Падая, белка зацепилась лапкой за ветку и повисла недалеко от вершины. Охотники бросали в нее палками, сучками, но они, не долетая, застревали в ветвях.
- Закоченела! На-ко, держи!
Никодим для чего-то снял шапку и подал ее Алеше. Потом стал снимать и зипунчик.
Алешу поразило упорство этого маленького человечка, отважившегося лезть на высоченную пихту в пол-обхвата толщиной. Но судьба сжалилась над охотниками; белка дымчатой сережкой упала в снег.
Никодим схватил ее и, подавая Алеше, сказал:
- Молодчина! Как ты ее на полету!..
Похвалу Никодима, которого в душе с первых же шагов в тайге Алеша окрестил "профессором", он принял как величайшую честь.
Охотники прокружили до обеда. Белки было мало. Никодим объяснил, что зверь после первой пороши целый день лежит "как дохлый". В диковинку ему снег - он и "стесняется".
После полудня мальчик все чаще и чаще взглядывал на курившиеся вершины гор. Потом он увидел белку, мятущуюся по пихте сверху вниз с тревожным цоканьем. Они убили и ее.
Никодим сказал Алеше:
- Надо убираться. Видишь, горы топятся, белка свистит и мечется - быть буре.
Вдали от дома охотников настигла пурга. Старую лыжницу замело. Они шли ощупью, натыкаясь на пихты. Никодим время от времени останавливался и, казалось, по-собачьи нюхал воздух. К заимке они вышли с другой стороны, но вышли, по уверению "проводника", кратчайшей дорогой.
Глава XXXVIII
Красиво мертв лес. В серебряную броню закован: сквозной, прозрачный, в коралловых арках согнутых берез, в узорном сплетении обындевевших сосен и елей. Мятежный бег туч свинцовых. Горизонт низкий, густо-синий.
Поляны, испещренные хитрой прошивью стежек. Умолкшие ручьи, засыпанные кочи: широкое раздолье зверю…
Охотничий промысел опьянил увлекающегося Алешу. Стремительный бег на лыжах по глубоким хрустким снегам за уходящим зверем, азарт преследования и радость удачи, короткие отдыхи у разведенного на снегу костра, величавое безмолвие зимней тайги, крепкий сон без сновидений заслонили от него мир с его борьбой, страданиями и горем.
Мускулы Алеши наливались и крепли. За время болезни он вытянулся, повзрослел, плечи раздались. Бледное, худое лицо его, как и у Никодима, покрылось полудою морозного темно-вишневого загара, а над верхнею губой загустел пух.
Охота сдружила мальчиков.
Хмурый, замкнутый, с виду суровый, Никодим на самом деле был необыкновенно весел, открыт, прост и доверчив. Доверчив во всем, кроме одного: десятки раз заводил с ним разговор Алеша о колчаковщине, о партизанах - Никодим отмалчивался или заговаривал о другом.
Как-то, гоняясь за подраненной лисицей, они пересекли свежий лыжный след, а вскоре увидели двух человек, вооруженных трехлинейными винтовками. За плечами необычных лыжников были тяжелые сумки.
- Кто это? - догнав Никодима, спросил Алеша.
Мальчик помолчал немного и не располагающим к разговору тоном ответил:
- Мало ли по тайге народу шляется…
След лыжников шел от корневской заимки, и Алешу еще больше удивило, что вечером ни Настасья Фетисовна, ни дед Мирон не сказали о людях, побывавших у них. Посещения заимки неизвестными людьми, после того как сковало болота, ручьи и реки, стали часты. Ночи напролет Настасья Фетисовна кроила из грубого крестьянского холста мужские рубахи и шила. Из овечьей шерсти вязала варежки с указательным пальцем на правой.
Однажды ночью Алеша услышал топот множества лошадей на дворе. Проснулся и испуганно затаился.
В окно тихонько стукнули. Настасья Фетисовна, накинув зипун на плечи, вышла и открыла сени. Мороз за ночь усилился. Снег скрипел и взвизгивал под ногами.
В избу, вслед за хозяйкой, с белым клубом мороза вошел человек. Был он приземист и широкоплеч. На усах и бороде густо осел иней. Казалось, в зубах он держал зайца. Военная шинель ловко сидела на нем. Настасья Фетисовна звала его "Гордюша".
