Стоило теперь Платону даже ненадолго остаться наедине со своими неспокойными мыслями о будущем, как он живо вспоминал Ульяну. Вчера написал в Баку, а военкомат, чтобы сообщили ее адрес, но жене, Ксении Андреевне, еще ничего не говорил. Лучше подождать, что ответят из Баку. А вдруг это не его Ульяна? Но если все-таки она, то неужели до сих пор одна-одинешенька? Ждать, терпеливо ждать до конца - это в характере и его Ульяны. В женском бесконечном ожидании заключена непостижимая, стоическая сила. Где же потеряла Уля его след зимой сорок пятого? Началось, видимо, с того, что военная судьба забросила его, Платона, на соседний, Второй Украинский фронт. Как бы там ни было, война развела их на всю жизнь, хотя именно она обвенчала комбата и радистку в сорок четвертом - на государственной границе. Нелегко теперь сказать, кто из них больше виноват. Неужели он поторопился жениться на Ксении? А Уля все еще одна? А почему одна? Наверное, у нее есть сын или дочь (мой сын, моя дочь!) и она живет сыном или дочерью?.. Да-да, вот что могло поддерживать Ульяну все эти годы. Женщина-мать способна на какое угодно самоотречение… И его охватывала при этой мысли такая безудержная тревога, что он готов был немедленно лететь в Баку. Но теперь скоро, совсем скоро, какие-то считанные дни, может, недели - и все станет ясно. Однако он боялся той холодной, морозной ясности, которую уже испытывал, отчаявшись в поисках Ульяны. Только бы она была жива, тогда и ему полегче станет жить на белом свете, даже за тысячи километров от нее…
- О чем задумался, добрый молодец?..
Платон поднял голову: на щербатой бровке подплавленного солнцем тротуара остановился Воеводин. Он был одет по-спортивному: в ладных брюках "молодежного" покроя, в белой рубашке навыпуск. И будто посвежел за последнее время: на крупном лице поубавилось морщин, а в глазах стало побольше света, и не будь этой густой изморози на висках и на прямом зачесе, вряд ли кто принял бы Воеводина за пенсионера.
- Хорошо выглядишь, - сказал Платон.
- Мы, сердечники, умираем стоя! - весело ответил Максим. - Откуда бредешь в жаркий полдень? Ах, да, сегодня бюро! Начинаю забывать свой прежний распорядок дня. Что ж, присядем вот в сквере, что ли, все равно ты не спешишь, как я вижу.
Платон не отказался: он понимал, что Максиму не терпится узнать, как действует его преемник.
Они сели на крайнюю скамейку, нечаянно спугнув милую, ослепительно юную парочку. Не дожидаясь вопросов, Платон стал рассказывать сам. Максим смотрел в глубь сада, изредка покачивая седой красивой головой, когда его собеседник замолкал на несколько секунд, словно ожидая, что скажет на это бывший секретарь горкома. Максим был наделен редкой способностью слушать, которая, кажется, передалась и преемнику. Платон не забыл упомянуть даже об этом. Тогда Воеводин лукаво прищурился и перебил Платона:
- А ты не хвали, у меня теперь нет власти.
И чему-то рассмеялся, - наверное, вспомнил что-то из своего долгого секретарства.
- Что ж, Платон, я давно завидую молодости, - вполне серьезно заговорил он. - К сожалению, молодость и опыт несоединимы - пока наживешь опыт, тебе уже перевалит за пятьдесят. Но у молодых избыток энергии, свежесть взгляда на жизнь, полная свобода от ошибок прошлого. Конечно, молодежь не гарантирована от просчетов, но без них никому не удается обойтись. У Нечаева в запасе два десятка активных лет - успеет развернуться. Ну, а если кому-то подражает, это все пройдет с годами. Кто из нас не подражал? Ты, наверное, когда ходил в прорабах, очень хотел быть похожим на кого-нибудь из знаменитостей первых пятилеток. Я, к примеру, часто ловил себя на том, что, выступая, невольно копирую моих любимцев из довоенных секретарей крайкомов. Подражание - строительные леса характера: оно бывает необходимо до поры до времени, пока человек не станет прочно на ноги.
