"Маньяк певички Максим угрожает редакции"
После чего меня забанили и я не мог посещать страницу.
Но мне было уже все равно.
Ведь я знал, что она приезжает к нам, в Молдавию.
* * *
Сделать себе удостоверение было делом пяти минут. У всех журналистов удостоверения просрочены, это раз, и все они их вечно теряют, это два. Так что я сам кое-что напечатал и вырезал кусок бумаги, потер синей краской – вроде размазанной печати, – и заламинировал. После чего позвонил со специально купленной карточки в "Молдова-концерт" и договорился об интервью, представившись журналистом местного популярного издания. Я требовал эксклюзива, пообещав в ответ четыре полосы рекламы. Я мог бы пообещать и десять. Ведь я не был журналистом местного популярного издания.
– У вас будет пятнадцать минут, – сказали мне.
Я заверил, что мне и пяти хватит. Так оно и случилось. Когда в комнату вошла она, такая… простая, обыденная в этих своих потертых джинсах, почти без макияжа… я был в легкой прострации всего пару секунд. Я поразился тому, какая она… Естественная. После чего раскрыл дипломат, достал пистолет и пристрелил охранника. Мне было жаль его, но я не был уверен, что плечи это из-за свитера. Рисковать нельзя было.
Он неловко взмахнул руками и упал спиной на горшок с фикусом.
–… – молча посмотрела она на меня.
– Все это покажется вам недоразумением, – сказал я.
– Но потом вы поймете, что так надо было, – сказал я.
Молча встал, закрыл дверь, и, схватив ее за руку, вытащил через черный вход. Затолкал в машину, – к сожалению, в багажник, – и тронулся.
Только тогда до нее дошло и она стала кричать.
* * *
В квартире, первым делом, я ее связал и посадил на кровать. Вынул кляп изо рта. Обыскал. Почему-то, нашел паспорт.
– А зачем вам паспорт? – сказал я.
– А ты в Москве бывал, псих? – сказала она.
– Попробуй без паспорта пройтись, – сказала она.
– Первый мент твой, – сказала она.
– Учти, тебе за меня голову отре… – сказала она.
– М-м-м-м, – сказала она, потому что я сунул ей тряпку в рот.
– Вам нет нужды мне угрожать, – сказал я.
– Возможно, все это покажется вам смешным, – сказал я.
– Но постарайтесь хотя бы на секунду отнестись к моим словам серьезно, – сказал я.
– Я Люблю вас, – сказал я.
– Это возможно, сказал я.
Она в негодовании покачала головой, широко раскрыв глаза от ярости. Я кивнул. Любимая была такая… забавная в своем негодовании. Я улыбнулся.
– В старину люди влюблялись по портрету, – сказал я.
– Чем мы хуже, Любимая? – сказал я.
– Конечно, вы думаете, что попали к маньяку, – сказал я.
– Это совершенно типичная ситуация, – сказал я.
– Но это неправда, и вы убедитесь в этом, как бы… – сказал я.
–… неправдоподобно это выглядело, – сказал я.
Раскрыл паспорт.
– Фаня??? – сказал я.
– Вы и правда Фаня Аб… – сказал я.
Вытащил тряпку.
– Ты что, антисемит? – сказала она.
– Да нет конечно… – сказал я.
– Стоп, не хочу начинать с вранья, – сказал я.
– Да… – сказал я.
– Поймите правильно, это Молдавия, – сказал я.
– Быть антисемитом это для нас норма, – сказал я.
– Ты меня тоже пойми, – сказала она.
– Это Россия, – сказала она.
– Весь шоу-бизнес из людей с ненастоящей фамилией для нас тоже норма, – сказала она.
– Ничего, – сказал я.
– Мне все равно, – сказал я.
– Я люблю Вас, – сказал я.
Подумал. Она сидела, руки за спиной, вся такая негодующая, разгоряченная… Смотрела на меня волчонком. Как в клипе на песню "Ты обманул мои надежды, милый", где она, в роли школьницы, глядит на парня, разбившего ей сердце.
