не мог почистить?
Волкинд ничего не ответил, сел на табуретку у окна.
- Что ты такой мрачный? Все молотьба тебя беспокоит? Мне говорил твой завхоз… - Глаза Синякова нагло улыбались: я, мол, понимаю, что ты меня с удовольствием вышвырнул бы отсюда, но не решаешься…
- Да, с молотьбой у нас неважно получается, - буркнул Волкинд и размял пальцами потухшую цигарку.
- Хватит вам, про молотьбу да про молотьбу! - Маня подошла к Волкинду и взъерошила его запорошенные белокурые волосы. - Сходил бы принес арбуз из погреба. Товарища Синякова угости. Ты ведь хозяин…
Волкинд быстро поднялся. Ему противно было ее притворство. Взяв спички, он вышел из комнаты. В сенях Маня догнала его.
- Он хочет у нас переночевать. - Маня прижалась к нему.
Волкинд отстранился.
- Ты что, не расслышал?
- Скажи наконец, - он угрюмо посмотрел на нее, - чего тебе от меня надо?
- Как чего? А куда я его положу?
- Куда хочешь…
- У нас нет лишней постели, ты ведь знаешь… Разве он не может пойти еще к кому-нибудь переночевать?
- Пусть идет.
- Л может, неудобно? Он к тебе приехал. Ведь он же твой гость…
- Мой? - с усмешкой сказал Волкинд. - Пусть так. А дальше что? - Волкинд изо всех сил старался говорить спокойно.
- Ладно, иди. Разве с тобой сговоришься? - Маня быстрыми шагами вернулась в комнату.
"Что со мной делается! - с горечью подумал Волкинд. - Другой на моем месте разнес бы все в пух и прах, а я вот лезу в погреб за арбузом для него".
Чуть не свалившись с лестницы, он спустился в темный, сырой погреб и, словно боясь опоздать, второпях схватил первый попавшийся арбуз и быстро поднялся.
Синяков сидел на том же месте, на кушетке. Маня, нагнувшись, рылась в сундуке.
Волкинд положил арбуз на стол, вынул из кармана старую газету и, оторвав клочок, стал опять сворачивать цигарку.
- Кажется, снова собирается дождь, будь оно неладно, - сказал он, поглядев на окно.
Маня достала из сундука две простыни и положила их на кушетку возле Синякова.
- Почему ты не разрежешь арбуз? - Она обернулась к мужу. - Чего дуешься?
Волкинд достал из кармана кривой садовый нож и протянул его Синякову.
- На, режь сам.
Агроном не спеша разрезал арбуз.
- Вчера в Воскресеновке, - заговорил Синяков, со смаком откусывая от большого ломтя, - в соломе нашли свыше трехсот пудов хлеба. Председатель, как видно, плохо припрятал… Смотри! - подмигнул он Волкинду.
- К чему ты это мне говоришь? Я такими пакостями не занимаюсь! - Волкинд стукнул кулаком по столу.
Маня, вертевшаяся перед зеркалом, испуганно взглянула на мужа.
- А что обидного я тебе сказал? - Синяков пожал плечами.
- Не желаю я слушать такую чепуху!
- Ну, видно, жена твоя права, ты что-то не в своей тарелке. - И Синяков отрезал себе еще ломоть арбуза.
Волкинд поморщился.
- Уже поздно, пора спать.
- Куда мне вас положить? - Майя развела руками. - Я постелю вам обоим вот здесь, на полу.
- Постели гостю на кушетке, мы с тобой ляжем на полу.
Маня быстро приготовила постели. Волкинд погасил лампу и лег. В темноте он слышал, как раздевался Синяков, как, позванивая подтяжками, стягивал с себя сапоги. Маня еще некоторое время повозилась у стола, потом сбросила платье и улеглась рядом с мужем.
Волкинд тут же повернулся к ней спиной.
- Чего ты толкаешься? - прошептала Маня.
