– Вы готовы на все, лишь бы не видеть, кем я есть на самом деле. Вы были откровенны со мной, и я тоже должна быть откровенна с вами. Пообещайте, что это только между нами.
– Клянусь!
– Я беременна от Якова.
Молчание.
– Эй, господин интеллектуал! Вы еще там?
– И давно вы вместе?
– Мы были любовниками еще в Киеве. Мне не так важно быть у мужчины единственной, как другим.
– Расскажи мне про вас.
– Я пришла к ним на студию, мне нужно было найти кого-то, кто сказал бы мне несколько слов про песни, которые я записала. Ты знаешь студию, на которой работал Яков в Киеве?
– Да, он рассказывал.
– Ее открыл мой муж. Он хотел, чтобы я стала певицей. Ему нравилось, как я танцую, и он решил, что я стану хорошей певицей. Теперь с этим так просто… Так что, господин интеллектуал, ваша квартира мне не нужна отнюдь не по духовным соображениям. Я капризничала и не хотела быть певицей. Я взяла диск и спустилась на третий этаж, где у нас сидят звукорежиссеры. Оказалось, что главный звукорежиссер у нас – это ваш брат. Я дала ему послушать этот диск, и он попросил подождать его в кафе в подвале. Там есть такой кальян-бар, яркие цвета, вельветовые диванчики. Эти диванчики похожи на вульву. Знаете, как выглядит женская вульва? И я решила ждать этого звукорежиссера. Сидела, пила кофе, говорила с девушками, которые там записываются, и думала, что мне светит быть такими же, как и они. А позже пришел ваш брат и стал наигрывать на фортепиано. Это была моя любимая песня Мари Лафоре – "Иван, Борис и я". Мы занялись сексом, прямо на этих диванчиках. Интересно, тот, кто их делал, догадывался ли, для чего их будут использовать… Потом я ушла от своего мужа. Мой муж богатый и ревнивый. Так что, поверьте, не только вы видели во мне женщину.
– Когда ты забеременела?
– Перед тем, как Яков узнал о смерти отца. Я не хочу говорить Якову об этом. Это мой ребенок.
– Йоланта. Мы можем пожениться, сугубо формально, и ты не переживай. Ты можешь говорить, что это от меня…
– Не смешите. Мне некого бояться.
– Ты любишь его?
– Он, по крайней мере, не зовет маму.
– Скажи, я могу на что-то надеяться?
– Надежда умирает последней. В вашем случае так рисковать необдуманно. Спокойной ночи.
8
– Что-то вы не звоните.
– У меня были боли. Не было сил говорить.
– У вас голос так изменился за эти дни.
– Нормальный у меня голос.
– Вы что-нибудь едите?
– Обратно возвращаю. Солженицына вспомнил. С ним же случилось чудо, разве не чудо? В день, когда умер Сталин, Солженицыну сообщили, что он здоров и опухоли больше нет. Потом Солженицын прожил еще пятьдесят лет. Представляешь? Пятьдесят лет. Это больше, чем я прожил на свете. Со мной может случиться чудо?
– Не знаю.
– Что нового дома?
– Ваш младший брат бросил в вашего среднего брата чашку с чаем, а ваш средний брат за это надавал ему по ушам и запретил спускаться к общему столу.
– Как это все знакомо, Йоланта. Ничего нового не происходит. Йоланта, я хочу тебя увидеть еще раз.
– Вот, эти мужчины вечно что-нибудь хотят и ничего для этого не делают.
– Я сейчас сяду в машину и приеду к тебе.
– Ах, дорогой мой. Не приманивайте надежду зря. Уже одиннадцать, мы все давно спим – пудели, композиторы, любовницы композиторов, любовницы любовниц, любовники любовниц любовниц – все скопом. Мы уже все спим.
– Я серьезно. Я сейчас сяду и приеду к тебе. Я тебе еще позвоню.
9
– Алло, Йоланта, ты еще не спишь?
– Нет, я решила проверить свою почту. Представляете, предлагают увеличить половой член. Говорят, что это реально.
