ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
Блеклый незнакомец провел Белосельцева в Белый дом сквозь боковой подъезд, охраняемый вооруженными милиционерами. Им в подкрепление стояло несколько штатских в бронежилетах с автоматами ближнего боя. Едва он вошел в вестибюль, как столкнулся с мясистой дамой, известной депутаткой, напоминавшей индейку малиновым вислым носом и грузным оплывшим животом. Именно такие индейки, только без платья, появлялись на столах американских семей в праздник Благодарения. Дама строго, оценивая мужские достоинства Белосельцева, осмотрела его с ног до головы. В лифте вместе с ним оказался министр иностранных дел, получивший должность из рук российского Президента и уже пообещавший Курилы японцам. С влажными, женственно-выпуклыми глазами, с таким же влажно-розовым, чувственно приоткрытым ртом, он держался за крупный, пористый нос, прочищая его сильными, чуть сиплыми выдохами. Они вышли на четвертом этаже и просторными коридорами, по алым коврам, мимо одинаковых дубовых дверей, достигли приемной, где на диванах восседали суровые автоматчики, а высокая закрытая дверь скрывала какую-то важную, тщательно оберегаемую персону.
― Подождите минутку, Виктор Андреевич, - произнес провожатый. - Я доложу Коржику о вашем прибытии. - Доверительно кивнул автоматчикам, бесшумно скрылся за дверью, оставив Белосельцева гадать, не является ли Коржик личным телохранителем Президента, его душеприказчиком и спасителем.
Двери открылись, и к Белосельцеву вышло лысенькое, белесенькое, подслеповатое существо, похожее на морскую свинку, с чутким розовым носиком. Приблизилось и стало не разглядывать, а обнюхивать каждый кусочек его одежды и открытого тела, составляя о Белосельцеве какое-то свое, присущее морской свинке представление. С помощью обоняния определяло, есть ли под его пиджаком оружие, или взрывчатка, или отравляющие вещества. Унюхало находящееся в кармане письмо, казалось, прочитало его, двигая влажным слизистым носиком, и осталось довольно его содержанием. Лишь после этого бледная, заросшая пушком кожа у переносицы раздвинулась, и на Белосельцева глянули жестокие красные огоньки лазерного прицела, вычисляющего, в какое место черепа надлежит послать пулю.
- Вы можете передать мне письмо. Я доставлю его Президенту, - шелестящим голосом произнес Коржик, стараясь быть любезным настолько, насколько это удается грызунам.
- К сожалению, пославший меня поручил передать письмо из рук в руки и тут же получить письменный ответ Президента, - ответил Белосельцев, чувствуя, как на шее испуганно забилась беззащитная жилка, в которую вот-вот вонзятся резцы.
Коржик молчал, чуть наклоняя голову из стороны в сторону, словно примеривался, как бы ловчее прокусить соблазнительный, пульсирующий кровью сосудик.
- Тогда подождите. Президент занят. Вас пригласят, - и ушел мелкими цокающими шажками, показав розовые, просвечивающие на солнце ушки. Белосельцев покинул приемную и стал разгуливать по коридорам, исподволь наблюдая множество наполнявших дворец людей.
Все они были крайне возбуждены. Сталкивались, сходились, сцеплялись друг с другом как колючки репейника и вновь распадались. Готовились к отражению штурма, который казался неминуемым, ожидался в любой момент. Кто как мог готовился к обороне.
В длинном коридоре каппелевцы в черных мундирах, с цветными шевронами, с георгиевскими крестами и серебряными черепами осуществляли психическую атаку. Шли плотной цепью со штыками наперевес, в ярко начищенных сапогах. Впереди - офицер со стеком, маленькие аристократические усики, золотые часы на ладони. Поглядывал на циферблат, повторяя: "Левой!.. Левой!.. Ать, два, три!.." В другом коридоре на красном ковре белоказаки в мундирах Войска Донского, в папахах, с газырями, все как на подбор усачи, занимались рубкой лозы. Лихой наездник на разгоряченном дончаке, согнувшись в седле, держа наотмашь шашку, несся тяжелым галопом. Вылетал в вестибюль и, сверкнув острием, срезал стоящий торшер. Другие казаки кричали: "Любо, есаул!.. Оросим воды Тихого Дона жидовской кровью!.." Новый жеребец, роняя пену и дико всхрапывая, несся по коридору. Всадник, распушив усы, с визгом взмахивал шашкой, и стеклянная головка торшера разлеталась вдребезги. "Любо, батько!" - кричало казачество и било шапками оземь.
