Раньше Андрюша всегда с опаской и любопытством взирал на офицера Балаганцева; сейчас же он слушал внимательно спор солдата с офицером и никак не мог понять, в чем тут дело и кто кого переспорит, и кто прав, кто виноват. "Но если будет драка, то Балаганцеву несдобровать", – думал Андрюша, наблюдая за тем, как Зуев и Вагин сжимают кулаки и о чем-то взволнованно переговариваются.
Меньше бы петушились, а больше бы нам толком рассказывали, живем здесь и ничего не знаем, – послышался чей-то примиряющий голос.
Солдат выпустил Балаганцева, тот поправил на себе измятый погон и проворчал:
– За что меня, оскорбляете? За что?
– Ха! Герой липовый! – и Зуев крепко выругался.
– Скажи-ка, Васька, не блуди языком зря, сколько солдат ты избил в строю? – спросил Вагин и, хитро прищурившись на своего бывшего ротного, ждал, что он соврет в оправдание себе.
– Бил, ну и что? Такой порядок! На войне нельзя распускать людей, – несвязно бормотал офицер. – А кто солдат? – мужик, а мужик не привык жить без кнута.
Солдат, агитировавший за большевиков, указывая мужикам на Балаганцева, снова заговорил:
– Вы, слышали, граждане, что сказал этот фрукт? Мужик, дескать, без кнута шагу не сможет сделать… а?..
– Слышали!
– А чего ж от него ждать?
– Знаем мы его, шкуру!..
Балаганцев повернулся на каблуках, посмотрел вокруг и, встретив недружелюбные взгляды соседей, подумал: "Уходить отсюда – вдогонку смех понесется, здесь остаться – добра тоже ждать нечего". И он решил не спорить.
– Одно я скажу вам, граждане, – продолжал солдат спокойным и внушительным голосом, не обращая внимания на офицера, немного отошедшего в сторону. – Наш русский народ при царизме натерпелся не мало бед. Теперь хочет нас скрутить по рукам и ногам буржуазное временное правительство. Так этому не бывать! Солдат грозно потряс кулаком в воздухе.
– Правильно! Свобода!.. – подхватили Зуев и Вагин.
– Долой кресты, долой медали!
– Не в медалях дело, товарищи, – послышался опять твердый голос солдата. – Ленин что сказал, когда он говорил нам с балкона на Кронверском проспекте. Он сказал: Временное правительство обманывает народ, значит, надо прогнать всех министров, землю у помещиков отобрать и дать крестьянам столько, сколько они могут обработать, и кончить войну, а кончить ее можно лишь тогда, когда сбросим власть капиталистов…
– Так когда же это? – послышался из толпы нетерпеливый голос.
– Нам бы насчет земли. Скоро озимые сеять, а земля еще не делена.
– Всю землю по едокам! – посоветовал солдат.
– Ишь ты, прыткий, – возразил опять Балаганцев, – нет еще такого закона, что скажет вот учредительное…
– Не ждите, мужики, законов от учредилки, делите землю, а у кого земля лишняя, отбирайте. Земля – трудовому крестьянству. Пашите, засевайте!..
– А кто такой Ленин? – задали неожиданно вопрос солдату.
Солдат вытер платком шею, подумал немного, пояснил:
– Ленин, как вам сказать, Ленин – наш человек. Он-то со своей партией и указал нам правильный путь. На казаках да на юнкерах Сашка Керенский недолго надержится… Вот помяните меня…
Развенчанный "герой", забитый солдатом-большевиком, ни у кого из мужиков не вызвал сочувствия. Даже сапожник Шадрина поглядел на него теперь свысока и промолвил:
– Давно ли я тебе, Васильюшко, говорил, что свобода, – так оно и есть. Ну, чего ты против солдата скажешь? – Фасон Васькиных сапог Шадрине почему-то не нравился.
Люди неохотно расходились к своим домам.