– Я на выезде из Киева. Сейчас дороги пустые, гнать одно удовольствие.
– Прямо не верится! Неужели остались на свете рыцари?
– Через несколько часов я буду у тебя. Ты можешь составить мне компанию, пока я буду ехать?
– На меня может напасть сон.
– Поговори со мной, сколько можешь. Мне ужасно важно слышать тебя. Я гоню под двести по Киевской трассе, и ночь прекрасна. Эти фонари, Йоланта. Эти пустые дороги… Я будто в каком-то туннеле. Ты не слышала "Музыку для космических дальнобойщиков"?
– Нет.
– Я ее поставил в машине и чувствую себя космическим дальнобойщиком. И мне так жаль, что это все закончится… Я не знаю, может, это трамадол на меня так действует, мне так спокойно, так кайфово…
– Это точно трамадол.
– Да нет, это ночь вокруг меня. Она дышит. Печет в желудке. Если б я был самураем с катаной, я распорол бы себе живот и вытащил его оттуда. Живого, с клешнями и усами… Козел, что ж ты стоишь так посреди дороги… Фух-х-х… Едва в аварию не попал. В стиле Черновола… Ты помнишь Черновола?
– Нет, кто это?
– Был такой депутат. Приятель моего папы. Уф-ф-ф, что-то отца стало жалко… Я тебе перезвоню.
10
– Алло? Еще не спишь?
– Спала, но могу и не спать…
– Вспомнил отца, не захотел сдерживаться. Остановился на обочине, пока все не вытекло из меня. Теперь легче. Я уже возле Ровно.
– Ничего себе гоните!
– Хочу поскорее тебя увидеть.
11
– Алло, Йоланта.
– Яволь.
– Проснись. Слушай, мне сто километров до Львова, я скоро буду. Но тут случилось такое происшествие… Я сбил зайца.
– Ага.
– Сбил зайца и остановился.
– Вон как…
– Да нет, ты не въехала. Я стою посреди трассы на Львов, вокруг туман, а я вижу в фарах, что это заяц и он еще дышит. Понимаешь?
– Ага.
– Почему он бросился под колеса?
– Это судьба.
– Это не судьба. Он мог не бросаться. Он мог еще десять лет прожить спокойно и не знать про смерть. Почему он так не сделал?
– Не знаю, Матвей. Просто ему захотелось перебежать дорогу. Он не знал, почему так захотелось. Что-то дернуло, и он побежал. Вот и все.
– Он водит глазом и смотрит на меня. Я добью его.
– Не стоит.
– Чтобы не мучился.
– Ты же не знаешь, что для него эти минуты.
– Он же страдает.
– Как скажешь. Может, он тоже хочет пережить этот момент по-особенному.
– Может. Я уже сел в машину и поехал. Ты меня прибила. Скажи, почему он выскочил, именно когда ехал я? Разве ему не хотелось еще немного побегать, попрыгать с самочками на травке?
– Просто его время подошло к концу. Так бывает – время заканчивается, и тогда все происходит само по себе.
– Спи, я скоро приеду.
12
– Йоланта?
– М-м-м?
– Я уже на объездной возле Львова, буду минут через двадцать. Здесь туманы, ничего не видно. Я придумал хокку. Я тебе хочу прочитать его.
– М-м-м.
– Погоди-ка… "В тумане заяц на трассе, мертвый. Почему красны мои руки?"
– М-м-м… А где задний план?
– Какой задний план?
– У хокку должен быть задний план. "На голой ветке ворон сидит одиноко. Осенний вечер". Одинокий ворон – это передний план. "Осенний вечер" – задний план.
– Я спрашиваю: "Почему красны мои руки?" Это задний план. Все то, что я сделал с зайцем, вся эта ситуация – это задний план.
– Не слишком убедительно.
– Для меня убедительно. "В тумане заяц на трассе, мертвый. Почему красны мои руки?" Это произошло со мной. Понимаешь?
– Наверное.
– Нет, не понимаешь. Но это неважно. Я через десять минут буду.
