В последние дни дед окончательно утратил спокойствие: потерял аппетит, тяжело вздыхал, не брался за жалейку, часто и подолгу смотрел в сторону города.
"Ну и где пропал? Где пропал человек?.."
От сына пасечник слыхал о восстании в тюрьме, знал, что разыскивают убежавших большевиков. Старик ждал его на пасеку с запасом печеного хлеба. От сына же узнал пасечник о денежных наградах, об обещанных производствах за поимку большевиков. Поликарпа Поликарповича, бывшего вахмистра и георгиевского кавалера всех степеней, огорчало, что сын его за всю свою службу, несмотря на усердие, оставался строевым казаком.
Вот почему с первого же дня появления беглеца на пасеке Поликарп Поликарпович Басаргин твердо решил, что поимку большевика объявит по начальству сын: "И деньги, и производство!.."
И вдруг - сын словно пропал, а беглец засматривается на горы и только и думает об уходе.
"Да ведь как обводит, как подъезжает! Любящим, чуть ли не сыном родным прикинулся. Посмотрим, кто кого перехитрит…"
Вечером долго засиделись у костра. Алеша был особенно оживлен: первый раз сегодня без боли он поднял раненую руку в уровень с плечом.
В печальных глазах деда Алеша видел тоску близкой разлуки. Мальчику хотелось сгладить печаль старика, рассеять его мрачные мысли, и он стал рассказывать о Москве, о своем отце, о сборах в экспедицию.
Дед тяжко вздохнул и с неподдельной тоской сказал:
- Известно, хоть до кого доведись. Каждому родителю лестно своего дитенка в люди вывести. На то мы и отцы.
Алешу растрогала глубина и искренность сочувствия деда. Он нервно разгребал веточкой угольки в костре. Вспыхнувший синеватым пламенем костер осветил хмурое лицо деда.
- Вы понимаете, Поликарп Поликарпович, мне трудно выразить вам… - Алеша замялся. Молодое его лицо приняло серьезный, сосредоточенный вид. - После того как я вырвался из пасти смерти, мир мне кажется совершенно новым. Вот смотрю на этот догорающий костер и ликую. Слушаю, как плещет речонка, и в шуме ее мне чудятся симфонии. Эти горы, ваша избушка, где я провел счастливейшие в моей жизни дни, - все воспринимаю по-новому.
Пасечник перебил Алешу:
- Так неужто, парень мой, ты завтра в ночь уходишь от меня?
И в вопросе и в глазах старика Алеша почувствовал такое неподдельное страдание, что не решился подтвердить свое решение.
- Да нет же, успокойтесь, Поликарп Поликарпович! Куда мне спешить? Поживу, пока не надоем вам.
Пасечник повеселел:
- Ну, парень мой, спать! Спать со Христом, а утро вечера мудренее…
Глава XXII
На следующий день Алеше еще более бросилось в глаза беспокойство деда. Пасечник не мог даже молиться; он поднялся на гору и долго сидел, оцепенело уставившись в пространство.
Алеша разложил костер под треногой, вскипятил чайник, сварил картофель, а дед все не возвращался.
За завтраком пасечник не притронулся к картофелю.
- Поясница расклеилась, в ногах мозжание открылось - свет не мил, - объяснил он Алеше отсутствие аппетита.
За обедом дед тоже ничего не ел, тяжело вздыхал, был молчалив, рассеян.
"Как все-таки эгоистичен человек! Явился неизвестно откуда, заставил полюбить себя - и до свиданья… оставайся, старик, с пчелами и козой…" Алеша вспомнил отца своего в последние дни сборов. Он также прикинулся больным и в день отъезда не пошел на работу. Чаще обычного отец заходил к нему в комнату и под всякими предлогами засиживался у него.
Алеша взглянул на пасечника:
- Поликарп Поликарпович! Я все вижу и чувствую…
Дед вздрогнул и поднял на Алешу испуганные глаза.
- Поверьте, если бы мог я прожить у вас до осени, с радостью прожил бы… Но, сами понимаете, пасека близко от города, заглянет посторонний - и я пропал. Вот почему я твердо решил сегодня ночью уйти.
Лицо деда покрылось мертвенной бледностью, губы так затряслись, что Алеша раскаялся в своей безжалостной прямоте.