Солдат прошагал к колодцу, зачерпнул бадьей холодной воды, напился, поглядел на закат и, ни с кем не простившись, направился в сторону деревни Рубцово.
Девки куракинские провожали его ласковыми взглядами; парни и мужики прониклись к нему уважением, расходясь одобрительно отзывались о нем, бойком неизвестном солдате-пулеметчике.
– Молодчина, как он его срезал! – А чей же он такой?
– Может, Зуев знает?
Зуев, окруженный молодежью, отозвался:
– Как не знать, вместе в поезде до Харовской ехали. И от Харовской до Сямжи с ним брели…
И Зуев рассказал, что этот солдат родом не то из Бирякова, не то из Манылова, ходит по деревням, с мужиками беседует. А по пути от станции Харовской он разоружил двух урядников, одного в Устьреке, другого на Сяме, отобрал у них револьверы и шашки, а фамилия ему не то Вызов, не то Сизов…
* * *
Андрюша с вечера долго не мог уснуть. Ворочался с боку на бок и смотрел сквозь щели сарая. Ночь была северная, белая, и сон долго не одолевал его. Под ним шуршало сено, покрытое рваной подстилкой. В голову лезли думы: "скоро мужики возьмутся за передел земли, хотя бы к этому времени брат Сашка с войны вернулся. Да земли бы нам столько, чтоб хлеба на целый год хватало… Не все же время в работниках жить, не всегда же нищими быть…"
Уснул Андрюша перед самым утром.
Пастух барабанил в доску, будил дома-хозяек, затем проиграл в берестяной рожок, сзывая коровье стадо в прогон за околицу.
Мать Андрюши ушла к соседу жать рожь, а он все спал и спал. Но вот Андрюша услыхал сквозь сон, что кто-то будит его: -Андрюшка! А он вроде бы и слышит, но нет сил проснуться и откликнуться на звонкий голос:
– Андрюшка, вставай! Тятька зовет! – кричал Колька.
В раскрытую дверь сарая влился яркий утренний свет. Андрюша пошевелился и понял, что его будят. Сел на сено, широко зевнул и обидчиво заговорил:
– Вот тебя, чертенка, не во время леший принес. Не дал ты мне доглядеть такой хороший сон…
И, не поднимаясь с постели, протирая руками заспанные глаза, Андрюша рассказал:
– Приснился вчерашний солдат. Привел он меня в лес, подал топор, сказал, чтобы я рубил лучший лес на избу… Лес ровный, сосновый, гладкий, бревна, как свечи. И пошел я рубить, а брат Сашка из солдат будто вернулся и на своих плечах бревна таскает. Только не успели мы избу из нового леса срубить, ты и разбудил…
Андрюша еще раз сладко зевнул и поднялся на ноги.
– Жалко, говоришь, сна? – спросил Колька.
– Как же, не дал нам новую избу построить.
– Ну и хорошо. Ладно, что сейчас поднял тебя с постели, из новой-то избы ты не захотел бы совсем выходить… Ну, пошли!
У Шадрины в душной избе их ждала починка старых полусапожек и прочая работенка.
3. КРАЯ МЕДВЕЖЬИ
Глухи края медвежьи. С большим опозданием доходили в Куракино городские новости. Местный учитель изредка получал газету "Русское Слово", а потом газета совсем перестала приходить, хотя подписка на нее еще не кончилась. Учитель писал в редакцию письма, но все было напрасно. Так и осталось Куракино без известий с фронта, без городских новостей.
Весной восемнадцатого крестьяне на деле убедились в том, что такое советская власть. В Куракине, в Рубцове, в Чижове и на Горе, едва успел сойти снег, мужики с саженными колышками ходили по полям, по лугам: проводили в жизнь декрет о земле.
Александр, старший брат Андрюши, еще находился на войне, но земли нарезали и на него. Вскоре Александр вернулся с фронта с пулей в ноге.