13
– Алло? Это я. Открой мне дверь. Тут такие туманы… Ты не хочешь прогуляться к озеру?
14
Фигуры мужчины и женщины проникали все глубже в туман, пока не вышли к воде. Перед пробуждением он, стоя на берегу озера, спросил у себя: "Почему красны мои руки?"
А потом он проснулся, тяжело дыша, и посмотрел на руки.
XIII. Все проклятия когда-нибудь спадают Andante comodo (удобным шагом)
1
После того случая с Майей Иван общался с ней осторожнее. Да и вообще, она много о себе воображала. Была о себе непонятно какого мнения.
Сначала, когда Майя готовила вместе с ним уроки, Ивану было интересно. Они смеялись, Иван радовался красоте округлостей под ее обтягивающим топиком, Майя рассказывала ему почерпнутые из Интернета истории про майянский календарь, эволюцию планеты и такое прочее.
Когда она ударила его по заднице, Иван понял, что Майя иногда не дружит с головой, и решил больше дела с ней не иметь.
Он начал было думать, что его жертвование собой ради того, чтобы обрести ее тело, оправданно, до тех пор, пока не появились Йоланта и Яна.
Иван увидел Яну и удивился, как он мог вообще пожелать себе нечто такое, как Майя.
Яна в первый же день пришла к нему знакомиться. Она сказала, что познакомилась с его братом в Киеве. Сначала она работала крупье в подпольном казино "Монте-Карло", а потом, когда ее задолбало смотреть на пьяные морды, пошла работать официанткой. Там она и познакомилась с Яковом. Она созналась Ивану, что у нее было чувство, будто она идет официанткой временно, чтобы понять, чем ей хочется заниматься по-настоящему. Когда она встретила Йоланту, то поняла, что дождалась этого. Она поняла, что хочет делать то, что ей больше всего нравится.
Больше всего Яне нравилось показывать красоту.
Иван воспринял это нормально, красивые груди Майи тоже привлекали его внимание и радовали. Значит, показывать красоту – благо. О\'кей.
– И ты поехала с нею к нам?
– Представляешь?
– Обалдеть.
– Ты меня пофотаешь? – спросила Яна, увидев солидный "Никон" – подарок отца на его тринадцатилетие. – Я хочу на лестнице. У вас такая классная лестница.
2
Иван фотографировал ее весь день. Ему это пришлось по вкусу. Яна была хорошей моделью.
Когда она шла по лестнице мимо витража, свет упал на нее под таким углом, что Иван увидел: все светится. На него снизошел покой, и Иван увидел в кадре, что все едино. Между Яной, этим светом и им, фотографом, – между ними не было разрывов. Иван видел, что это прекрасно.
Он увидел это своими глазами, и каждый кадр с этого момента стал оконцем туда, в красивое единое. Иван подумал, что влюбился в Яну, в красивое единое, в фотоаппарат, в то, как это происходит.
Иван знал, что сегодняшний день – самый важный в его жизни.
Сегодня он понимал: теперь все его дни станут самыми важными.
3
Первое изнасилование произошло с Яной в двенадцать. Она рассказала ему это вечером. С сестрой они, подкрасившись, пошли в парк на фестиваль.
Иван любил допоздна читать. Около часу ночи в дверь постучала Яна.
Иван пригласил ее.
Она была в своей салатной пижаме и напоминала Ивану зеленую почку чая, свежую и терпкую. Яна закурила у него в комнате, он попросил не курить, она послушалась. Она не спала и хотела общаться. Яну перло, она была в хорошем настроении.
Они заговорили о девушках. Яна непринужденно поинтересовалась его опытом, Иван честно сказал, что опыта ноль, и Яна порадовалась за него.
– "Майский вечер, парапеты. Джинсы, клипсы, сигареты. У-у-у-у-у, парапеты", – пропела она.
Трое взрослых пациков предложили поехать на спортивную базу за городом выпить пива и поесть раков. На базе парни пригрозили, что побьют их, если девушки им не дадут. Сестра отмазалась – у нее были месячные.
