Он доехал на автобусе до Серпуховки, слез и пешком пошел до Зацепы по каким-то неизвестным ему тихим переулочкам. В безветренном воздухе декабрьских сумерек падал редкий снежок, легко и щекотно скользил по лицу, остужал. Под отблеском холодного заката розовели вечерние дворы, грустно заваленные снегом до окон, за воротами виднелись тропки меж сугробов; дворники свозили на волокушах снег.
Мальчишки в глубине темнеющих переулков бегали на коньках, крича, стучали клюшками по заледенелой мостовой. Не зажигались еще огни, был тот покойный час зимнего вечера, когда далекие звонки трамваев долетают в замоскворецкие переулки как из-за тридевяти земель.
Сергей остановился на углу против вывески фотографий.
Фотографии незнакомых людей тянули его, как чужая и неразгаданная жизнь. Долго рассматривал улыбающиеся в объектив и вполоборота девичьи лица, грубоватые лица солдат, каменное рукопожатие вечной дружбы - онемело стоят, сжав друг другу руки.
Задумчивое лицо молодого капитана, рядом наклонена к его плечу завитая, в мелких колечках голова девушки, светлые брови, странно застывший взгляд. И Сергей с ощущением какой-то томительной тайны, казалось, угадывал по фотографии характеры этих людей, их судьбы… Кто они? Где они? Кого они любили или любят?
"Что же я, несчастлив? - думал он. - Не то слово - несчастлив… Работать шофером, жить покойно, тихо, жениться - счастье ли это? Вот этот капитан счастлив?"
11
- Заходи, раздевайся. Я рада, что ты пришел!
Она стала поспешно расстегивать холодные пуговицы его пахнущей зимней улицей шинели.
- Только я не одна. Ты не обращай внимания, заходи.
- Кто же у тебя? - обняв и не отпуская ее, спросил он. - Кто у тебя?
- Идем, - поторопила Нина, - в комнату. Ты меня заморозишь. Шинель повесишь там…
Она раскрыла дверь, и он шагнул через порог в теплый после холода запах чистоты, уюта и покоя, тотчас увидел в углу комнаты зеленоватое от света настольной лампы женское лицо с опущенными на щеку волосами. Она сидела на тахте, и Сергей быстро обернулся к Нине, спросил шепотом:
- Кто это?
- Сережа!.. - испуганно-сниженным голосом воскликнула Нина. - Это Таня, познакомься, пожалуйста, - уже в полный голос сказала она и стремительно подошла к женщине, выпрямившейся на тахте. - Это Сергей!
- Мы знакомы, кажется, - сказал Сергей.
Он сразу узнал ее: белокурые волосы, выпуклый лоб, полные руки; отчетливо вспомнил ее метнувшееся в толпе, искаженное плачем лицо, скомканный платочек, которым она тогда в ресторане, всхлипывая, вытирала щеки Уварова, полулежащего на полу, вспомнил то ощущение виноватости перед ней, какое появилось у него при виде ее заплаканного лица.
- Здравствуйте, - официальным тоном произнес Сергей. - Я не хотел бы…
Она дернулась на тахте, губы ее перекосились.
- Не надо! Не надо! Не говорите, пожалуйста… Я не могу! Не могу слышать…
- Я извиняюсь не перед ним, а перед вами, - сказал Сергей, хмурясь.
- Вы… вы молчите лучше!..
Она вскочила, полная в талии и почему-то жалкая в этой полноте, и, кусая губы, кинулась к вешалке, срывая пальто, пуховый платок. Она протолкнула руки в рукава, накинула платок, оглянулась затравленно.
- Удивляюсь тебе, Нина!
И выбежала, стукнув дверью в передней.
- О господи! - со вздохом проговорила Нина и сжала ладонями виски. - Как странно все, господи!
Сергей стоял посреди комнаты, не снимая шинели.
- Что это значит? - спросил он. - Ты можешь объяснить?
Нина подняла глаза умоляюще, по лбу пошли морщинки, сейчас же щелкнула ключом в двери, сказала виновато:
- Не дуйся, слышишь?