Он промолчал. Глаза слипались, но он перебарывал себя. Ему не хотелось уснуть раньше агронома. С кушетки сразу же донесся храп Синякова. Волкинд зарылся в подушку и тут же уснул.
Маня долго лежала с открытыми глазами. Она слышала, как громко и протяжно храпели мужчины, каждый на свой лад, словно переругивались во сне. И снова она вспомнила тот вечер, когда ездила с Синяковым по степи. И сейчас, лежа рядом с мужем, она не испытывала никакого раскаяния. Перед ее глазами вставала зеленоватая степь, тихо шуршащая кукуруза, высокое звездное небо и лицо Синякова с властной складкой у рта, склонившееся над ней.
За окном загудела машина, остановившаяся, видно, совсем близко от хаты.
Маня вскочила с постели и полуголая подбежала к окну.
Автомобильные фары бросали на дорогу две полосы света. Машина продолжала гудеть.
- К тебе приехали. - Маня стала тормошить мужа. - Машина приехала…
Волкинд перевернулся на другой бок.
- Вот бревно! У такого ничего не стоит из постели жену унести! - И она состроила брезгливую гримасу. - Ну, вставай! Машина приехала…
Волкинд, еще не совсем проснувшись, сел на постели. Услыхав гудок, быстро оделся и босой вышел из дома. В кабине сидели двое. Волкинд сразу же узнал Иващенко и райкомовского шофера.
- Ну и спишь же ты! Я боялся, что весь хутор разбужу.
- Я недавно лег, Микола Степанович… - Волкинд поежился от ночного холода.
- Ступай обуйся. Хочу тебя на машине покатать.
Волкинд вернулся в хату, натянул сапоги, накинул плащ и в раздумье облокотился о стол.
"Пусть он тоже встанет, - подумал Волкинд о Синякове. - Может, и он нужен Иващенко…"
Волкинд подошел к кушетке.
- Что ты там возишься? - Маня приподнялась. - Ночью и то покоя нет!
- Секретарь райкома приехал, - сказал Волкинд нарочито громко.
Синяков продолжал храпеть. Волкинду показалось, что агроном вовсе не спит, притворяется, и он вышел из дома, больше ничего не сказав Мане.
- Ну, залезай быстрее! - Иващенко открыл заднюю дверцу и сел рядом с Волкиндом.
Машина дала газ.
Волкинд рассеянно смотрел в окно. Промелькнула его хата, плетень омельченковского двора, палисадники, тянувшиеся вдоль канавы. Хотел было он сказать Иващенко, что у пего почует старший агроном МТС, но так и не сказал.
- Да, я совсем забыл, вот тебе подарочек, - Иващенко пододвинул к нему ногой мешок с зерном, - стащил на твоем току.
- Вы стащили? - Волкинд смущенно заулыбался и почему-то пощупал мешок.
- Спроси шофера. И, наверно, я не первый. Мы обошли весь твои гарман. Луна светит. Тишина. Ни души. Хорошо! И повсюду мешки с зерном. Бери, кто хочет. Мы и взяли один для председателя. По дружбе…
- Ничего не понимаю! - Волкинд заволновался. - Там ведь сторож должен быть, Риклис…
- Должен быть? Но его нет. Сейчас сам увидишь. Потому я и поднял тебя с постели.
Машина быстро неслась по Жорницкой горке. Вскоре стали вырисовываться залитые лунным светом скирды и молотилка.
Машина ловко повернула, объехала весь ток и, скользнув по обмолоченной блестящей соломе, остановилась.
Иващенко открыл дверцу, но не вышел.
- Ну, где сторож?
Волкинд, высунув голову, искал глазами Риклиса.
Шофер сжал грушу. На протяжный гудок никто не отозвался.
- Кто же у тебя здесь сторожит хлеб? Ветер, что ли? Иващенко вышел из кабины, следом за ним Волкинд.