С сестрой после этого отношения разладились, зато наладились отношения с мужчинами. Яна сказала, что ее влекло к сильным и опытным. Она стала жить с одним взрослым пацаном приблизительно такого возраста, как те парни.
Ее сожитель имел привычку драться. Яне это нравилось, она считала это проявлением мужественности и прятала на экзаменах синяки под очками.
Когда она порвала с ним, ее снова развели на секс, на этот раз только на оральный, тоже по глупости. Яна пошла со взрослой подругой на Праздник пива, это было в девятом классе. Напившись пива, Яна ужасно захотела в туалет. Она не придумала ничего лучше, чем взбежать на третий этаж дома и справить нужду на лестничной клетке. Ее поймал пьяный малый и пригрозил, что сдаст в милицию, если она не отсосет.
4
Они пришли вдвоем покурить в отцовский кабинет. Иван вдруг задал вопрос, который ее обескуражил.
– Как я себя идентифицирую? – переспросила Яна.
Иван сменил тему, поняв, что подход брата к девушкам – не для него. Они начали обсуждать латинские названия сексуальных перверсий, где нашли богатую жилу. Иван сказал, что раньше мечтал стать сексопатологом. Кроме познаний в сексологии, Иван проявил наблюдательность и заметил, что под штанами у нее танга черного цвета.
– Ты можешь показать мне свои груди? – спросил Иван, и Яна расстегнула пижаму.
– Красивые, – сказал он. Ничего более совершенного в своей жизни он действительно еще не видел.
Яна разрешила ему коснуться их, и Ивану этого оказалось достаточно. Он запомнил это ощущение и решил сохранить его. Он предложил выкурить еще по сигарете. Яна согласилась, и Иван зачитал ей с мобильного стихи, которые писал в свободную минуту. Стихи были про жизнь, любовь и дерзание в познании. Яна в поэзии соображала, и сама прочитала наизусть пару собственных стихов.
Они докурили и разошлись спать.
5
Наступил понедельник. Утром Иван поехал на занятия, а когда вернулся, увидел, что никого нет. Все собрались в зимнем саду и слушали какую-то музыку. Иван решил не мешать и пошел на кухню взять себе что-нибудь поесть.
Он передвинул колесико станции на волну, которую слушал отец: "Радио Свобода". Радио заговорило приятным баритоном. Трансляция шла на русском. Иван решил послушать.
– Следующая, привычная нашим постоянным слушателям рубрика – "Музыкальный альманах" с Соломоном Волковым. Сегодняшний выпуск "Музыкального альманаха" мы откроем рассказом об американской премьере симфонии Шнитке. Но прежде, чем вы, Соломон, познакомите нас с этой новостью, я хочу задать более общий вопрос: какова роль Шнитке в современном репертуаре – международном и российском?
Гость программы, упомянутый Соломон Волков, начал рассказывать:
– Она очень существенна в международном репертуаре. Что касается российского, то это как бы вещь в себе в некотором смысле, и там очень многие значительные композиторы, в том числе и российские, почти не звучат. Хороший пример – творчество Мясковского, человека, который в свое время был главой московской музыкальной школы. Это одна из самых значительных фигур отечественной музыки. Практически ты не натыкаешься на произведения Мясковского в текущем репертуаре. Почему это так – загадка…
"Чушь какая-то", – подумал Иван, доставая из холодильника холодный суп и масло.
– …конечно, сочинения Шнитке звучат регулярно. Он – исполняемый автор.
– И теперь к этим сочинениям прибавилось еще одно? – спросил ведущий у Соломона Волкова, который уже нравился Ивану.
– Да. Это Девятая симфония Шнитке, которая в первый раз прозвучала в Америке, и интерес к этому опусу был огромный. Вообще, очень любопытная история. Произведение прозвучало в новой реконструкции. Тут уже двойная загадка…
Слушая вполуха Соломона Волкова, Иван разогрел себе поесть. Все-таки Йоланта готовила лучше, чем Майя.