Я не удержался, и потянулся было поцеловать ее. Она отпрянула. Я вспомнил. Да, обстоятельства еще не те. Я сказал:
– Простите, – сказал я.
– А что еще из этого правда? – сказал я.
– Из чего? – сказала она.
– Из статьи в "Экспресс-газете" – сказал я.
– Я не читаю статей в "Экспресс-газете" – сказала она.
–… – молча ждал я, и смотрел на нее.
– Правда не читаю… меня забанили, – сказала она нехотя.
–… – ждал я.
–… ну, многое, – сказала она.
– Но на кабачок я НИКОГДА не была похожа, – сказала она.
– Козлы!!! – сказала она.
Я молча встал и вышел из комнаты. Вернулся с рюкзаком. Открыл. Вынул пакет, развернул. Если бы она могла, она бы отпрянула. Перед ней лежала голова.
– Ш-ш… – у нее дрожали губы.
– Спокойно, сказал я.
– Присмотритесь, – сказал я.
Она зажмурилась и отвернулась. Я подал плечами. Я сказал:
– Мне все равно, что вы спали с мужчинами как шлюха, – сказал я горько.
– Мне все равно, какое у вас прошлое, – сказал я.
– Для меня вы чисты, – сказал я.
– Я очень люблю вас, – сказал я.
– Это голова журналиста "Экспресс-газеты" – сказал я.
– Он приехал вчера, с вами, – сказал я.
– Освещать гастроли, – сказал я.
– Я выманил его, и убил, – сказал я.
– Я отрезал ему, живому, голову, – сказал я.
– Последнее, что он увидел, был ваш портрет, – сказал я.
– Последнее, что он услышал, были мои слова о том, за что он умирает, – сказал я.
– За Вас, – сказал я.
Молча разрезал веревки у нее на руках и ногах, вышел, закрыл дверь. Припал к замочной скважине. Стал наблюдать. Она повернула голову и медленно раскрыла глаза. Всмотрелась в голову.
Потом улыбнулась.
* * *
На восьмые сутки – ее уже разыскивал Интерпол, – мы ужинали спагетти с овощами по-сицилиански. Я все еще связывал ей ноги, хотя она перестала бояться и, кажется, все-таки оценила мой Поступок.
Ну, в смысле голову долбоеба из "Экспресс-газеты".
Мы ели, разговаривали, я попросил подать мне соль, и тут мы поругались впервые. Как сейчас помню, речь шла о содержании текстов. Ее и моих. Я говорил, что мне нравится нерочитая безыскусность ее песен, которую я нахожу восхитительной. Это настоящий постмодернистский изыск, сказал я. Изящный, очень… тонкий. Но что иногда мне бы, – как эстету, – может быть, хотелось, чтобы она проявляла больше сложности в своих текстах.
Тут она и сказала, что совершенно не понимает, что я говорю, и вовсе не конструирует свои песни искусственно.
– Я пишу от сердца, – сказала она.
– Когда пацан любит девчонку, – сказала она.
– А девчонка пацана, – сказала она.
– Слишком много слов не нужно, – сказала она.
– Они чувствуют сердцем, – сказала она.
Я посмотрел на нее молча и почувствовал, как у меня забилось сердце. А ведь она права, подумал я. Как же я привык все… усложнять, подумал я. Отложил нож, вилку, перегнулся через стол, взял ее лицо двумя руками, и поцеловал в губы. Она не сопротивлялась. Но и не отвечала. Я не осуждал ее за это. У нее были причины так делать.
– Я люблю тебя, – сказал я.
– У тебя есть причины мне не отвечать, – сказал я.
– Я просто все усложнял, – сказал я.
– Но один раз, – сказал я.
– Ты сняла все лишнее с моего сердца, – сказал я.
– И я тоже смог написать что-то простое… – сказал я.
– Потому что чувствовал сердцем, – сказал я.
– Что же, – сказала она, глядя мне в глаза.