К тому времени Андрюша перенял от Шадрины сапожное ремесло, заработал себе двуствольное шомпольное ружьишко и звонкоголосую гармонь. От Шадрины Андрюша ушел, но работать у себя на дому недоставало сапожного инструмента и кожи.
– Зачем тебе инструмент и кожа, – насмехался Шадрина, – потешь себя тальянкою да сходи в лесок ворон постреляй, чай, ружьё у тебя с двумя дырками, одного пороху жрёт сколько!
Брат Александр досадовал, тряс рыжей головой и упрекал Андрюшу:
– Ты уж не маленький, тебе ведь пятнадцать годов отмахало, а по-настоящему думать не научился. Для чего тебе гармонь? Для того, чтобы девки полюбили?
Андрюша краснел, смотрел на грязные половицы и на стоптанные сапоги брата.
– Опять же ружьё, разве это ружьё? – Александр доставал с полатей покрытую чёрным лаком старинную фузею, местами перевязанную медной проволокой и обитую для прочности жестью, и с издёвкой в голосе говорил Андрюше:
– Это не ружье, это подкрашенная старая оглобля! Эх, ты, забавник непутёвый, забавник!..
Андрюша молча слушал ворчанье брата и, не соглашаясь с ним, думал:
– "А чего плохого в том, что у меня ружье и гармонь?.. Почему бы мне в сумерки или в праздники не попиликать на гармошке? На чужой тальянке играть не обучишься, без своего ружья охотником не станешь"…
Степанида не упрекала Андрюшу. Она была рада, что меньшой сын подрос – в работники вышел, старший сын с войны жив вернулся. Радовалась мать еще и тому, что работящая, недурная лицом, ее дочь Таиська привлекла к себе внимание женихов и, наконец, выбрав бойкого парня, вышла замуж.
Подумывала Степанида о женитьбе своего старшего сына Александра. А он, устав от войны, пока еще не мечтал об этом. Одни были у него думы: поправить двор, выкормить из жеребца рабочую лошадку для хозяйства и обзавестись второй коровой.
…В начале зимы братья получили в земельном отделе разрешение рубить лес для постройки нового дома. С вечера Андрюша и Александр точили брусками топоры, а утром чуть свет брали по краюхе хлеба и уходили в лес.
Тот, кто вырос в деревне, знает, что значит новая пятистенная изба… В ней могут жить две семьи, два женатых брата. Четыре окна на солнечную сторону да по одному окну боковому. Крыша тесовая, а позади избы двор для скота, сверху над двором клеть для домашнего скарба. О такой избе приятно было думать братьям Андрюше и Александру.
Рубка леса шла быстро; каждое дерево было облюбовано, прощупано и бережно сложено в штабель. Знали братья, что избу придется строить не скоро, надо к тому времени хлеба иметь побольше для плотников – на деньги в ту пору рассчитывать было нельзя: они были дешевы и падали с каждым днем все больше и больше. Вся надежда была на хлеб да на пушнину.
Крестьяне, которые не имели ружей, находили различные способы охоты. Они ставили на звериные тропы силки, ловушки, волчьи и медвежьи капканы. Через день, через два охотники обходили те места, где были расставлены незатейливые орудия охоты и лова, а к вечеру возвращались из лесу домой, тащили на себе зайчишек, белок, а иногда и лисиц.
Андрюша тоже бродил по лесу со своей фузеей и сшибал всякую дичь. Охотился он до устали, не боялся попасть на след медведя, рассчитывая, что мишке двух зарядов будет достаточно. А сколько тогда было бы разговоров в Куракине: "Андрюша Коробицын медведя ухлопал. Да еще какого!" – и Андрюша прикидывал в своём уме рост и вес медведя. Но медведь, точно зная его намерения, увиливал от встречи.
В Рубцове за это лето медведи ободрали двух коров. Около Чижова в поскотине медведица гуляла с медвежатами и прокатилась верхом на ретивой кобылице; кобылица прибежала в деревню, кожа на боках у нее была разодрана. Кобыла жалобно ржала. Народ собрался в погоню за медведицей, но было уже поздно. Медведица с медвежатами перешла болота и скрылась в глухом, бесконечном лесу.