– Тем не менее вдова поведала нам сравнительно недавно, что сам Альфред Гарриевич услышал запись этой московской премьеры и этим звучанием остался недоволен. Она обратилась к композитору Николаю Корндорфу, как близкому по духу творчеству Шнитке, с тем, чтобы он сделал новую редакцию. Тут я должен сказать, что над симфонией номер девять висит некая мистическая туча. Номер девять – это симфония Бетховена, самая знаменитая его симфония, которая как бы возвышается, как скала, в симфоническом жанре. И так сложилось, что с композиторами, которые подходят к написанию симфонии номер девять, часто что-то такое приключается.
– Проклятие Девятой симфонии.
– Да. Шенберг по этому поводу сказал, что "те, кто пишут Девятую симфонию, слишком близко подходят к потустороннему". Действительно, Малер пытался обмануть судьбу, свою Девятую симфонию он назвал "вокально-симфонический цикл" – "Песня о земле", но все равно, написав Девятую симфонию, приступил к Десятой, и тут и умер. Шостакович проблему Девятой разрешил, как ему казалось, чрезвычайно удачно. Он сделал не грандиозный памятник, монумент, а сравнительно короткую юмористическую симфонию. Но эта симфония, именно из-за того, что она не соответствовала ожиданиям, связанным с номером девять, навлекла на него гнев Сталина и последующее постановление сорок восьмого года. То есть и здесь проклятие номера девять сработало.
– Страшная, мистическая история.
– Я говорю об этом не зря. Потому что Николай Корндорф, который начал работать над новой редакцией Девятой симфонии Шнитке, внезапно умер.
– Молодым человеком.
– Да, он был здоровяком, жизнерадостным человеком. Это была мгновенная смерть. Он играл, как рассказывают, с сыном в футбол и упал мертвым. То есть мистика нарастает. Но тем не менее нашелся мужественный человек Александр Раскатов, очень сильный композитор сам по себе. Он живет сейчас во Франции, и он согласился осуществить новую редакцию симфонии Шнитке, и в этом новом качестве она и прозвучала впервые в Америке в исполнении оркестра Джулиартской школы. Что же касается вообще музыки Шнитке последнего периода, то я должен сказать, что сочинения последнего периода не принадлежат к числу его, как мне представляется, наивысших достижений. И вот примером такого позднего Шнитке является фрагмент, который мне предоставил Джулиарт – эксклюзивное право показать запись этого концерта. То, что сейчас услышат наши слушатели, – премьера. Они сами смогут вынести суждение об этой размеренно-сумрачной и обволакивающей музыке Шнитке.
Из радио зазвучала музыка, от которой тащился его брат Яков. Иван под "размеренно-сумрачную и обволакивающую" музыку Шнитке начал есть суп. Иван порадовался за отважного композитора, который снял заклятие с симфонии.
– Сегодня мы подводим итоги цикла "Музыка двадцать первого века", которым завершался каждый выпуск "Альманаха" в две тысячи десятом году. Итак, Соломон, чего мы достигли за эти двенадцать месяцев, что мы услышали?
Слушать, чего за последний год достигли и что услышали эти господа, Ивану расхотелось, и он выключил радио. Он поднялся по лестнице к себе, но взгляд его остановился на распахнутой двери той комнаты, где накануне вечером закрыли Якова.
Он зашел в помещение, все исписанное красными, синими, зелеными, черными чернилами. Знаки музыки. Да его брат – настоящий фрик, как в фильмах.
– Ого, – сказал он и вернулся через мину ту с фотоаппаратом.
Внизу гремела на полную громкость музыка. Иван понял, что может сделать фильм, и начал снимать в режиме видео.
Музыка достигла апогея, Иван наехал камерой на красное пульсирующее нечто, к которому сходились все стрелочки. Симфония обвалилась, замолчала и снова обвалилась. Наши на Луне. Маленький шаг для одного человека, гигантский шаг для всего человечества. Задний план. Вся комната. Косой северный свет. Базовая гамма – золотой и зеленый.
– Снято! – крикнул Иван в камеру и нажал "стоп".
Внизу царила тишина.
Иван тихо спустился в зимний сад посмотреть, что происходит.