Потом, не приближаясь к нему, подошла к зеркалу, передразнивая его, нахмурила брови и, надув щеки, сделала смешное лицо, показала язык, затем, исподлобья глядя в зеркало, сказала тихо:
- Ну посмотри… Ну иди и посмотри на себя… Какое у тебя холодное лицо! Ну подожди. Я тебе объясню. Таня - моя подруга, еще с института. Это тебе ясно?
И тут уже с улыбкой сняла с него шапку, бросила ее на полочку, после этого стянула шинель, посадила Сергея на тахту возле себя.
- Ну что тут особенного? Вообще, я не люблю объясняться, доказывать то, что ясно и не докажешь. Это напрасная трата душевных сил. Таня ушла, и все. Ну? Ясно? Да?
Он сказал:
- Я хотел спросить: Уваров тоже заходит к тебе?
- Нет! - решительно ответила она. - Почему Уваров? Мы отмечали мой приезд в Москву, Таня привела его в ресторан - так это было. И больше ничего… Ну хватит, пожалуйста! Я ведь не задаю тебе никаких вопросов о твоих знакомых.
- Я хочу, чтобы все было ясно.
- А именно?
- Потому что просто хочу ясности.
- Какой ясности, Сережа?
- Ты понимаешь, о чем я говорю.
- Не совсем, Сережа. Неужели война делает людей жестокими?
- Нина, кто были те, в ресторане… с тобой?..
- Это были мальчики, Сережа, - сказала она протяжно, - мои знакомые по экспедиции. Геологи. Они не такие, как ты… Просто не такие. Они не воевали…
- Но ты ведь меня не знаешь.
- Я догадываюсь. А разве ты меня знаешь, Сережа?
Они помолчали.
- Ты всегда такая? - спросил он неловко. - Не представляю тебя где-нибудь в Сибири, в телогрейке. Наверно, рабочие только тем и занимались, что пялили на тебя глаза.
Она опять с улыбкой посмотрела ему в лицо.
- Ну нет! Ошибаешься! Разве можно пялить глаза вот на такую женщину? - Нина строго свела брови над переносицей, сказала притворным хрипловатым голосом: "У вас, товарищ Сидоркин, опять лоток не в порядке? Где ваши образцы? Почему не промыли?" Ну как? Интересная женщина? Не очень!
Она засмеялась, наклонясь к нему, отвела за ухо завиток каштановых волос, и он, с любопытством наблюдая за непостижимым изменением ее лица, засмеялся тоже, привлек ее за плечи, сказал:
- Услышишь твой голос - и хочется встать "смирно". Еще не хватает: "Вы что, первый день в армии, устава не знаете?" Хотел бы быть под твоей командой.
- Как иногда мы все ошибаемся! - растягивая слоги, проговорила Нина. - Нет, ты меня знаешь чуть-чуть, капельку.
- Я просто подумал: что ты любишь и что ненавидишь? Подумал - не знаю почему.
- Я ненавижу то, что и ты.
- Нина, я не имею права задавать вопросы. И этого не надо.
- Да. Я до сих пор ненавижу ночной стук в дверь, Сережа. И голос: "Откройте, почта…" Самые жуткие слова в мире.
- Почему?
- В войну мне принесли две похоронки. И обе - ночью. На отца и старшего брата. Мать умерла в Ленинграде. Это тебе понятно?
- Да.
- Что же ты еще не понимаешь во мне? - спросила Нина и, помолчав, сама ответила: - Когда вижу почтальонов, я обхожу их. Я ненавижу ночь, я боюсь войны. И то, что многие женщины еще носят телогрейки и сапоги, а я платья и туфли, - это тебе понятно? Мне не так легко жилось… И живется. Как хочется тишины, Сережа!..
- Как ты могла подумать, что я осуждаю тебя? За что? - Он обнял ее, увидел на ее плече, на сером свитере темное пятнышко грубой штопки, выговорил шепотом, задохнувшись от нежной жалости к ней: - Я не осуждаю тебя. Ты так подумала?..
Она потерлась щекой о его подбородок и молчала, закрыв глаза.
Потом он услышал ровные и отстукивающие звуки, они казались все отчетливее, громче, и Сергей невнятно понял - тикал на тумбочке будильник. Будильник шел, спокойно и четко отсчитывая секунды, как в то утро. И, на миг пронзительно ясно ощутив оглушительную тишину в комнате, Сергей подумал, что нечто важное вот придвинулось и происходит в его жизни, чего он хотел и ждал, - и, подумав об этом, почувствовал дыхание Нины на своей шее, и ослабление прозвучал ее голос:
- Но ведь тебя могли убить на войне, и ты бы никогда…
- Нет… - сказал он.