- Я же ни в чем не упрекаю Ярослава Николаевича, - сказал Платон.
- Нет? Мне показалось… Ладно. Что у тебя-то новенького? Почему ходишь по главной улице, никого не замечая. Что с тобой?..
- Помнишь, я говорил о моей первой жене - батальонной радистке Ульяне Порошиной?
- Помню, помню, она погибла в Венгрии.
- Так вот, друг мой, Ульяна, оказывается, жива… Недавно получила орден за спасение жизни офицера.
- Жива?! Ничего не понимаю! Расскажи-ка все по порядку.
Максим слушал беспокойно, и едва Платон сказал о той заметке, которую на днях прочел в "Известиях", он тотчас поинтересовался:
- Как отнеслась к этому Ксения Андреевна?
- Она еще ничего не знает…
Они помолчали. Максим терпеть не мог утешительных дежурных слов, да в них Платон и не нуждался. Но все-таки он наконец спросил:
- Замужем твоя Ульяна?
- Почем я знаю.
- Лучше бы уж она была замужем.
- Я сам так подумал. Подумал и устыдился. Какая злая ирония судьбы: желать, чтобы любимая женщина непременно была замужем…
- Что ж, война завязала столько узелков, что иные только смерть развяжет.
- Все понимаю, однако…
- Однако тебе худо. Вижу, Платон.
Они опять неловко помолчали. Максим искоса глянул на Платона: похудел он, осунулся, точно неделю пролежал с температурой.
- Как бы ты поступил на моем месте?
- Чего заранее решать. Ты не знаешь, одна ли твоя Ульяна - может, у нее семья.
- Мы поклялись на фронте быть вместе до конца, что бы ни случилось.
- Молодые клятвы - святые клятвы. Но тут не ваша вина, что потеряли друг друга из виду.
- Чужую беду руками разведу…
- Не сердись, не стану разводить руками твою беду, Платон. Да и утешать не стану. Главный утешитель - время.
- Ладно, пойду. Наверное, заждались в тресте, - спохватился Платон.
Максим молча пожал ему руку, и они расстались, не сказав больше ни слова.
Сколько разных судеб прошло перед Максимом за многолетнюю партийную работу. Он, кажется, до того привык жить чужими бедами, что каждая на какое-то время становилась его собственной бедой. А Платона он к тому же любил внешне сдержанной, но верной, непреходящей любовью однополчанина. Они уезжали на фронт в одном эшелоне: Максим - комиссаром полка, Платон - командиром саперной роты. Под Киевом угодили в окружение, и хотя удачно прорвались к своим, окружение разлучило их надолго: Платона отозвали в глубокий тыл, где формировался отдельный инженерный батальон для борьбы с танками, Максим же сменил убитого комиссара дивизии. Но молодому комиссару не повезло, он был тяжело ранен на Донце в сорок третьем и эвакуирован в далекий сибирский госпиталь.
А Платон отшагал всю войну, вплоть до верховьев Дуная. И встретились они снова на Урале на самом исходе сорок пятого, победного. То была новая точка отсчета их второй жизни. Работали так, что сперва и не замечали майских дней Победы, которые стали праздновать потом, когда уже промчалась добрая четверть века. Ну, а теперь чуть ли не вся треть века за плечами.
Огненная разграничительная линия разделила пополам жизнь воеводинского поколения: по ту сторону зеленая молодость, по эту - опаленная боевыми ветрами возмужалость. Не очень-то избалованное житейскими радостями поколение. К тому же нет-нет да напомнит о себе минувшее…
Вечером Елизавета Михайловна, жена Воеводина, безошибочно отметила, что он чем-то расстроен, и после ужина, как только сын ушел на концерт залетного ансамбля, осторожно поинтересовалась, что с ним случилось, если он молчит весь вечер. Максим попытался отшутиться, не вышло - от Лизы никогда ничего не скроешь.
- Ладно, - согласился он. - Тем паче, женщина может вывести из любого тупика.
