Сообразив все это, она отдохнула и спокойно пошла в кино. Когда окончился сеанс, она тут же из автомата позвонила в отделение милиции. Охая и причитая, она спросила, не попадался ли им мальчик в коричневой меховой шубке, подпоясанной красным пояском.
- Такой уж он у нас непоседливый, такой вертолет, стоит на минутку отвернуться, как уже его и нет… Искали его, искали, все ноги оббили, спасибо, добрые люди надоумили…
А Павлик отлично проводил время в детской комнате и ни за что не хотел уходить домой. Здесь ему все очень нравилось: и ковер на полу, и всевозможные игрушки, а главное, старая милицейская палочка.
Как уж было сказано, человек он был очень жизнерадостный, считавший, что все на свете принадлежит ему. Дома это его мнение не всегда встречало поддержку, а здесь он оказался властелином всего, что только замечали его быстрые глаза. Захотел палочку - дали, потребовал милицейскую фуражку - где-то нашлась старая - дали. Об игрушках и говорить нечего. Вот это жизнь!
Через несколько дней, когда Павлик с бабушкой очутился около кино, он не долго раздумывал. По знакомой дорожке добежал до постового милиционера, и тот, признав знакомого нарушителя порядка, отнес его в детскую комнату.
В третий раз Павлик, не обнаружив постового на его постоянном месте, не растерялся, а сам, прямым ходом направился в отделение. Бабушка стояла за углом и напутственно помахивала рукой. Убедившись, что внук вошел в знакомую дверь, она поспешила в кино. А потом так и пошло. Раза два-три в месяц Павлик отправлялся в милицию, а бабушка в кино.
Однажды дежурный сделал ей замечание.
- Плохо наблюдаете за внуком, гражданка, - с официальной строгостью сказал он, - который раз теряете.
У бабушки по румяному лицу пробежали многочисленные лучики морщинок, таких улыбчатых и светлых, словно весенние ручейки под солнцем. Она вдруг сделалась до того похожей на своего внука, что суровый начальник не выдержал. Он засмеялся и сказал вовсе уж не официально:
- Да ну вас…
- Вот так я сюда все хожу и хожу, - лепетал Павлик. - А бабушка все говорит: "Ну, я теперь за Павлика спокойна". А когда ты вошел, я подумал: медведь. А это у тебя такая шуба лохматая, как собака…
И хотя Васька, занятый своими невеселыми мыслями, ничего не ответил, Павлик все продолжал что-то болтать и заливаться своим серебряным смехом.
А тут, наверное, кончился сеанс в кино, и бабушка явилась за своим внуком. Сразу было видно, что пришла Павлушкина бабушка - она была такая же маленькая и очень разговорчивая.
- Что это ты такой большой и потерялся? - спросила она у Васьки.
- Он не потерялся, он по делу, - пояснил черноусый дежурный, стоя в дверях.
- Смотри-ка, такой маленький и уж по делу? - опять удивилась она, рассматривая Ваську своими прищуренными веселыми глазками.
- Родители у тебя есть?
- Есть.
- Смотри-ка. И учишься?
Васька только шмыгнул носом и ничего не ответил. Подумаешь, все ей надо знать. Но бабушка продолжала свои расспросы.
- В какой школе учишься-то, паренек?
Узнав, в какой школе, она захотела узнать, как зовут учительницу. Тут уж Ваську прорвало:
- А вам-то зачем это знать?
- Да, пожалуй, и не говори. Я и сама знаю: учительницу твою зовут Мария Николаевна.
- Это моя мама! - закричал Павлик. - Хочу к маме!
Васька растерялся, а бабушка уже переключилась на внука.
И, одевая его, она не переставала говорить:
- Да ты хоть минутку постой. Только отвернешься, а его уж и след простыл. Детскую комнату, спасибо, при кино открыли, так он и оттуда убегает. Прямо беда. Пока сеанс высидишь, ну вся как есть переволнуешься.
- Плохо у вас, видать, получается, - не без ехидства посочувствовал черноусый.
- Это у вас в милиции плохо получается! - накинулась на него бабушка. - Ишь ты какой, усатый! Сами ребенка привадили, сами и отваживайте. А у меня так очень прекрасно все получается… Ну, всего вам хорошего… Павлик, дай дяде ручку.
Но Павлик не дал дяде ручку. Глядя на дежурного блестящими глазами, он взял под козырек.
- Ого, службу знает! - засмеялся черноусый и тоже взял под козырек.
ВАСЬКА ОСТАЕТСЯ ОДИН
Ушла бабушка и увела своего веселого внука, а Васька остался дожидаться неизвестно чего. Они идут сейчас по улицам, не торопятся. Дома Павлушка, может быть, расскажет про мохнатую куртку, похожую на медведя. Расскажет и заливисто рассмеется. Что ему, любимому, согретому, накормленному? Ему хорошо. Вон даже милиционеры играют с ним. Милиционеры! О родителях уж и говорить нечего. Конечно, уж Мария Николаевна не разговаривает с ним своим строгим, школьным голосом.
А Ваську кто-нибудь любит? Кому он дорог? Вот сидят, дожидается какого-то нового подвоха от своей мачехи-жизни. Сидит. Один. В детской комнате. На ковре. А на окнах решетки.
Васька взял полосатую милицейскую палочку, и ему показалось, что она еще сохранила немножко тепла от пухлых ладоней Павлика. Это ребячье, домашнее тепло окончательно добило Ваську. Сразу вспомнилось все, что пришлось пережить и вытерпеть за один только день: доброжелательные взгляды девочек, первая в жизни пятерка, репетиция, где он понял, какой он сейчас нужный, какой не последний в школе человек. А потом вдруг появились мечты. Тоже впервые в жизни.