- Нет?
- Меня не могли убить на войне.
Она прижалась к нему и замерла так, глядя через его плечо на черное занавешенное окно.
- Подожди. Ох, иногда как страшно подумать…
- Но видишь, со мной ничего не случилось. Я не верил, что меня убьют.
- Как ты думаешь теперь жить, Сережа?
- Я тебе говорил - шоферская школа. Буду шофером, плохо? Мне кажется, это тебе не особенно нравится.
- Ты можешь быть и шофером, - сказала Нина. - Но я знаю, в Горнометаллургическом институте открылось подготовительное отделение. Охотно принимают фронтовиков. У меня есть знакомые в этом институте.
- Нина, я забыл таблицу умножения, пятью пять для меня сорок. Забыл все к чертям. Не усижу за партой. А что это - шахты?
- И шахты.
- Понятия не имею. В шахтах добывают уголь, так?
- Просто блестящие знания, тебя примут без экзаменов. Но я сужу, конечно, только со своей колокольни. Ты подумай. Я не могу тебе ничего советовать.
- Я сейчас не хочу об этом думать… Я просто не могу.
Он нетерпеливо притянул ее к себе, чувствуя горячую колючесть ее свитера и почему-то видя все время то пятнышко грубой штопки на плече, осторожно поцеловал ее в теплые волосы.
- Не знаю, что же это… - проговорил он неровным голосом. - Кто ты такая? Зачем я к тебе пришел? Ты это знаешь? Понятия не имею, кто ты такая. И вообще - что происходит?
- Обыкновенная и некрасивая женщина, Сережа. Восемнадцать лет уже миновало, как говорят теперь мужчины. И больше ничего.
- Ты этого, конечно, не понимаешь, и я сам не понимаю, - сказал Сергей намеренно шутливым тоном. - Но я бы все понял, если бы ты пошла за меня замуж. Пойдешь?
- Нет. - Она, смеясь, провела пальцем по его груди. - А кто ты такой?
- Кто я? Бывший командир батареи, а сейчас человек без определенных занятий. Беден. Холост. Но без памяти тянет меня к одной женщине. И сам не знаю почему. Вот и все. Кратчайшая биография. Не нужно анкеты.
Она, не смеясь уже, проговорила все-таки полусерьезно:
- Это я знаю. А дальше?
- Что ж… Значит, ты сама не знаешь, что это такое…
- А если это нельзя?
"Что я говорю? Зачем я стал говорить об этом?" - подумал он с мгновенно кольнувшей тревогой, однако преувеличенно спокойно договорил:
- Значит, ты меня не очень любишь, а?
- Сережа-а, - шепотом сказала Нина, снизу взглядывая ему в глаза. - Я тебя вот так… - И наклонилась, чуть прикоснулась губами к своей руке. - Не понял?
- Нет.
- Хорошо. Ты хочешь, я тебе скажу?.. - проговорила она, легонько дернув за борт его пиджака. - Хочешь?
- Я этого хочу.
- У меня есть муж, Сергей. Геолог. Он в Казахстане. В Бет-Пак-Дале. Но я ушла…
- Муж? И ты ушла? - спросил Сергей, следя за тем, как она все распрямляла, теребила борт его пиджака.
- Не будем портить друг другу настроение. - Ее ладонь уместилась на его рукаве, погладила ласково. - Не будем думать об этом, Сережа. Разве тебе не все равно?
- Я просто этого не знал, - сказал Сергей вполголоса.
Два часа спустя он возвращался домой; он быстро шел один по улице, ночной, снежной, безмолвной, ледяными вспышками сверкал иней на карнизах, на ручках парадных; лунный свет накалял воздух синим холодом.
"Мне все равно, был у нее муж или не был и есть ли он сейчас, - думал он. - Я люблю ее. Да, я люблю ее. И больше ничего не надо… Я хочу, чтобы мне везло. Во всем везло. Как везло на войне…"
12
Константин увидел его на трамвайной остановке, затормозил машину и, опустив стекло, замахал ему из кабины со свистом и криком:
- Серега! Куда тебя несет? Садись! Тысячу лет тебя не видел!