- Ты, кажется, неуместно шутишь, Максим…
Он начал издалека, с коротких газетных заметок, которые давно уже примелькались, но за которыми всегда угадываются драматические судьбы фронтовиков. Он рассказывал, не называя имени Горского. Лиза терялась в догадках: чья же это такая грустная история, если Максим знает ее во всех подробностях? Сама она опоздала на войну - в сорок пятом едва закончила второй курс мединститута, - хотя со школьных лет грезила подвигами тех девчонок, которым посчастливилось воевать наравне с мужчинами. Она и врачом-то решила стать под впечатлением легенд о фронтовых девчонках.
- Кто же этот твой майор, Максим? Договаривай, раз начал, - спросила Елизавета Михайловна, когда он умолк.
- …Платон.
- Бедная Ксения Андреевна…
- Почему?
- Я всегда считала Платона Ефремовича однолюбом.
- Ну и что ж? Да ведь его связала с Ксенией Андреевной, конечно, одинаковость их судеб.
- Одинаковость? По-твоему, если два одинаковых горя сложить вместе, то в итоге получишь что-то вроде нового счастья?
- В жизни бывает и такое. Может, потому и пошел Платон навстречу Ксении Андреевне, что сам пережил страшную потерю. Он мог выбрать девушку, но выбрал женщину с маленьким сынишкой. Наверное, Платону важно было утвердить в своей памяти личную утрату на войне.
- Максим, Максим, не философствуй ты, ради бога. Все проще, чем ты думаешь. Разве можно сблизиться с другой женщиной ради памяти о той - первой? Тут нет логики чувств. Просто-напросто человеку надо было к кому-то приклонить голову. Девушка в данном случае не поможет: девичья любовь эгоистична. А хлебнувшая горя женщина сумеет понять.
- Платон спросил меня сегодня: как бы я поступил на его месте? Теперь я в свою очередь хочу спросить тебя, Лиза, как бы ты поступила на месте Ксении Андреевны?
- Даже не могу себе представить. Конечно, у нее нет детей от Платона Ефремовича, а у него с Ульяной, быть может, есть. К тому же против настоящей любви и время бессильно.
- Ты думаешь?
- Во всяком случае первая любовь остается на всю жизнь.
- Это в литературе.
- Нет, Максим, и в жизни.
- Ладно, уступаю тебе, умудренной личным опытом, - в шутку заметил Максим.
Тут их разговор и осекся: вернулся с концерта сын, не в меру серьезный парень, который с мальчишеских лет озадачивал Елизавету Михайловну независимостью характера.
ГЛАВА 4
Что ж, без малого прожитая жизнь на виду у всех. Не оттого ли молодые люди, наверное, лучше знают старших, чем те своих наследников. Какой бы проницательной ни была старость, как бы ни гордилась ясновидением, все-таки племя младое действительно незнакомое. Сколько в нем своеобычной новизны, всего того, что привносит в его судьбу само время. Пусть людям пожившим иной раз думается, что только им дано физически чувствовать ход времени, но история - не беговая дорожка, точно рассчитанная для побития рекордов, и принимающие эстафету вправе искать наиболее спрямленный вариант собственной дистанции. Вот отчего нелегко себе представить, как во всех деталях вывершатся судьбы ныне молодых людей, хотя общие контуры будущего просматриваются довольно четко.
Максим частенько теперь задумывался о молодежи. И, конечно, его раздумья начинались с сына, которому недавно исполнилось двадцать девять лет. Целое поколение поднялось на крыло после Победы: оно не знает ни войн, ни голода, ни разрухи. Первое такое в революционном обществе. Нет, конечно, не обязательно проходить огонь и воду и медные трубы для того, чтобы стать настоящим человеком. Каждое время испытывает молодых людей по-своему, но безотчетная родительская любовь, как и недостаток внимания, могут легко нанести ущерб становлению характеров. Кому-кому, а Максиму приходилось заниматься и такими персональными делами коммунистов, когда их будто ни в чем не упрекнешь, кроме одного, - в странном неумении быть главой семьи: или слишком балуют юных домочадцев, или, наоборот, из-за вечной занятости надеются на общество, которое-де за все в ответе.