Гость был в избе не более пяти минут.
Широко раскрытыми глазами смотрел Алеша на незнакомца. "Где-то видел я этого человека… Где-то видел…" - мучительно вспоминал он.
Настасья Фетисовна шепнула что-то Гордею, очевидно об Алеше. Военный вскинул небольшие, но острые, как у Никодима, черные глаза, встретился с Алешей взглядом и улыбнулся из-под смелых бровей.
- Сынке скажи, чтоб больше налегал на косачей и глухарей: начинается настоящее - мяса много требуется…
Обрадованный Алеша решил выпрыгнуть из-под зипуна, но гость повернулся и скрылся за дверью, а Настасья Фетисовна истово перекрестила его вслед.
"Да ведь это же партизан!"
Открытие обрадовало Алешу. Наутро, как всегда, отправились на охоту.
- Никодим, я все знаю. Твой отец партизан… - сказал Алеша, как только они перешли реку и вошли в тайгу.
Мальчик остановился и спокойно спросил:
- Ну, а дальше что?
- Дальше? Дальше начинается настоящее, а мы с тобой белок бьем, когда нужно бить не белок, а белых!..
- А если нам с тобой на заимке нужно жить, тогда что?
- Да что ты все вопросами да загадками? Давай поговорим, наконец, серьезно!.. - Алеша рывком сбросил с ног лыжи и, смахнув с верхушки пня снег, сел на него.
Никодим пошел от Алеши.
- Никодим! - обозленно закричал Алеша.
Мальчик остановился:
- Надевай лыжи и пойдем. Пойдем, пожалуйста, не серди ты меня…
- Не пойду! - уперся Алеша.
Никодим подошел вплотную к Алеше, наклонился к самому уху и, несмотря на то что в тайге они были одни, тихонько зашептал:
- Приказ нам с тобой косачишек, глухарей бить - мясо требуется. Деньги нужны, а пушнина - те же деньги. Да что мы с тобой - митингу открывать будем?.. Пойдем!
Но Алеша упрямо покачал головой.
Никодим опасливо посмотрел по сторонам. Еще ближе склонился к уху Алеши и закончил решительно:
- Когда потребуется - нам скажут. Я и сам не хуже бы твоего в отряд. "А нет, говорят, Никодим Гордеич, хорош ты пока и на заимке…"
- Так скажут, позовут, говоришь? - обрадовался Алеша.
- А то? - все так же вопросом ответил Никодим и тронул лыжи.
Глава XXXIX
Никодим и Алеша убили уже более сотни тетеревов да десятка два тяжелых глухарей.
- Как глухарь, так пятеро до отвала сыты. Пятерых мужиков одним молодецким выстрелом мы накормили с тобой, - радовался Никодим всякой удаче.
Партизанский отряд находился, очевидно, не так далеко от заимки Корневых: люди из отряда покрывали расстояние за дневной переход на лыжах.
Настасья Фетисовна не раз для гостей топила баньку. Относилась она ко всем партизанам одинаково тепло и заботливо. Несмотря на молодой ее возраст, бородатые мужики звали ее "мать".
- Ты, мать, поглядывай тут, пока мы с веничком пожаримся на полке. Не ровен час… расшевелили мы гнездо… - улыбались партизаны.
- Мойтесь, мужики, без думушки, в случае чего, я стрел дам.
Настасья Фетисовна брала первую попавшуюся винтовку, надевала лыжи и уходила на "гляден" - гору вблизи заимки. Сколько таких заимок было разбросано по тайге в близком расположении к отряду, Алеша не знал, но корневская заимка для партизан была надежным местом.
Дважды Никодим бегал на лыжах в родное свое село Маральи Рожки с секретным поручением и оба раза благополучно возвращался.
Несмотря на большую усталость, возбужденный мальчик подробно рассказывал матери и деду все новости села, из которого они, бросив родной свой дом, вместе с отцом бежали от колчаковцев.
Ночами он сообщал Алеше, как "пощипали" партизаны белых, какое настроение у маральерожцев и смежных с ними деревень и кто в ближайшее время из крестьян "обязательно подастся в отряд".