Белосельцев теснился к стене, обходя дымящиеся яблоки конского навоза, на которые уже начинали слетаться степные птички.
Под мраморной лестницей, особняком, сидели хасиды в остроконечных черных колпаках, траурных балахонах, с металлическими синеватыми бородами. Многие в очках, крепко укрепленных на решительных носах. Все они читали вслух рукопись Шнеерсона, чудом извлеченную из книгохранилища Ленинской библиотеки. Укоризненно качали бородами на антисемитские выкрики буйствовавших казаков. Красногубый раввин в двойных окулярах взмахивал черными рукавами, восклицая: "О дети Израиля, станем молить Всевышнего Бога нашего о спасении избранного народа от побиения и погибели, дабы семя его бессчетно разлетелось по миру..." Он трепетал рукавами, из которых вылетали пушистые семена иван-чая, летели по коридорам и лестницам, засевая землю сынами израилевыми.
Белосельцев испытывал к защитникам презрение и сострадание. Они не ведали, что штурма не будет. Не будет громоподобных танковых выстрелов, прошибающих болванками мраморные стены дворца. Не будет бойцов "Альфы", похожих на инопланетян, в стратосферных бронированных шлемах, с дальнобойными автоматами. На всех экзотических обитателей Белого дома накинут ловчую сеть и как пойманных щеглов, снегирей и синиц, весь щебечущий, шуршащий крыльями ворох, повлекут наружу и выпустят на волю. Лишь нескольких, самых беспощадных и злобных, таких как Истукан и его телохранитель Коржик, доставят в тюрьму "Лефортово", где оба, обливаясь слезами раскаяния, подпишут покаянные отречения.
Он двигался по коридору, вдоль витринных окон с видом на Москва-реку, по которой странно, с безлюдной палубой, без капитана и команды, плыл речной трамвайчик. В коридоре толпились разные группы защитников, каждой из которых, по замыслу неведомого, но несомненно талантливого стратега, отводился свой сектор обороны.
В глаза бросались представители партии "зеленых". Взявшись за руки, они окружили кадку с фикусом, давая понять, что не пропустят к ней неприятеля. "Спасем русский лес от большевистских преобразователей природы!.. - выкрикивали они хором, заслоняя фикус. - Уйдем в тайгу от гонений коммунистических варваров!.. - они прятались под развесистым фикусом, невидимые для ищеек ОГПУ. - Хлорофил - это молодость мира, и его добывать молодым!.." Белосельцев с опаской прошел мимо их зеленых, изможденных вегетарианскими диетами лиц.
По соседству разместилась живописная группа. В кресле восседал величавый длинноволосый мужчина, закутанный в простыню, к которой были пришиты кусочки черного сатина, изображавшие хвостики горностая. Мужчина царственно протянул руку к другому, в нижнем белье, почтительно склонявшему благородную седую голову. Торжественно произнес:
- Милостивый государь, я дарую вам княжеский титул. Отныне вы можете называться "светлейшим".
"Светлейший" принял от монарха гербовую грамоту с дарственной на имения в Херсонской губернии, с благодарным поклоном отступил.
- Барон, - государь подзывал к себе другого, румяного и жизнелюбивого, остзейского типа толстяка в одной набедренной повязке. - Ваши заслуги перед государством столь велики, что я жалую вас орденом Станислава Второй степени. Носите эту награду с честью, достойной вашего рода, - государь протягивал награжденному бумажную звезду, и тот благоговейно, послюнявив, приклеил ее на голую грудь.