- А ты куда? Привет шоферам! - Сергей залез в кабину, приятно пахнущую теплым маслом, вопросительно глянул на Константина. - Кажется, не виделись неделю? Как жизнь?
- Кой там неделю? Куда исчез? Заходил раз десять. Ася в расстроенных чувствах: дома нет. В чем дело? Женщина?
- Чувствуется служба в разведке.
- Кто она?
- Если помнишь ту, с которой я танцевал в "Астории"…
- Ох ты!.. Вздернутый носик? Неужто она? Когда представишь?
- Когда захочешь.
- Принято. Так слушай сюда, Серега. Тут в Новый год я собираю в одном интеллигентном месте теплую компанию. Дым коромыслом, милые люди. Приходи с ней. Но ты все же меня забыл, бродяга! Забыл вдрызг! Неужели мужская дружба вдребезги, когда появляется женщина?
Он со скрежетом передвинул рычаг, насупленно покусал усики; машина, набирая скорость, неслась по снежной улице, вдоль трамвайных рельсов; подскакивая, трясся, гремел кузов, на стекло сыпалась изморозь. Откинувшись на спинку сиденья, Сергей смотрел на торопливо щелкающий по стеклу "дворник". Константин бешено засигналил на перекрестке, не поворачивая головы, крикнул высоким голосом:
- А, Сережка? Вдребезги?.. Все вниз макушкой? Стойка на лысине?
- Если есть время, давай на Большую Московскую. Мне туда, - ответил Сергей. - Есть время?
- Вот ты уже и откололся! - заключил Константин, всматриваясь в дорогу через стекло. - Ты уже… А все же старых друзей не забывай. Друзей не так много. Их почти нет! Сейчас к ней?
Сергей хорошо знал: все, что он должен был и мог ответить, будет обидным для Константина; и также знал - особенно обидным могло быть то, что он бросил шоферские курсы и что этот новый толчок в его жизни исходил от Нины. Однако ему самому еще не представлялось ясным, что такое подготовительное отделение загадочного и смутно воображаемого Горнометаллургического института, о котором все время напоминала она. Это неизвестное и новое вызывало лишь беспокоящее любопытство, поэтому Сергей ответил наконец:
- Сейчас на Большой Московской ты пойдешь со мной, и мы посмотрим. Вместе, понял, Костька? Ты куда едешь, на базу?
- Что посмотрим? Что ты из меня лепишь? - Константин с сомнением хохотнул. - Куда вместе? Я зачем?
- Останови возле бульвара. Там видно будет.
- Не понял. Я зачем?
- Стоп здесь, - нетвердо приказал Сергей. - Зайдем в одно заведение. Посмотрим.
На худощавых щеках Константина набухли желваки, но все же с видом независимости он остановил машину в конце бульвара, выжидающе спросил:
- Ну? Без поллитра не разберешься? А теперь что?
- Пошли.
Это была тихая улица Москвы с домами, обшарпанными войной. Огромное серое здание возвышалось за бульваром.
Длинные коридоры института были пустынны, солнечны, синеватый папиросный дымок плавал в плоских лучах света. Они поднялись на второй этаж, наугад пошли по коридору, мимо дверей аудиторий, одна из которых была приоткрыта, в щелку тек красиво-бархатистый размеренный голос, виднелся глянцевитый край доски, испещренный формулами, - и повеяло на Сергея чем-то далеким, давно знакомым, как четыре года назад в полузабытой школе перед экзаменами.
Константин, зажав незакуренную папиросу в зубах, заглянул в аудиторию, пожал плечами с ядовитым недоумением.
- Синусы, косинусы, тангенсы. Боже мой, убийство ночного сторожа днем! А что, из них можно сшить костюм? Ты меня не пужжай, а скажи - я уважаю образованность.
- Прекрати к черту! Скажите, где здесь… подготовительное?
Навстречу по коридору бежал ныряющей походкой чрезвычайно высокий, худой, в длинном пиджаке, в помятых брюках человек, сутулясь, как все высокие люди; лицо молодое, нервное, маленькие зоркие глаза его светились строгостью.