- Нет, парень мой, как хочешь, а сегодня я тебя не отпущу. Знаешь, какой сегодня день?
Алеша удивленно взглянул на деда.
- Сегодня праздник батюшки Ильи-пророка. И никакие самомалеющие дела сегодня не затевают. В этот день добрый хозяин коня не заседлает. А ты вздумал в опасный такой поход… Не пущу! До завтрашнего вечера не пущу, так и знай!..
Алеша согласился. Пасечник повеселел. Вечером дед сварил пшенную кашу на козьем молоке. Тотчас после ужина он заторопил Алешу:
- Спать! Спать, парень мой! А то мы с тобой весь клев наутро провороним.
Алеша покорно пошел за дедом в избушку. Лежали молча. Скоро он услышал храп Басаргина.
"Неужто уснул?"
- Поликарп Поликарпович! - негромко окликнул деда Алеша, но старик не отозвался.
"Переволновался, устал старик… Пусть спит. Усну и я последнюю ночку на этих нарах".
Однако сна не было: Алеша старался представить далекий путь в неведомые горы, в глухую алтайскую тайгу, встречи с опасными зверями и с еще более опасными людьми.
"Жизнь - борьба! И чем серьезнее, опаснее борьба, тем острее, ярче ощущение жизни", - философствовал Алеша.
На пороге юности, когда формировалось, росло тело, росла и душа Алеши, пробуждалась мысль. Книжный мир переплетался с миром, выдуманным им самим. Чужие мысли сливались со своими, и не было силы провести границы между ними.
"Однако же спать, спать…" Но перед ним вставали таинственные ущелья с шумными белоснежными потоками, бескрайная зеленая тайга, страшные лесные звери.
Вдруг его внимание привлек дед. Он осторожно поднялся и прислушался. Алеша невольно замер.
- Спит! Слава богу! - таинственным шепотом произнес старик и тихонько полез с нар.
Сердце Алеши тревожно екнуло. Он собрался было окликнуть деда, но что-то удержало его. Юноша стал пристально всматриваться в темноту. Поликарп Поликарпович бесшумно обувался.
"Куда это он в полночь? Куда?.."
Ничего особенного не было в том, что дед ночью собирается выйти из избушки, но Алеша страшно обеспокоился. Надвигающуюся опасность он чувствовал теперь так же остро, как в копне, когда к нему с обнаженной шашкой подходил казак.
Пасечник обулся и, бесшумно ступая, вышел за порог. Алеша, вытянув шею, стал напряженно слушать, потом спрыгнул на пол и подошел к двери.
Поликарп Поликарпович стоял с костылем в руках. Луна освещала его лицо с сурово сдвинутыми бровями. Старик перекрестился, тревожно взглянул на высоко поднявшуюся луну и быстро пошел по тропке.
- К утру… успеем, - расслышал Алеша негромко сказанные пасечником слова.
"Куда? Куда успеем?.."
Алеша выскочил из избушки и пополз по тропинке за Басаргиным, скрывшимся за выступом утеса. С перевала мальчик увидел фигуру пасечника: дед направлялся по тропинке в город.
"А если старик для меня за хлебом?.. Если он мне сюрприз готовит… "К утру успеем… Успеем", - повторил он обрывок фразы. - Почему не "успею", а "успеем"?! Действительно, почему?!"
Тревожно бившееся сердце подсказывало: "Бежать!"
И лишь только Алеша вслух произнес это слово, как понял, что другого выхода нет.
"Бежать как можно скорей!.. - Алеша бросился к избушке. - Надену старые сапоги деда… - Он знал, что они лежат под нарами. - Штаны и рубаху красную, шляпу с проношенным верхом… Возьму нож, ковригу черного хлеба и два коробка спичек…"
Обо всех этих вещах Алеша думал не раз. Он собирался попросить их у деда перед уходом. Не раз Алеша мысленно примеривал сапоги и представлял себя в широкой красной рубахе деда и в шляпе: "Крестьянский парень с заработков из города".