- Дело наше ясное, как солнце, вот и тянутся к нему люди, - повторял мальчик услышанную от агитатора фразу.
Алеша завидовал Никодиму, участвовавшему по-настоящему в серьезном деле. И не скрывал зависти.
- Ну, а меня, меня-то когда же позовут? - спрашивал он.
- Поправляйся как следует, признакамливайся к тайге, к лыжному ходу - позовут и тебя. Успеешь еще ноженьки намять…
На заимку Корневых нагрянула беда.
Никодим и Алеша затемно ушли в дальние березняки бить тетеревов на утренней и вечерней заре. Настасья Фетисовна после обеда проводила "гостей" с заплечницами, туго набитыми дичью, привела в порядок избу и села за вязку варежки, как вернувшийся со двора дед Мирон сказал:
- Дочка, кого-то опять бог дает к нам, да много вершны…
У Настасьи Фетисовны дрогнуло сердце: она знала, что своим днем на заимку на лошадях незачем. Привычным движением женщина оправила платок на глянцево-черных волосах и быстро оглядела избу.
К сеням, бряцая оружием, уже подходили. В окно избушки заглянул широколицый, бородатый человек со шрамом через всю левую щеку.
Настасья Фетисовна, склонившаяся над варежкой, невольно повернула голову к окну: человек пытливо оглядывал внутренность избы. Потом бородач сорвал с головы барашковую папаху и махнул ею. И тотчас же дверь в сенях загремела под ударами сильных ног.
- Отворяй!..
Настасья Фетисовна положила недовязанную варежку на стол, воткнула стальную спицу в клубок с шерстью и пошла в сени мимо деда Мирона.
- …на дорогу выставить часового… - услышала она, открыв дверь.
- Что вы тут на семи запорах!.. - визгливым тенорком закричал и замахнулся на женщину обнаженным клинком маленький казачишка в необыкновенно высокой чернобарашковой папахе.
Настасья Фетисовна невольно заслонилась рукой и, стараясь казаться спокойной, сказала:
- Дверь не заперта, пожалуйста, заходите.
- Басаргин!
Из-за угла избушки вырос огромный, грузный казак, заглядывавший раньше в окно; он застыл с широко выпученными глазами. Даже в необыкновенной своей папахе казачишка был ему в плечо.
- Что изволите, господин вахмистр?
- А-с-с-мотреть!
Басаргин схватил женщину за плечо и скомандовал:
- Иди передом!
Настасья Фетисовна вошла в избу. Казак, вытянув шею, сначала заглянул внутрь и только потом перешагнул через порог. На голбчике он увидел сидевшего дедку Мирона и оглушительно заревел:
- Руки уверх!
Дед Мирон поднял худые, сморщенные руки и слезящимися глазами испуганно уставился на казака. Басаргин заглянул под кровать, на полати и даже, встав на колени, посмотрел в черный зев подпечья.
Настасья Фетисовна стояла, опершись на стол, и смотрела то на широкую спину казака, то на свекра. Руки деда Мирона дрожали от старости и слабости и невольно опускались, а он все силился держать их над головой…
- Опустите, батюшка, вы же из годов вышедший…
- Ма-а-лчать! - взвизгнул Басаргин.
Он открыл шкафчик с посудой и заглянул в него. Потом сорвал одеяло с кровати, подушки и постель и бросил на середину избы.
Убедившись, что и под постелью нет никого, он, ступая прямо по подушкам, пошел к порогу.
Настасья Фетисовна нагнулась и хотела было сложить одеяло и подушки на кровать, но казак обернулся и еще более грозно закричал:
- Ма-а-лчать!
Не закрывая распахнутой настежь двери, Басаргин громко доложил:
- Все мышиные норки перерыл - одного партизана захватил, господин вахмистр!
- А бомбы у него нет?
Стоявшие у дверей промерзли и вошли в избу. Карателей было семеро.
- Никак нет, господин вахмистр, бомбов не оказалось!
Вахмистр пытливо взглянул на деда Мирона выпуклыми, рачьими глазками, нахмурился и прошел в передний угол. В избе, без папахи, вахмистр выглядел сказочным "карлой". Короткие ноги его были кривы. Настасья Фетисовна схватила белье с пола и бросила на кровать.