Если говорить начистоту, Максим тоже уделял мало внимания семье: у него почти не оставалось свободных вечеров, а редкие выходные дни в году можно было пересчитать по пальцам. Все заботы о сыне ложились на плечи матери, которая сама с утра до вечера пропадала в своей поликлинике. С точки зрения ортодоксальной педагогической науки, из Юрия, их единственного сына, мог вырасти невесть кто. Но он, к счастью, рано заявил о полной самостоятельности. Окончив школу, собрался в Свердловск, в Уральский политехнический, и не потому, что тот предпочтительнее местного, а чтобы находиться подальше от родителей. Как ни упрашивала мать, Юрий настоял на своем: "Мне надоели поблажки учителей. Да и ребята говорят между собой, что, мол, Юрке Воеводину не страшны любые экзамены в нашем институте. Опять намек на отцовскую должность"… И уехал с молчаливого согласия отца и к явному неудовольствию матери. В Свердловске выдержал трудный конкурс, учился жадно, неистово, как учатся обычно те, кому надеяться не на кого. Закончил институт с отличием. Мог отправиться в какой угодно город - пожалуйста, выбирай. Мать настойчиво звала к себе. Он отказался. Четыре года строил на Тюменском Севере. Аккуратно слал каждый месяц переводы, зная с детства, что доходы отца невелики. (Это обыватели считают, что у партийных работников денег куры не клюют.) Неизвестно, сколько бы он пробыл там, на нефтяном Севере, если бы не заболел отец. Слово "инфаркт" прозвучало для Юрия как выстрел из-за угла. Он вернулся на родину, пошел в трест к Платону Ефремовичу Горскому, который определил его начальником линейного стройуправления. Юрий хотел было еще походить в прорабах вместе со старыми дружками-приятелями, но Платон и слышать об этом не хотел. Так и тянет Юрий эту участковую лямку второй год в новом жилом массиве на восточной окраине города. Управляющий трестом похваливает его, ставит в пример опытным инженерам. А Юрию все кажется, что это очередной аванс за отцовские заслуги.
Елизавета Михайловна была откровенно довольна тем, что сын наконец дома. Почти десять лет находилась она в разлуке с ним, пока он учился, потом работал на тюменской стройке. Ну, прилетал, бывало, на короткие зимние каникулы, а на лето уезжал в Сибирь со своим студенческим отрядом. Уже дипломированным инженером, он и в отпуск-то наведывался не каждый год, ссылаясь на занятость. Мать тревожилась: до каких же пор сыну жить бобылем-холостяком, как ему не надоели все эти общежития, столовые? Этот цыганский образ жизни?.. Елизавета Михайловна пыталась вразумлять его, когда они встречались накоротке, что самое время обзавестись семьей, что молодость уходит, как вешняя вода. Он неловко отмахивался и переводил разговор на другую тему. Максим не вмешивался, наблюдал со стороны. Если же Елизавета Михайловна начинала жаловаться на сына, Максим, посмеиваясь, отвечал: "Экая беда! Пока Юрий холостяк, я сам чувствую себя бравым молодцом". - "Вот и поговори с тобой", - обижалась она, втайне довольная тем, что сын работящий, энергичный, не заносится. Просыпаясь по ночам, она до рассвета не смыкала глаз, все думала о сыне. Кто долго выбирает, тот обязательно уж выберет на свою головушку. Именно такие и попадают впросак из-за собственного добродушия - им все кажется, что своекорыстных девушек вообще нет на свете. Никто, быть может, так и не легкомыслен в поздних увлечениях, как эти серьезные молодые люди, не переболевшие в ранней юности первой любовью… Тут Елизавета Михайловна спохватывалась: но ведь сам Максим женился на четвертом десятке лет, едва познакомившись с ней, молоденькой студенткой мединститута, которую ни за что не хотела выдавать за великовозрастного жениха ее щепетильная мама. Сейчас подумать страшно, если бы та наивная, увлекающаяся Лизонька вышла за кого-нибудь другого… Но то случилось вскоре после войны, когда отношения между людьми были намного чище, будто озонированные, как воздух, неслыханной грозой…
И вот теперь все эти ее тревоги за сына начали постепенно отодвигаться в прошлое. С недавнего времени Юрия стали посещать по воскресеньям инженер Злата Румянцева и приемный сын Платона Ефремовича Горского, журналист Владлен. Началось с того, что Юрий привел их на ужин в день своего рождения. Елизавета Михайловна с облегчением вздохнула: "Слава богу, в доме появилась девушка!" Конечно, Злата была для нее пока загадкой, симпатичной, даже милой, но все-таки загадкой, которую надо непременно разгадать, и чем скорее, тем лучше. Одета модно - брючный ансамбль, цветные туфли на платформе. Льняные тонкие волосы распущены и мягко текут, струятся по худеньким плечам. Глядя на такую, ни за что не скажешь, кто она: начинающая актриса местного театра или модельерша из ателье, диктор телестудии или просто мамина избалованная дочка. Потому-то Елизавета Михайловна несколько смутилась, когда Юрий объявил за ужином, что Злата Романовна инженер-экономист.