Алеша метнулся в избу, плотно прикрыл за собой дверь и даже захлестнул ее на крючок. Потом завесил окно дедовым зипуном, нащупал спички и зажег лампу. Достал старые сапоги с порыжелыми короткими голенищами. Из деревянного сундучка взял штаны и рубаху. Одевался Алеша быстро и, несмотря на то что в избушке и во всей долинке он был один, совершенно бесшумно. Вскоре Алеша был готов. Ему казалось, что задержись он на несколько минут - и его возьмут. Алеше стали мерещиться шаги за стенами избушки. Он потушил лампу и долго прислушивался, припав к двери ухом.
- Давай-ка! - громко сказал Алеша и решительно открыл дверь.
Луна. Посеребренные росой травы, ульи с пчелами на полянке. Тишина. Алеша достал с крыши сарайчика старую шляпу деда, надел и пошел мимо ульев.
И странно: лишь только он покинул пасеку, как страх начал спадать, вернулись сомнения.
"А что, если я действительно ошибся? - Алеша остановился. - Каким подлецом я окажусь!.."
Быстрая смена настроений была особенностью его характера. Алеша убеждал себя вернуться, но страх все же был так силен, что он не смог противиться ему.
"А если хоть один процент опасности реален?"
Алеша пошел прочь от пасеки.
За кустарниками узкая долинка, заросшая высокой травой. Слева и справа скалистые хребты. Алеша решил подняться долинкой.
Пасека была уже чуть видна.
"А что, если вернуться на минутку и написать записку? Чернильный карандаш на полочке".
Мысль понравилась ему, он побежал вниз.
Только теперь, возвращаясь на пасеку, он обнаружил, что за ним тянулся издалека заметный на росистой траве след. Намокшие штаны прилипали к ногам, шлепали на бегу, холодили тело. Бежать под гору было легко.
Избушка выросла неожиданно быстро. Алеша вскочил в незакрытую дверь, нащупал на полочке огрызок карандаша. Под навесиком у деда стояли гладко оструганные доски для ульев. Алеша вытащил одну. Ковригу хлеба положил рядом.
"Милый неоцененный дед!" - размашисто написал Алеша, но след от карандаша был еле заметен. Алеша протянул доску по росистой траве.
"Милый дедушка Поликарп Поликарпович! - снова написал он жирными черными буквами. - Простите меня за мерзкий поступок. Но верьте, что за все, за все я отплачу вам сторицей. - Слово "сторицей" Алеша подчеркнул дважды. - Признательный Алексей Белозеров".
Алеша поставил доску к двери избушки. Облитая луной, она выделялась издалека.
Забыв о ковриге хлеба, Алеша побежал по следам деда к городу: он изменил план ухода. Тропинкой мальчик дошел до первых камней и одним прыжком вскочил на них. Перепрыгивая с плиты на плиту, он поднимался к гребню ущелья. Солнечная сторона этого ущелья была покрыта низкой выжженной травой, и след был почти незаметен.
Взобравшись на вершину гребня, Алеша пошел на юг.
Глава XXIII
Сына пасечника Басаргина звали тоже Поликарпом, но в полку, где проходил он строевую службу, за чрезмерное усердие и готовность в любую минуту бежать к вахмистру сослуживцы прозвали его "Поликаха, вахмистр кличет".
Кличка стала вторым именем казака. Облегченно вздохнул Басаргин, только вернувшись в станицу, когда он стал снова просто Поликахой. Но лишь его мобилизовали во время мировой войны, как снова неведомыми путями кличка воскресла. И вновь так же бесследно умерла она по возвращении в станицу. Но через год участник казачьего переворота, крепко зажиточный станичник, пятидесятилетний, седобородый уже колчаковец Басаргин, с отметиной через всю левую щеку, полученной от немецкого драгуна, снова стал "Поликахой, вахмистр кличет"…
Поликарп Поликарпович, поспевая за сыном на серой вислобрюхой кобыле, кочкой трясся на седле. Перекинутая через плечо винтовка больно колотила его по мослаковатым плечам.
- Ой, да… сдер-жи ты, ра-а-ади самого создателя… - выкрикивал старик.
Поликаха придержал поводья. Старик поравнял кобылу с конем сына.
- Как в ступе… Как в ступе толкет, будь она проклята!.. Успеем! Хранит еще твое производство, - угадывая состояние сына, успокоил пасечник Поликаху.