Старческие колени дедки Мирона тряслись, поднятые руки опустились ниже головы.
Настасья Фетисовна не выдержала и снова сказала:
- Да опустите вы, батюшка, руки, ведь у вас же в чем душа держится…
Вахмистр подошел вплотную к женщине и в упор взглянул ей в глаза своими выпуклыми глазками.
- Ты кто? Кто ты тут командовать? - И, повернувшись к карателям, приказал: - Связать его! На мороз! Под горячие плети! Без подробных сведений не являться!
- Слушаюсь, господин вахмистр!..
Каратели во главе с Басаргиным подхватили часто мигающего слезящимися глазами деда Мирона и поволокли из избы.
- Прощай, дочка! - обернувшись, сказал дед и уже из сеней крикнул: - Обо мне не думай! Отжило дерево - можно и в поленницу…
Дверь за карателями захлопнулась.
- Ну-с, Корниха, а я уж, видно, сам поговорю с тобой! Са-а-ам! - срывающимся в фальцет голосом закричал белогвардеец. - Но сначала угости гостя. Перемерзли, отощали в дороге. Попотчуй, как своих гостей потчуешь. Я про тебя все знаю, партизанская ты мать!..
Настасья Фетисовна достала из печки горшок с кашей.
- Так, так, - хмыкал себе под нос "карла". - Ну, а как бы там перед едой, хозяюшка, того-этого… - Маленькое личико вахмистра сощурилось, искательная улыбка мелькнула в глазах.
Женщина молчала. В избу со двора вошел Басаргин и вытянулся у порога:
- Кровью подплыл. Посинел весь, чуть дышит, а молчит, господин вахмистр.
- Посолить сверху да дать еще - заговорит!..
- Пробовали, солили. Хорошо того бить, кто плачет, господин вахмистр, а этого - как по дереву…
- А ну-ка, я сам на подмогу выйду! Так приготовь тут… - повернувшись к хозяйке и выразительно щелкнув себя пальцами по воротнику, сказал вахмистр.
Он надел папаху и, часто шагая короткими ногами, вышел за Басаргиным.
"Через окно. Надеть лыжи - и в лес… Часовой поставлен на дороге… Зипун! Топор!.."
В одну руку Настасья Фетисовна схватила зипун, в другую - топор. На носках она подошла к окну и сильно надавила на створчатую раму. Забухшая рама только подалась под рукой. "Ой, накроют! Ой, накроют!.." Настасья Фетисовна нажала плечом, и рама распахнулась, обдав разгоряченное лицо морозом.
Единственное окно избушки выходило к реке. На дворе она услышала свист плетей, крики карателей и предсмертные стоны свекра. Распластавшись вдоль стены, Настасья Фетисовна тихо подошла к сеням, где стояли лыжи, схватила их, всунула ноги в юксы и катнулась под гору к реке.
Белогвардейцы заметили женщину, только когда она поднималась на противоположный берег. Несколько голосов крикнуло одновременно:
- Держи!.. Стреляй!..
Кто-то бросился наперерез, но без лыж завяз в сугробе. Раз за разом ударили три выстрела. Пуля обожгла левую кисть, и топор упал на снег.
Пихты были уже рядом. Настасья Фетисовна скользнула в тайгу.
Глава XL
Тени набежали на заимку. Каратели обдирали корову, собираясь увезти мясо в отряд.
Басаргин крикнул им:
- Живей управляйтесь! У меня уж жаркое жарится…
Из открытых ворот скотника на двор вышел старый мерин Пузан и тусклыми, скорбными глазами уставился на незнакомых людей.
Безусый киргизоватый подросток-казачонок подмигнул товарищам и серьезно сказал:
- А ведь не попасть нашему Поликахе в мерина. Кисет прозакладываю - не попасть!
- Ну, это еще бабушка надвое сказала! - предвкушая "солдатское развлечение", тотчас же откликнулся седоусый горбоносый казак Емельян Назаров. - А ну-ка, Поликаха, тенькни его промежду глаз. Покажи, как старые казаки из винтовки жука на полету бьют…
Басаргин схватил прислоненную к стенке драгунку, прочно, по уставу, раздвинул ноги, подался корпусом вперед, прицелился и выстрелил.