- Направо. За угол. Вторая дверь, - ответил он, уставив подбородок на Константина. - Это что, папироса? Вы кто такой? Студент? Рано изображаете из себя горняка! Бросьте папиросу! Не курить! Зарубите на носу: здесь не фронт, не атаки, не "ура!", а Горнометаллургический институт… Шагом марш! Вторая дверь!
- В детстве, надо полагать, его мышеловкой напугали, - заметил Константин после того, как человек этот исчез в солнечных полосах нескончаемого коридора. - Куда попали, бож-же мой! В филиал зоопарка?
В небольшой комнате деканата - сдержанный говор, смех и теснота. Здесь сидели на диванах, толпились грубоватые на вид парни в шинелях, в старых, с чужого плеча пальто, в армейских кирзовых сапогах, очередью стояли у столика. За столиком - свежее взволнованное личико белокурой девушки-секретаря; тонкий ее голос звучал с выражением неуверенности и испуга:
- Товарищи, товарищи, всех декан не примет! Вы донимаете? Не примет! Я вам сказала: подготовительное отделение переполнено! Ну что вы, товарищи, все в этот институт бросились? Мало институтов? Приходите завтра с документами: аттестат или справка об образовании, биография… Ну и все остальное.
Тогда Сергей спросил излишне громко:
- Кто последний к декану?
На него оглянулись. Толстоватый, как бы весь круглый паренек в кургузой шинели с нелепо пришитым заячьим воротником подвинулся на диване, сияя широким лицом, выкрикнул приветливо:
- Я крайний. За мной, кажись, никого.
- Деревня! - сказал Константин. - А ну еще подвинься, "крайний"! Еще в институт, как паровоз, прешь! Сэло, сэло!
- А я тебе что? - забормотал круглолицый, подвигаясь к самому краю. - А ты зачем ругаешься?
И тут секретарша с вытянутым растерянным личиком уже обратилась к Константину, как за помощью:
- Я предупредила товарищей. Всех декан не примет. Сдайте документы и приходите завтра с утра. Вот вы, новенькие… Вы тоже слышали?
- Милая девушка, мы подождем, - ответил игриво Константин. - Как видите, нас - рота.
- Вперед! Пополнение прибыло! Давай вливайся в нашу роту, братцы!
Вокруг засмеялись охотно.
Высокий парень в танкистской куртке, распираемой налитыми плечами, повернулся от стола; смелые его золотистые глаза глядели прямо, дружески, в зубах пустая трубка с железной крышечкой; парень этот спросил Сергея не без любопытства:
- Из каких родов?
- Семидесятишестимиллиметровая. Дивизионка.
- Тю, земляк!
На трубке вырезана голова Мефистофеля - змеистые волосы, зловещие брови, узкая бородка; трубка была трофейная; такие не раз попадались Сергею на фронте.
- С Первого Украинского, - сказал Сергей и также не без любопытства показал взглядом на трубку: - Дейтше, дейтше юбер аллес?
- Яволь. - Танкист расплылся в улыбке. - Где закончил? В каком звании?
- В Праге. Капитан.
- Ого! - Танкист одобрительно крякнул. - Нахватал чинов! Лейтенант Подгорный, командир тридцатьчетверки. В Карпатах под Санком вам прокладывали дорогу. Як стеклышко…
- Кто кому прокладывал, не будем уточнять. Особенно в Карпатах, - сказал Сергей. - Если помнишь Санок, то не будем.
- Не будем! - блеснул глазами Подгорный.
- Земляки-и! - усмешливо протянул Константин, ревниво наблюдая за Сергеем и танкистом. - Дело доходит до лобызания. Братцы! - в полный голос сказал он. - Кто хочет лобызаться, ко мне! Я тоже с Первого Украинского!
На него не обратили внимания; вокруг Сергея и танкиста сгрудилось несколько человек в шинелях; кто-то крикнул оживленно:
- Кто сказал с Первого Украинского, тому жменю табаку дам!
- А с Третьего Белорусского? Есть?
К ним бесцеремонно заковылял маленького роста морячок в распахнутом черном бушлате, под бушлатом на выпуклой груди разрезом фланельки открыт малиново накаленный морозом треугольник кожи. Весь этот слитый из мускулов, в огромных клешах паренек очень заметно выделялся среди армейских шинелей, и выделялся особенно своими пронзительно яркими синими глазами.