- Господа, в этот трудный для империи час я буду нуждаться в ваших советах, а если понадобится, то и в жизнях, - царствующая особа озирала своих подданных, явившихся на Государственный Совет, и все они, кто босиком, кто в больничных шлепанцах, окружали монарха, поправляя камергерские ленты из газет, ордена из серебряных бумажек, и лица их были торжественны и благоговейны.
К ним подошел санитар в несвежем халате. Пересчитал по головам. Произнес:
― Братцы, Христом Богом прошу, не разбегайтесь. Главврач отпустил вас до восемнадцати ноль-ноль.
Тут же толпились филателисты, ратующие за свободный обмен марками. Все с альбомами, с каталогами и с пинцетиками, которыми они выхватывали из конвертов редчайшие марки Третьего рейха.
Белосельцев торжествовал. Публика, населявшая дом, была неуравновешенна и взвинченна. Легко поддавалась гипнозу. Ее можно было спровоцировать на безрассудные действия. И тогда все, кто здесь был, - казачья сотня, каппелевцы, члены Государственного Совета, молящиеся хасиды, а также защитники окружающей среды с фикусом в руках, пойдут на Кремль, штурмуя твердыню Спасских ворот. И последует, как поведал ему Чекист, ответный разящий удар, обеляющий государственников в глазах мирового общественного мнения.
Его шествие по коридору было остановлено длинной нетерпеливой очередью в кабинет, на котором красовалась рукодельная надпись "Ухо Москвы". Здесь работала подпольная радиостанция, возвещавшая из осажденного Белого дома идеи свободы и демократии. Люди в очереди торопились послать на волю, сквозь кольцо осады, витки колючей проволоки и жестокие шеренги палачей, несколько вольнолюбивых слов, обращенных к согражданам. Станцией руководил молодой, но уже известный журналист, порождение эпохи гласности, который был хозяином станции, ее диктором, редактором, директором и одновременно радиопередатчиком, что облегчало перемещение радиоточки по осажденного городу. Сквозь приоткрытую дверь Белосельцев наблюдал этого смелого, изобретательного человека, рискующего ради свободы самой жизнью.
Посреди кабинета сидел голый, похожий на карлика человек с недоразвитым, коричневым телом, маленькими скрюченными ножками, которые были опущены в два эмалированных таза, с холодной и горячей водой. За счет разности температур вырабатывалось электричество, питавшее радиостанцию. Складчатый коричневый живот человека бурлил, верещал позывными эфира. Вздутый пупок мигал красноватым огоньком, давая понять, что генератор в желудке работает на полную мощность. Вместо правого соска была пластмассовая ручка настройки, а на левом помещался циферблат со стрелкой. У человека была огромная, в полкомнаты голова с гигантским лбом мыслителя, на котором вспухшие вены сами собой нарисовали слово "свобода". Волосы человека, превосходящие по густоте и пышности гриву Карла Маркса, стояли дыбом, заполняли все помещение до потолка, выдавливались сквозь окно наружу. Трепетали, насыщенные электричеством, шуршали, осыпались полупрозрачными искрами. Были антенной, с которой срывались позывные свободы и радиосообщения из осажденного дома. Микрофоном служило кожаное коричневое ухо человека, вокруг которого волосы были выстрижены, не мешали припадать очередному, взывавшему о помощи защитнику. Когда же требовались комментарии диктора, человек ловко вытягивая длинные губы и жарко, с легким грассированием, говорил сам себе в ухо, отчего шевелюра его раздувалась еще больше, витала над белым фасадом, словно хвост воздушного змея.
Людям, попавшим в страшную западню осажденного дворца, поминутно ожидающим смерти, было важно выговориться, послать в эфир слово прощания.
Говорила черная, как ворона, колдунья:
― Всем магам и экстрасенсам Москвы, именем Астарты и Гекаты!.. Навесим сообща экстрасенсорное поле над городом, и пусть наши пассы остановят моторы танков, ослепят солдат и их командиров, а у главных заговорщиков Кремля свернется кровь!.. Сатурн повернулся к Юпитеру, и оба победно входят в созвездие Лебедя!.. Братья по вере, наш совместный выход в астрал начнется в восемнадцать часов!.. И да поможет нам мать богиня Изида!..