– Я дам почитать, – сказал я.
Ночью над окнами повисла полная Луна, и я подумал, что, хоть это и было восхитительно, со всей этой историей пора кончать. Она не полюбила меня, а поиски становятся все активнее. К сожалению, убитый охранник и обезглавленный кретин из "Экспресс-газеты" не оставляли мне выбора.
Так что под утро я сунул за пояс сзади нож, и вошел к ней в комнату.
Мне было грустно, но я был преисполнен решимости. Раз уж я прожил два года с безответной любовью, значит, проживу и всю оставшуюся жизнь. Я зашел, прикрыл дверь, и повернулся.
…… она сидела в углу, дочитывая последнюю, 198-ю страницу. И даже не подняла головы.
– Почему 198, – сказала она.
– Мне никогда не хватает терпения добить текст до круглой цифры, – сказал я.
– Это правда ты написал, – сказала она.
– Это правда написал я, – сказал я.
– Про меня, – сказала она.
– Про тебя, – сказал я.
– Своими руками, – сказала она.
– Своими руками, – сказал я.
– Дай поцелую, – сказала она.
– Да нет, руки, – сказала она.
Я протянул ей руки, и только тогда заметил, как они дрожат.
Она, глядя мне в глаза, подползла на коленях, и поцеловала мне каждую руку.
Обняла меня за колени и прижалась.
– Делай со мной что хочешь, – сказала она.
Так мы, наконец, стали близки.
* * *
Ладно, ладно, рассказываю.
Она и правда оказалась похожей на кабачок. Ну, сзади.
Но, знаете, это никакого значения для меня не имеет. Я вообще часто думаю теперь о том, что любовь это когда ты готов терпеть ее с ушами торчком, лишним весом, или его недостатком, кривыми зубами, злобной мамой, тремя детьми, долгами за квартиру, паспортом на имя Фани, и другими подобными мелочами.
К которым я, конечно, отнес и ее слабые способности к высокой литературе.
– Знаешь, – сказала она мне, когда мы уже выбрались из города и ехали на юг.
Это оказалось проще простого. Я не брился месяц, а Максим просто замотала голову платком, так что мы стали похожи на обычную семейную пару: араб из медицинского университета Молдавии и его жена-молдаванка, принявшая ислам, совершают загородную поездку на авто. Нас даже не проверили на посту. Перед этим я запустил в интернете слух, который должен был обеспечить нам прикрытие. Якобы, у певицы Максим было настоящее раздвоение личности, и она писала рассказы от имени писательницы "Старобинец". А в момент просветления она совершила единственное известное психиатрии самоубийство двух личностей в одном человеке: певица Максим застрелила себя за то, что писала рассказы как Анна Старобинец, а как писательница Старобинец она застрелила себя, за то, что пела песни певицы Максим.
Об этом сразу же написала "Экспресс-газета".
– Да, – сказал я.
Полиции уже не было, приближалась Румыния, виднелись горы, так что Любимая уже сняла с головы платок, и размахивала им, как знаменем.
– Знаешь, я сочинила стихотворение, – сказала она.
– Не как всегда, а… – сказала она.
– Мне кажется, это высокая поэзия, – сказала она.
– Хочешь послушать, – сказала она.
– Да, – сказал я.
Она встала – мы ехали в кабриолете, – я засмеялся, чуть снизил скорость, и она стала декламировать:
хава нагила, хава нагила, хава нагила и хэй нагила
если б девчонка не пе-ре-ро-ди-лась
так бы пустою певичкой была
брошки носила, песенки пела, под фонограмму плясала
и не зналА
что сердце девчонки, и жизнь настоящая, в коконе скрыты,
что отдала
парню простому из Кишинева, может быть в прошлой жизни
а может во сне
бабочка скрыта, бабочки нет, бабочка прячется где-то во мне
и лишь с тобою, и под тобою, бла-го-да-ря лишь твоей красоте -
пусть и неяркой пусть и неброской, -
мы открываем все грани во мне…
членом своим полируешь мне матку
личностью жесткой – личность во мне
если б не ты, похититель мой страшный,
без тебя Калибан я бы очнулась на дне…
я оказалась женщиной тонкой, личностью, духом, пер-со-на-ли-тэ
это как все лишнее и наносное, снимет с бойца сущность ка-ра-те,
я оказалась не попсо-дешевкой, не фонограммщицей, не просто Максим
я оказалась спутницей Джойса,
ну, а что прошлое… так и хер с ним!!!