- Куда он делся? Никогда этого у нас не бывало… Риклис! Эй, Риклис! - Волкинд ходил по гарману и кричал изо всех сил.
Иващенко достал из широкого, отвисшего кармана наган и трижды выстрелил в воздух.
Из-за крайней скирды выбежал Риклис, весь в соломе, и во всю прыть помчался вниз с горки.
- Стой, не беги! Свои! - крикнул Иващенко. Волкинд припустил за незадачливым сторожем. Вскоре Риклис, запыхавшись, подошел к машине.
- Хорошо спалось на свежем воздухе? - спросил его Иващенко.
- Кто спал? Я спал? Чтоб Юдл, эта заячья губа, так спал! Весь хутор дрыхнет, один только я на ногах, охраняю колхозное добро. Чуть не убили меня. Пули так и свистели над головой!
Иващенко рассмеялся.
- Ну ладно! Вы только скажите, под какой скирдой сторожили. Мы три раза объехали ток.
- Под скирдой?… Даже близко не подходил. Я на молотилке все время стоял, во все глаза смотрел. Зря вы, товарищ секретарь, обижаете честного колхозника! Но больше сторожить не буду, нет! Стреляют по ночам… Мне еще жизнь не надоела.
- Я тоже думаю, что больше не стоит вас беспокоить. Ну, а сегодня вы уж посторожите.
Риклис, что-то бормоча, зашагал к молотилке.
- Так-то! - Секретарь обернулся к Волкинду. - Вот какие порядки! А ты еще кричишь, что у тебя колос тощий, хлеба мало…
- Он дежурит впервые, - промямлил Волкинд. - С ним вообще беда, хоть не посылай его ни на какую работу…
"И надо же было именно сегодня поставить Риклиса! Как нарочно!" - досадовал Волкинд.
Они подошли к пшенице, тщательно укрытой соломой.
- Сколько здесь у тебя? Ты взвешивал?
- Взвешивали. Четыреста пудов.
- Ты уверен? А может, здесь уже триста осталось? Володя! - крикнул Иващенко шоферу. - Высыпай пшеницу, которую мы стащили, а то недостача будет! Ну, а теперь, Волкинд, давай поговорим серьезно. Мы тебе план заготовок снизили. Колхоз слабенький, приняли во внимание, верно? Ковалевск за вас отдувается, Санжаровка. А ты до сих пор тянешь резину…
- Вот завтра рассчитаемся совсем, - перебил Волкинд. - Пойдет обоз на элеватор… одиннадцать подвод.
- А с колхозниками ты когда рассчитаешься? У тебя еще хлеб в степи лежит. Смотри, дожди пойдут, плохо будет.
- Что я могу один сделать! Было два коммуниста - Хонця в больнице, а Хома Траскун только вчера вернулся с курсов, остался один толковый человек - Юдл Пискун! Вот и вертимся.
- Не умеешь ты с людьми работать. С Хонцей ведь не ладил, и с Хомой тоже. А теперь плачешь… Ну, поедем в правление, посмотрю твои шпаргалки.
Вскоре машина въехала в хутор, пронеслась мимо хаты Волкинда. Он невольно оглянулся - ему представилась темная комната, Маня на полу и тут же, на кушетке, Синяков.
Машина остановилась у правления.
Около палисадника стояла Маня, закутавшись в белый платок.
- Куда ты удрал? Что случилось? - заговорила она торопливо.
- Ничего не случилось…
- Ничего? Тогда идем домой.
- Иди, иди, - сухо ответил он. - Я скоро приду…
- Может быть, секретарю райкома нужен Синяков? Чего ты оставил меня одну с ним? Я пошлю его к вам.
- Хорошо. Как хочешь. - Волкинд отвернулся от нее и вошел в правление.
В сенях он зажег спичку.
- С кем это ты? - спросил Иващенко.
- Жена… Пришла звать домой. - Он не замечал, как спичка жгла ему пальцы.