Однажды возвращался Андрюша с охоты недовольный. Две утки болтались вниз головами у его пояса. Целый день потерял – и только две утки! Брат Александр, наверно, опять покачает головой и скажет: "Эх, забавник, забавник, горе-охотник". Проходя мимо опушки леса, Андрюша заметил двух мужиков. На длинной жерди они несли какую-то ношу.
Потом, когда он подошел ближе, то увидел, что на жерди болтался подросток медведь. Лохматые лапы его были связаны крепкой веревкой. Жердь была просунута между связанных ног медведя и концами держалась на мужицких плечах. Медведь висел вниз головой, рычал, качаясь из стороны в сторону.
Андрюша изумленно поглядел на одного мужика, идущего впереди с окровавленным топором, заткнутым за ремень; поглядел на другого, что костылял позади; оба они тяжело отдувались, но были в веселом настроении и шутили:
– Тише, Миша, не рычи!
– Михайло-архангел, не шеперся, пока промеж ушей тебе обухом не попало.
Андрюша догнал мужиков и, не скрывая удивления, поздоровавшись с ними, спросил:
– Эй, дяди, как же это вас угораздило живого медведя веревками связать?
Крестьянин, который был с топором, хвастливо ответил:
– А вот как мы-то, в два счета голыми руками скрутили.
Медведь мотал опущенной головой, продолжая рычать. Андрюша пошел с мужиками рядом и не прочь был им пособить тащить такую ношу.
– В этом лесу ухлопали? – снова спросил Андрюша после некоторого молчания и указал на лес, откуда он только что вышел.
– Ну, да, в этом.
Андрюше еще более стало досадно: он бродил здесь весь день и даже свежего следа медвежьего не приметил, а тут – пожалуйте! Правду сказано: счастье – не пестерь, в руки не возьмешь…
Он пошел рядом с мужиками и слегка тронул медведя рукой за лохматый бок. Медведь рявкнул и сильно покачнулся.
– Ну, ты, заигрывай со своими дохлыми утятами, а мишку нашего не беспокой, – подзадорил Андрюшу передний мужик.
– Тоже медведь! – с усмешкой заметил Андрюша. – Пуда четыре в нем – не больше!
– Вытянет и все шесть, – определил идущий позади. – На-ко, встань на моё место, возьми жердь себе на плечо, узнаешь…
Андрюша помог нести добычу через всё овсяное поле до просёлочной дороги, что ведёт в Кизино, в Путково и другие деревушки около Куракина.
Передний мужик стал разговорчивее:
– А ты, молодой человек, из здешних?
– Куракинский, после Ивана Коробицына – сирота, разве не знаешь? – ответил за Андрюшу другой мужик.
– Ах, вот как! Парень-то скоро жених. Отца твоего я знал, небогатого он положения был. Может, пособишь до деревни дотащить?
Андрюша согласился.
Через час они подходили со своей ношей к деревне, стоявшей на их пути.
День был воскресный, народ в деревне, одетый по-праздничному, в разноцветные платья и рубахи с вышивкой, ждал из соседней деревушки крестного хода. Пыльная улица была выметена начисто. Молодежь бродила вдоль деревни, не затевая игр; до молебна заводить пляски и хороводы не полагалось.
Кто-то поставил посреди деревни стол, покрытый скатертью с красными и голубыми петушками. На стол водрузили большую бадью с холодной ключевой водой.
С одного конца деревни несли мужики "чудотворную" икону в сопровождении попа и дьячка, а с другого трое тащили полуживого медведя на жерди. Все собаки, маленькие и большие, кинулись встречать медведя и подняли такой неистовый лай, что торжественной обстановки в деревне как не бывало. Народ бросился на собачий лай, еще более усилившийся.
– Медведя несут!