Волнуясь, села. Поглядывала на меня изредка. Но я молчал, вел машину и улыбался. Конечно, я был очень доволен. Но не только я учил Любимую, но и она меня.
Когда пацан любит девчонку, а девчонка пацана…
Слишком много слов и правда не нужно.
Жить
Мы встретились чисто случайно, я даже не помню, где.
Ну, то есть, простите. Я все время, когда говорю о ней, сбиваюсь на поэзию, песни, и вообще творчество. Ведь моя Вика – очень творческий человек. Она состоит в союзе поэтов и писателей города Кишинева, и получила грамоту за поэтический конкурс "Бронзовый Орфей и серебряный Стрелец: ты вдохновенье и мечта". Помню, когда первый раз встретил ее, она стояла на ступенях библиотеки имени Пушкина, в самом центре города, и декламировала стихи… Признаться честно, меня никогда не интересовали ни библиотеки, ни стихи, ни даже Пушкин. Я работал сопровождающим грузов, моя профессия не требует ни специализации, ни образования. Я просто окончил школу с аттестатом со средним баллом 6 из 10 возможных, напился, как и все, на выпускном, проблевался на следующий день, и в выходные пошел на собеседование к знакомому родителей, владельцу компании "Быстрая почта". И стал ездить по городу на бронированном автомобильчике, чтобы собирать пакеты с почтой, документами, и всяким разным, которые люди хотят отправить поскорее. Моя задача была в том, чтобы принять пакет, дать человеку расписаться, и сесть с конвертом в машину. К вечеру мы собирали полный грузовичок почты и ехали в аэропорт. Все, как видите, просто. Большего мне и не хотелось, потому что никакими способностями в школе я не обладал, на физкультуре не блистал, и не мечтал вдуть учительнице химии. Был, прямо говоря, обычной серой плесенью. И только благодаря Вике расцвел.
Как ярко-зеленое пенициллиновое пятно на старом хлебе…
Вот видите, я допускаю вполне художественные сравнения. Это все Вика. Она, впрочем, и не сомневалась, что я смогу. Хотя мне не верилось. Я просто шел в выходной день по центру города, чтобы встретиться с одноклассниками. Послушать, кто с кем развелся, кто на ком женился, кто кого трахнул – я цитирую – и тому подобные малоинтересные вещи. Но никаких других интересных вещей у меня в жизни не происходило, так что я шел. На мне были одеты серые брюки, тщательно отутюженные, старые, но вычищеные туфли, и аккуратная рубашка. Вика сказала позже, что я выглядел, как советский инженер в фильмах долбоеба Рязанова. Ну, это режиссер такой. Я не знаю, потому что не смотрю советского кино. И вообще никакого не смотрю. Я просто забираю почту, а потом отвожу ее в аэропорт.
UPA, круглосуточная доставка корреспонденции. Символ – Луна. Типа работаем и ночью.
А Вика выглядела совсем не как советский инженер. На ней были шикарные кожаные сапоги до колена, короткая юбка, и блуза с декольте. Довольно смелый наряд для 39-летней женщины, но при ее фигуре она могла себе такое позволить. Да и может. Собственно, фигура меня и привлекла. Завидев полную симпатичную женщину в коротком обтягивающем платье-мини и сапогах, на ступенях здания, оказавшегося библиотекой, я подошел. Перед ней был микрофон. Внизу толпились люди. Собрание продавцов гербалайфа, понял я. Но реальность оказалась куда как круче. Вика сказала:
– Добро пожаловать на дни духовности, – сказала Вика.