Ее сменила полненькая расторопная бабенка, прижавшая к уху торопливые губки:
―Женщины-демократки, поможем нашим героическим мужчинам, вставшим на баррикадах!.. Готовьте тесто из блинной муки!.. Лучшее средство от танков!.. Залепить смотровые щели и дула орудий!.. Диктую рецепт приготовления теста!.. На стакан воды два стакана муки!.. И не забудьте яичко, для вязкости! - Она расколола перед ухом-микрофоном яйцо, чтобы Москва слышала хруст скорлупы. Желток растекся по бороде владельца станции, и тот сердито отогнал говорившую.
К микрофону подошел инвалид на двух костылях, слепой, со слуховым аппаратом, весь фиолетовый, в белых тапочках, с жетоном на груди, какие прибивают в учреждениях к казенной мебели:
- Братья, к вам обращаюсь я в эту роковую минуту!.. Все, кто слышит меня в доме престарелых номер шестнадцать, приходите сюда для спасения демократических ценностей!.. Особенно вы, Марк Ильич!.. Вам не удастся на этот раз отсидеться, как в дни убийства Михоэлса!.. И пожалуйста, не пользуйтесь моим катетором!..
Ему наследовал изможденный длинноволосый актер, игравший на сцене авангардного театра:
- Я обращаюсь к творческой интеллигенции - не смиряйтесь с диктатурой!.. Не живите по лжи!.. Думайте о Боге, о священном огне свободы!.. Я болен спидом!.. Но я нашел в себе силы бороться!. Я отдаю мою кровь защитникам Белого дома!.. Диктатура не пройдет!.. - и он в изнеможении отошел от микрофона. Хватаясь за стенку, отправился на донорский пункт.
Вне очереди прорвался старый, осыпанный перхотью поэт. Отставил ножку в стоптанном башмаке. Воздел вверх ручку с заостренным, желтым от никотина пальцем, изображая Пушкина на выпускном экзамене в лицее. Стал декламировать:
И мы, восторженные птенчики свободы,
Вспорхнем, и ради счастья на земле
Во все концы измученной планеты
Благую весть на крыльях понесем...
У него выпала челюсть, звякнула о таз с горячей водой. Хозяин станции ловко схватил ее скрюченными пальцами ног, любезно вернул владельцу.
Белосельцев изумлялся обилию людей, явившихся на защиту Белого дома, разнообразию их взглядов и устремлений, которые все были объединены идеями свободы и демократии. Значит, была в этих идеях неведомая ему сладость, одинаковая для инвалида с фарфоровой "уткой", экстрасенса с засушенной лягушачьей лапкой, поэта с недописанной поэмой "Птенчики свободы". И почему же он, Белосельцев, оставался глух к этой возвышенной музыке, нечувствителен к этой медовой сладости? Терзаемый сомнениями, он продолжал всматриваться в губы, носы, подбородки, один за другим приникавшие к "Уху Москвы".
Дородный господин в бархатной куртке, широкополой дачной шляпе, с самшитовой тростью, напоминающий ухоженными усами и бородой Тургенева, откашлялся перед микрофоном:
- Нуте-с, милостивые государи, пора вам, наконец, вспомнить, что вы потомки благородных дворянских родов. Так извлеките из своих сундуков гербовые грамоты на владение имениями в Курской, Тверской и Ярославской губерниях! Вернитесь в свои разоренные усадьбы и дайте плетей внукам революционных крестьян, сжигавших ваши фамильные библиотеки, черт бы вас всех побрал!.. - отошел, величаво покручивая душистый ус, помахивая тростью.
- А я хочу жениться! - немолодой лысоватый мужчина, с виду младший научный сотрудник, оттянул пальцами коричневую мочку уха-микрофона, отчего владелец радиостанции болезненно сморщился. - Мой рост метр шестьдесят восемь, размер ботинок сорок первый, умею читать по-английски, хобби - клею фигурки из хлеба... - поспешно отошел, забыв сказать адрес проживания.