- Очень приятно, - отозвалась хозяйка дежурной фразой.
- А я подумал, что вы поете, - весело заметил Максим.
Злата непринужденно рассмеялась:
- Что вы! Моя партитура - сводки о выполнении плана.
- Поет, конечно, поет, если план выполняется, - сказал Юрий. - Но если не хватает какого-нибудь процента, то и не разговаривает!..
В дом Воеводиных вернулся вольный ветерок далекой, отшумевшей молодости. Хозяин дома приосанился, наблюдая шумное застолье. А Елизавета Михайловна совсем расцвела добрыми улыбками. Очень моложавая, стройная для своих пятидесяти лет, она с девичьей легкостью ухаживала за гостями, особо стараясь угодить Злате. Та вызвалась помочь хозяйке. Елизавета Михайловна запротестовала, но гостья немедленно отправилась с ней на кухню, чтобы подать на стол жаркое. Это и вовсе понравилось Елизавете Михайловне.
Ну, а после ужина танцевали. Сначала хозяйка с любопытством приглядывалась к тому, как танцует нынче молодежь, как Злата попеременно приглашает то Юрия, то Владлена, не желая никого обидеть. Потом сама решила тряхнуть стариной, когда ее учтиво, как истый кавалер, осмелился пригласить Владлен. Ради сына на все пойдешь, только бы он подольше побыл с этой Златой, которая, видно, кружит им головы обоим - и Юрию и Владлену. Максим сидел у окна на правах "заведующего музыкальной частью". Он менял пластинки на рижском стереофоническом проигрывателе, загодя подбирая вещи старинные, славные. Наконец дошла очередь до огневых таборных мелодий. "Тут уж у моей Лизы равных нет", - с удовольствием подумал он. Каково же было его удивление, когда Злата без всяких колебаний приняла вызов хозяйки на цыганский перепляс, дерзко вошла в круг, приостановилась, выжидая такт, и, раскинув руки, изящно поплыла по кругу. Максим невольно засмотрелся на эту беленькую цыганку из строительного треста: как она дробно, звонко отплясывала перед Лизой, ожидавшей своей очереди. Нечаянно возникшее соревнование раззадорило Елизавету Михайловну, и Максим хотел было повторить пластинку, да пощадил жену - все-таки она далеко не комсомолка и нелегко ей соперничать с самой молодостью в таком бесшабашном ритме. Музыка оборвалась. Хозяйка, тяжело дыша, расцеловала гостью.
С того вечера Злата и Владлен стали бывать у Воеводиных. "Но почему они всегда заявляются вдвоем? - ревниво тревожилась Елизавета Михайловна. - Могла бы Злата и одна зайти". Ее начинала не на шутку беспокоить мысль о том, что эта знающая себе цену девушка действительно водит за нос и Юрия, и Владлена. А Юрий по ничтожному своему опыту не придает значения этой кокетливой игре. Мог бы прямо объясниться с ней - ведь не школьник, не студент, вполне взрослый человек.