– И русской культуры, – сказала она.
– И встречу членов кружка "Пегас Кишиневский", – сказала она.
После чего прочитала:
…я пошла сегодня утром в поле рано
ныло сердце, ныли кости, то душевная рана
колет, ранит, воет, плачет, и терзает,
сердце мое бедное на части разрывает,
то моя печалюшка кручинушка во поле
то мое сердечушко и горюшко в подполе
то мой суженый да ряженый, что вдул
не женился, растворился, получается, надул…
Собственно, это все, что я запомнил, потому что она случайно взглянула мне в глаза и я вдруг почувствовал, что время замедлилось, и что я совершенно не различаю сказанного этой женщиной. Я очень отчетливо увидел, что она ярко и довольно безвкусно накрашена. Еще бы чуть-чуть, и она выглядела вульгарно. Но это Кишинев, и вульгарно здесь – в два раза вульгарней, чем где бы то ни было. Так что мне понравился ее макияж. Я оглянулся. Выходной был в разгаре, заодно Кишинев праздновал день города.
По центральной площади бродили в жопу пьяные люди, которые пили вино прямо из 6-литровых пластиковых бутылок специально для репортажей иностранных корреспондентов. Мэр принимал парад долбоебов, переодетых в средневековые костюмы, прямо на потрескавшемся асфальте. Он как раз подвернул ногу и страшно ругался матом.
Конечно, по-русски.
– В рот, на ха – говорил он.
Я развернулся, и увидел, что Вика смотрит на меня. Я вспомнил, что последний секс был у меня как раз на выпускной, а ведь уже полтора года прошло, и я не очень хорошо его помню. Что-то потное, мокрое, суетливое. Кажется, мне дала толстая девчонка из соседнего класса, которую третировали в школе все 11 лет, что она там училась. Единственный, кто ее не трахал – в переносном смысле – был я. Так что она решила вознаградить меня, и дала себя трахнуть в смысле прямом. После чего похудела, похорошела, и уехала в Москву, где стала ведущей программы на "Муз-ТВ", из-за чего ее возненавидел весь Кишинев.
У нас так принято.
Ну, просраться на соотечественника, который чего-то добился.
Признаться честно, я тоже не остался в стороне. Написал огромный пост под статьей про Леру (ну, все уже поняли, о ком идет речь, да), которую подписал "Сбивший целку "звезде". Там я написал о том, какая она была толстая, глупая, и зачморенная и что она была полное ничтожество, и я был единственный кто ее пожалел, и имел ее через не хочу, и что она была так себе, и что наверняка я был самый крутой мужчина в ее жизни.
Само собой, я так не думал.
Просто мне было обидно, что ее жизнь расцвела всеми красками символа движения геев и лесбиянок – ну, радуги, – а моя осталась серой и унылой, как Кишинев в ноябре. С потрескавшимся асфальтом, кретино мэром, который ругается матом по-русски, и кучкой дебилов у ступеней национальной библиотеки.
Над которыми, впрочем, возвышалась Вика.
В красных сапогах на полных ногах, и в блузе с глубоким вырезом.
У меня перехватило дух. Красивее женщины я в жизни не видел. Интересно, она берет в рот, подумал я. Интересно, куда она еще берет, подумал я, потому что ответ на первый вопрос был совершенно очевидным. Я читал в "Экспресс-газете", перед тем, как прогадитьсяпод статьей о Лере, другую статью. И там было сказано, что женщина, которая красит рот ярко-красной помадой, просто-напросто акцентирует внимание на своем рте, и на том, что сосет. О боже, подумал я. Хорошо бы такую, подумал я. Моя жизнь проходит, а я еще не повстречал женщину для постоянных отношений, подумал я. В это время сверху крикнули.
– Слэм! – крикнула Вика.
– Это как, – спросил кто-то.
– Каждый читает стихи, и мы определяем победителя, – сказала Вика.