Но сын снова заторопил коня.
Сообщение отца о скрытом на пасеке большевике, его хитрость с откормом полуживого несовершеннолетнего беглеца глубоко взволновали Поликаху.
- Сынок, помни: большевика взял с боем, с опасностью для жизни. Он, мол, не глядите, что молодой, а хичнай - дрался, как лёв…
- С боем так с боем! - Поликаха понимающе улыбнулся: "Нет, голова-то, голова-то у старика!.."
Неделю тому назад Поликаха завидовал сослуживцу Гаврилке Салакину. На прииртышских лугах захватил он совсем старого, безродного бродяжку и выдал его за пойманного им большевика.
Всю дорогу Гаврилка Салакин гнал бродяжку впереди коня. Плетью окровянил ему лицо и спину. Получил он за него сотню рублей и был представлен в урядники, да загулял на радостях, а в пьяном виде проболтался. Соседи же и донесли. Деньги Гаврилка успел пропить, но производство пропало.
"А тут и настоящий, без подмесу, большевик, и эдакая придумка насчет поимки с сопротивлением, с опасностью для жизни. Вот тебе и геройский подвиг казака Басаргина".
Ехали молча. Вдруг Поликаха заговорил:
- Батяка! Сказывают, Кузьма Крючков уже вовсе не такой герой, а какими милостями, какой славой попользовался… Да и кто на службе не обманывает начальство, чтоб заработать крест иль производство? А тут собственная физиогномия… исхлюстай ты меня, батяка, по самым видимостям. Подумаешь, важность какая, - в пьяном виде за здорово живешь рвем друг другу морды… Только бей, батяка, без никакой жалости, чтобы всякому явственно было, что дрался я с большевиком не на живот, а на смерть. И что большевик мой, как ты правильно говоришь, не парнишка, а лёв. Через десяток дён присохнет, как на собаке…
До пасеки оставалось не более километра. Поликаха внезапно остановил лошадь.
- Пожалуй, сейчас, батяка, разрисуй ты меня под лихого героя, лишей израненного Кузьмы Крючкова. А то при постороннем-то, хоть и большевик он, а все будто неловко как-то. Да к тому же выдать, осмеять может.
Поликаха огляделся по сторонам. В горах было безлюдно и тихо. В синем небе меркли звезды.
- Ну что ж, сейчас так сейчас, сынка. - Старик объехал Поликаху справа, поставив сивую кобылу так, что голова ее была в уровень с крупом рыжего, а левое стремя отца соприкасалось с левым же стременем сына.
"Заехал правильно, как для рубки", - невольно отметил Поликаха.
- Сперва по скуле снорови, - попросил казак.
Во время широкого замаха отца Поликаха невольно откинулся в седле и закрыл глаза.
Поликарп Поликарпович с тяжелым выхрипом ударил сына в левую скулу. Бородатая голова казака сильно мотнулась, а строевой конь, не ожидавший толчка, качнулся под Поликахой.
- Тпру! Тпру, проклятый! - закричал на лошадь казак и схватился за разбитую скулу.
- Однако ты еще дюж, батяка!.. Думаю, что об этом месте такая кила набухнет, что за версту видно будет…
Поликарп Поликарпович испытывал и радость от похвалы Поликахи за не утраченный еще "басаргинский удар", и ему было жаль сына, крепко зажмурившегося во время замаха. Несмотря на длинную седеющую бороду, в эту минуту он напомнил ему того маленького, ласкового Поликашку, которого не раз дирывал за всякие провинности. Он, как настигнутый зайчонок, сжимался весь и от страха закрывал глазенки. Старику хотелось и ударить сына, и как-то так, чтобы удар был не особо чувствителен. "Лучше бы кто другой за меня…" Но на помощь другого рассчитывать в этом деле было нельзя, и он медленно и глубоко дышал, готовясь ко второму удару.
- Теперь по правой, батяка, - уж пухнуть, так пухнуть.
В голосе сына отец уловил и страх, и боль от полученного удара.
Поликарп Поликарпович покорно тронул сивую кобылу и заехал к Поликахе слева.
- Ты бы на землю слез, батька. На земле-то оно упористой, а я бы пригнулся с седла, - посоветовал сын.