- Делаю конфиденциальное сообщение, - его сменил бородач в поддевке, в сапогах бутылками, с цыганской седоватой головой. - Великая Княгиня Анастасия жива. Благодаря Богу она спаслась от жидов в Ипатьевском доме. Скрывалась все годы в Сибири, будучи женой Колпашевского секретаря райкома. Теперь же находится в Грузии под надзором верных людей. Да здравствует монархия! - бешено сверкнул черно-лиловыми, навыкат, глазами, трижды осенил себя крестным знамением, а потом ухватил владельца радиостанции за пластмассовую ручку, чем на время сбил настройку.
Владелец станции скосил глаз на свой стеклянный, в виде циферблата сосок, повертел другой сосок, в виде пластмассовой ручки, находя необходимую волну. Подтянул к губам собственное ухо и прокричал:
- Москва, ты слышишь меня?.. Люди, вставайте с колен!.. Все на защиту Белого дома!.. Вместе - мы сила!.. С нами Америка!.. Мы победим!.. - В желудке его сильнее заработал передатчик, замерцал рубиновый индикатор в пупке, волосы наполнились синими молниями и зарницами, и с них во все стороны понеслись призывы сражаться.
К микрофону приник молодой, владеющий собой человек в ничем неприметной одежде:
- Я - "восьмой"!.. Я - "восьмой"!.. "Первый", как слышите меня?.. - и сделав обычную в этих случаях паузу, передал в открытый эфир шифровку: "Над Мадридом безоблачное небо..."
Это был агент Чекиста. Белосельцев перестал испытывать мучительное одиночество. Белый дом был наполнен тайными единомышленниками. Ситуация была под контролем. Он двинулся дальше по коридору.
Но не каждый, кто попадался Белосельцеву на пути, являлся рядовым защитником, самозабвенным ополченцем, бескорыстным ратником, поднявшимся на бой по зову сердца. Здесь были стратеги и полководцы, опытные военачальники, кто создавал план обороны, вырабатывал тактику отпора и наступления. Белосельцеву встретились двое, переходивших с этажа на этаж. Их громкие голоса разносились в гулком пространстве.
- Приказываю бомбить Кремль!.. Вызвать Четвертую воздушную армию!.. Бомбоштурмовой удар по Министерству обороны и КГБ!.. Сверхточным оружием по памятнику Карлу Марксу!.. Напалмом по Библиотеке имени Ленина!.. В случае, если войска не уйдут в места традиционной дислокации, приказываю нанести ядерный удар по ЦК, где расположен штаб путчистов!.. Выполняйте!.. - это говорил в переносную рацию генерал в авиационных погонах, чей рот, произнося эти грозные приказы, улыбался. Чем беспощаднее были приказы, тем шире улыбалось лицо, словно зубы генерала грызли железные удила, а раздвинутые кончики губ задирались вверх, изображая улыбку. Что-то милое, мягкое было в этом лице, на которое хотелось смотреть и смотреть. "Улыбка Джоконды", - завороженно подумал Белосельцев.
- Педерасты!.. Суки паршивые!.. Яйца им оторву!.. В унитаз головой!.. Бутылку взад!.. Уши отрежу!.. - эта сдержанная мужественная речь принадлежала Летчику, которого Белосельцев уже видел не столь давно в засекреченной подмосковной усадьбе.
Оба авиатора, удачно дополняя друг друга, посылали приказы авиационным соединениям. Подымали стратегическую и фронтовую авиацию. Направляли на цитадель путча, приказывая разбомбить опостылевшие башни и соборы Кремля.
Едва они исчезли, как на лестничной площадке появились трое. Их можно было бы принять за Бурбулиса, Полторанина и Шахрая, если бы не благородные и задумчивые выражения лиц. Они держали на весу карту Москвы, предлагая каждый свой план противодействия путчу.
- Мне кажется, было бы вполне уместно, в силу трудно осмысливаемых и слабо предсказуемых факторов, на изучение которых история просто не оставляет нам реального социального времени, затопить Московский метрополитен, - произнес тот, кто был похож на Бурбулиса костяными, вываренными добела глазами и хрящевидными, тихо пощелкивающими губами.