Конь упал. Гребанул копытами снег раз-другой, крупно задрожал и затих. Лужа крови медленно расползлась вокруг длинной головы его.
- Давай кисет! - подступил Поликаха к казачонку.
Каратели громко, весело засмеялись.
- Попался, щенок!..
- Нарвался на Поликаху!..
- Я, господа казаки, в бытность мою на озере Нор-Зайсане… А уж кто не знает, что дикого кабанья - секачей - в тамошних камышах неистребимая сила… То есть как мурашни… Так, не поверите, я… - расхваставшийся Поликаха обвел карателей гордым взглядом.
- Крой! Кто это не поверит? Кто смеет не поверить моему одностаничнику? - поддержал Поликаху все тот же горбоносый, седоусый Емельян Назаров.
- Не сходя с места, двадцать два кабана положил! Как какой выскочит из камышей, я его эдак раз в самый пятак. Он с гόлком - όземь… Опять какой посунется в мою сторону - я его эдак раз в пятак…
Басаргин каждый раз примерно вскидывал и, прицелившись в нос казачонка из винтовки, дергал за спуск, а казачонок вздрагивал и моргал раскосыми глазами.
- А то еще, не поверите, случай у меня на том же озере Нор-Зайсане с тигрой был…
- Поликаха! - испуганно вытянувшись во фронт и глядя в сторону избушки, вскричал раскосый казачонок. - Вахмистр кличет!
Большой, тучный, седобородый Басаргин круто повернулся и под громкий хохот карателей вразвалку бросился к избушке.
- Изволили звать, господин вахмистр? - лихо козырнув, спросил раскрасневшийся на морозе Басаргин.
Вахмистр Грызлов, догадавшись, что товарищи подшутили над Поликахой, криво улыбнулся и сказал:
- Зови ребят, ужинать пора…
Стемнело. Басаргин зажег лампу. Вошли казаки и наполнили избу морозом, запахом дегтя, ворвани и табака.
Поликаха возился у печки. Железной клюкой он мешал жарко нагоревшие угли, на которых шипело и дымилось мясо в большой жаровне.
- Боевой у нас Басаргин, господин вахмистр, - сказал Емельян Назаров. - Слышали бы вы, господин вахмистр, как он на озере Нор-Зайсане охотился… Вот только про тигру не успел рассказать: вы позвали, - засмеялся горбоносый.
Похвала в присутствии всех, доверие самого вахмистра во время обыска окрылили Поликаху.
Упоминание о тигре подтолкнуло неловкую фантазию Басаргина и завело в такие дебри, что он и сам не знал, выберется ли оттуда благополучно.
Поликаха выпустил из рук клюку, лежавшую на раскаленных углях.
- …Я это чак по ней, господин вахмистр, - осечка!.. А тигра прет! Я передернул патрон, господин вахмистр, - снова чак! Пистон зашипел, пшикнул, и чую, что пуля по причинности сырого пороху в стволе застряла… А тигра прет!.. Ах ты, думаю, казак Басаргин, вот где твоя погибель… Это, видно, тебе не ласточек из винтовки на полету бить… И так-то жалко расставаться с белым светом стало, так-то жалко…
Каратели едва удерживали смех, но вместе с вахмистром смотрели в рот Поликахе.
- Ну и что же? - не выдержал вахмистр Грызлов, детски удивленно уставившись на Басаргина.
В это время в печи зашипело, затрещало, вспыхнуло синим огнем загоревшееся от непомерного жара мясо в жаровне.
Поликаха заглянул в пылающее жерло печи, схватил раскалившуюся на углях докрасна клюку за черенок и вытащил жаровню.
- Готово, господин вахмистр!
- Досказывай про тигру!.. - захваченный азартным враньем Поликахи, сказал Грызлов.
- Слушаюсь, господин вахмистр!
Басаргин сунул раскаленную до малинового цвета клюку в зев подпечья и снова начал:
- А тигра прет! Ревет дурным матом и прет! Размахнулся я, - тучный Басаргин выпятил жирную грудь и занес руку над головой, - да как звездарез…
Но так и не договорил Поликаха Басаргин воинственного слова.
Раскаленная клюка, попавшая спящему пестуну Бобошке на бок, прожгла толстый слой шерсти и опустилась на нежную кожу.