– Медведя… – послышались возгласы.
– Ого, да еще живой, рявкает!
– Несите его на траву к рябинам, пусть отдышится!
Церковный причт был наготове к молебну, а любопытный народ деревенский, окружив медведя, допытывался у мужиков, где и как они его изловили. Собаки разбежались по сторонам, приумолкли и сидели неподалеку одна от другой.
Подошел поп и спросил мужиков:
– Тут что за ярмарка?
Тогда один из них рассказал:
– Не буду перед попом греха таить, что правда, то правда. Мы с побратимком захотели на Успеньев день самогонки сварить, чтобы самим себя потешить и людей угостить. Выбрали в лесу укромное местечко да вчера заварили самогонную завару, закупорили, как подобает. Ну, думаем, будет завара у нас ходить – бродить, как проспиртованная. А мы с побратимком знали, что медведи до барды сами не свои, а потому на всякий случай около нашей посудины клепец поставили. И вот пришли сегодня. Думали к ночи делом заняться. Подходим к месту, глядь, медведко лежит, лапы в клепце, посудина измята и вся завара до капельки не то пролита, не то слопана. А он лежит – клепец на брюхе – и облизывается. Я хвать его топором по передней лапе, а задние обе накрепко клепцом перехвачены, да еще между ушей разок стукнул, ему и достаточно. Видать, обожрался да с клепцом замучился, зубы у него уже в крови были. Веревкой ноги спутали, жердь просунули и понесли, А самогоночки так и не отведали…
Андрюша, оставив мужиков в деревне, пошел домой. Обидно ему было, что этот медвежонок-подросток не попал под его заряд.
Вечерело. Августовское солнце перед закатом ослепительно рассыпало свои лучи по золотисто-желтому жнитву. Поперек полос, узких и длинных, ложились тени от суслонов. Где-то вдалеке тоскливо перекликались бездомные кукушки, да изредка, под задор молодому охотнику, в поднебесной выси пролетали стада гусей. Извилистая тропа пустошами, лугами и запольем все ближе и ближе вела Андрюшу к дому.
Домой пришел он усталый и недовольный. Ружье засунул в угол на полати, а двух уток небрежно бросил на шесток.
– Мама, ощипли да свари завтра.
– Сварю, не бросать же, стало, твои труды, – отозвалась Степанида, кропавшая старые мешки под жито.
Александр потряс в своей руке уток, точно взвешивая их, и насмешливо заметил:
– Подумаешь, какие две туши принес, – утята молодые, жиденькие.
Степанида, чтобы не обидеть Андрюшу, вмешалась:
– И то хорошо, все лучше, чем с пустыми бы руками пришел. Хороший навар с двух-то утей будет.
– Верно, мама. Помнишь, бывало, наш тятька с Ваги рыбешку иногда приносил и говаривал: лучше маленькая рыбка, чем большой таракан. Александр у нас всегда против шерсти гладит. Погоди, вот подберусь да медведя шпокну, тогда другое запоешь.
– Нос не дорос, – отозвался Александр.
– Поживем – увидим. Осенью не убью – зимой на лыжах пойду берлогу искать.
Александр не пристал к разговору; по его строгому лицу было видно, что он думал о чем-то другом и серьезном.
Потом, когда Степанида вышла на поветь, Александр долго и, казалось ему, вразумительно беседовал с Андрюшей о разных делах: о корове, которая должна на рождество отелиться, о тараканах, которых с первыми заморозками надо истребить. Говорил также о женитьбе своей, которую он задумал, и о постройке новой избы, о заработках, о сапожном ремесле и о многом другом, пока не намекнул (который раз!) Андрюше, что ружье и тальянку надо продать. Тогда Андрюша поднялся с широкой лавки, зевнул, как бы нарочно, и на совет брата недовольно ответил:
– Лучшего ты ничего не смог придумать, – и ушел спать, позабыв рассказать о кизинских мужиках, изловивших сегодня медведя…