Но по тону его голоса отец понял, что он храбрится и говорит, лишь чтобы ободрить себя.
- Ничего, я приподнимусь на стременах, - и старик с присвистом ударил Поликаху справа.
Второй удар был еще сильнее первого и пришелся не по скуле, а в подглазницу.
Поликаха вскрикнул и выронил из рук поводья. Из подбитого глаза обильно потекла слеза.
- Сослепу-то я, однако, в глаз тебя тюкнул…
- Бей, чертов старик! - закричал во весь голос Поликаха и, чтобы удержать сжатые в кулаки руки, закинул их за спину и крепко ухватился за заднюю луку седла. - Бей, тебе говорят!..
Крик его был так грозен, что старик, уже не раздумывая, удар за ударом начал опускать на разбитые нос и губы сына. На седых усах Поликахи выступила пена, а он все кричал:
- Бей! Бей!
Крик его был уже теперь истерически-злобный, переходящий в визг.
- Будет, сынок, будет, милый! - попробовал успокоить Поликаху испугавшийся пасечник, но раскипевшееся сердце казака горело, и он закричал на отца:
- Бей, чубуковый огрызок, а то я сам ударю…
Поликарп Поликарпович окончательно задохнулся.
- Подожди, ради бога… Дай ты мое проздышаться…
В этот момент и услыхал старик Поликарп глухое покашливание в кустах слева от тропинки. Поликарп Поликарповича бросило в жар. Он повернул голову и увидел стоявшего без шапки соседа по пасеке, злоязычного, ехидного старичонку Гаврилку Бедарева.
- Бог в помощь, Поликарп Поликарпович. А я свиньюшку свою ищу… - сказал Бедарев и поклонился Басаргину. - За что это ты его утюжишь? - Но он не докончил вопроса и не по-стариковски проворно юркнул в кусты.
Услыхавший голос Бедарева Поликаха глянул в его сторону, по-волчьи ощерил крупные зубы и вырвал из ножен шашку.
- За-а-арубблю-у старого кочерыжку! - прохрипел он и тронул коленями мерина.
Но Поликарп Поликарпович схватил рыжего за повод и шепнул сыну:
- Поедем!.. Светает!
Поликаха, не вкладывая клинка в ножны, поднял коня в карьер.
От быстрой скачки бороду его закинуло на плечи. Разбитое, горевшее лицо его освежал горный воздух.
Утес, речка, вынырнувшая из-за поворота избушка стремительно неслись навстречу, а Поликаха все бил коня обухом клинка по крутым ребрам.
Глава XXIV
Идти было легко и весело. Время от времени Алеша останавливался, ставил сильные, здоровые свои ноги, обутые в кожаные порыжевшие сапоги, на камень и любовался ими.
"Хоть на край света!.."
Прохладный горный воздух бодрил. Впереди, насколько хватал глаз, облитые луной, громоздились хребты гор, один другого выше и длиннее.
"Просторище-то какой!.."
И широкая красная рубаха деда, и прорванная на верхушке черная шляпа - все радовало Алешу.
Ему казалось, что в эту тихую, светлую ночь он один на всем земном шаре - не идет, а скользит по земле без мысли о том, куда, к какому дому спешить ему, что встретит он на пути. Не всюду ли его дом… Не везде ли он найдет приют и радость…
"Господи, какая тишина и красота!"
Алеша вспомнил о пасечнике и уже не мог не думать о нем.
"А как говорит, как говорит!.. - Вспомнились слова деда, когда он уговаривал его остаться еще на ночь: "Каждый кустик ночевать пустит", "Где стал, там и стан". Лесной мудрец!"
Ночь была на исходе. Пошли увалы, овраги. Склоны их заросли белым и розовым шиповником, золотистой акацией и какими-то никогда не виданными Алешей, величиной с блюдце, темно-пунцовыми цветами на высоких бархатисто-зеленых ножках.
Цветочная река прибоем била в утесистые берега. Пенные брызги ее взлетали на карнизы, неудержимо ползли по ним выше и выше. Алеша хотел проследить стремительный их взлет и, подняв глаза на скалистый утес, счастливо сощурился: из-за далекого снежного хребта поднималось солнце, яркое и молодое, обмытое в хрустальных ледниках…