Вот какой прожил он день! Какое богатство держал в руках!
И все сгорело сразу, в одну минуту.
Черноусый объяснил: "Этот по делу". Вот и все, что осталось. Дело. Васька - вор! Ох, и тяжело же бывает человеку в детской комнате, среди игрушек, за решеткой.
Павлушке и милицейская палочка - игрушка и милиционеры - добрые друзья. Хорошо жить на свете честному человеку!
До того Васька задумался-загоревал, что не заметил, как вошел Василий Андреевич - старший лейтенант.
- Отогрелся? - спросил он.
- Ага, - Васька судорожно глотнул воздуху и опустил голову, чтобы спрятать непрошенную слезу.
Но Василий Андреевич не захотел замечать Васькиной слабинки, он даже отвернулся, чтобы подобрать разбросанные Павликом игрушки. Будто у старшего лейтенанта только и забот, что подбирать игрушки.
А Ваське нечем даже слезы утереть, и они капают прямо на ковер. Пошарил по карманам, нашел варежки, которые Володька сунул ему в последнюю минуту, и еще больше расстроился. И на слезы обозлился: текут они и текут, как у девчонки. И из глаз текут и, непонятно почему, из носа.
А Василий Андреевич спрашивает:
- Совсем отогрелся?
- Со-совсем, - озлобился Васька, не в силах справиться с противной дрожью во всем теле.
- Да ты что же это?
- А то вы не видите?
- Все я, брат, вижу.
- Ну и нечего тут.
- Я тебя, тезка, понимаю, ты не думай.
- А чего мне думать-то.
- Думать всегда не мешает.
- Вам хорошо, вы за решеткой не сидели.
- А ты сидел?
- А я сижу.
- Это еще не решетка, за которой сидят. Это, учти, детская комната.
- А решетка?
- Ну не успели снять.
Засовывая варежки в карман, Васька спросил:
- В колонии тоже, скажете, решеток нет?
- В какой колонии?
- Будто не знаете…
- Я-то знаю, а тебе зачем?
- Куда же меня теперь?
- Вот я и сам думаю: куда же тебя теперь? - вздохнул Василий Андреевич.
Он сел на стул против Васьки и, пристально глядя на него, спросил:
- Куда тебя? - и задумался. - Сам-то как думаешь?
Васька растерялся. Еще ни один человек на свете никогда не раздумывал о нем, о его намерениях и не спрашивал его.
- А мне все едино.
- Дома у тебя плохо, - продолжал раздумывать Василий Андреевич.
- Откуда вы все знаете?
- Не все я еще знаю, вот в том-то и беда.
Теперь уж и Васька задумался, а Василий Андреевич безнадежно спросил:
- В школе-то у тебя как дела?
- В школе! - Васька просиял и неожиданно для себя и для своего собеседника сказал с откровенной гордостью: - Хорошо у меня в школе.
На одно только мгновение блеснула улыбка на измученном Васькином лице. И все его веснушки, и покрасневший от переживаний носик-репка, и глаза, и следы слез на щеках - все вдруг расцвело и заликовало.
И этого мгновения было довольно для того, чтобы заметить, как вдруг открылось в человеке все, что в нем есть самого лучшего.
Василий Андреевич, спрашивая о школе, по правде говоря, и не надеялся услыхать ничего сколько-нибудь утешительного. Ведь, даже не зная Ваську, по одному только его виду каждый бы определил: да, мальчик этот не из первых учеников, школа для него тяжкая обуза и ходит он туда только потому, что его гонит отец, а отец гонит потому, что иначе нельзя. Попробуй-ка не пошли мальчишку в школу - неприятностей не оберешься, а их и без того хватает.
Васькин ответ так удивил Василия Андреевича, что он растерялся и не сразу начал задавать вопросы, выяснять разные подробности сложной Васькиной жизни.
Но сам-то Васька был не мастер объяснять разные тонкости своего душевного состояния, тем более, что и увлечение театром и связанные с этим увлечением жизненные успехи свалились на его рыжую голову, как снег с крыши.
Поэтому допрос затянулся, пока выяснилось, что школа для Васьки с некоторых пор перестала быть обузой. Скорее, наоборот, именно в школе нашлось для Васьки живое, теплое дело.
- А теперь я что-то тебя совсем не понимаю, - сказал Василий Андреевич.
- Все, по-моему, понятно.
- Это по-твоему.
- А по-вашему?
- А по-моему, заврался ты окончательно.
- Я вам всю чистую правду…
- Где же тут правда: хочешь стать актером, а таскаешь какие-то запасные части. Зачем они тебе? Вот если бы ты техникой увлекался, тогда бы я тебе поверил… Ну, чего притих?
- А чего мне притихать-то?
- Наверное, говорить нечего.
- А если мне от вас доверия нет.
- Доверие, тезка, заслужить надо.
Спрятав нос в свой лохматый воротник, Васька, тихо сказал:
- Убьет он меня, вот что вы учтите.
- Отец?
- Он. Убьет.
- За что? Ты же еще ничего не сказал.
- Потому и не сказал.
- Отца прикрываешь? А я и без тебя все знаю. Хочешь, скажу? У вас там целая компания работала, одни воровали, другие продавали, а третьи прикрывали. Верно? Я вот не знаю только, чем ты занимался.
- Ничего я не делал.
- Правильно. Ты воров прикрывал. А это, знаешь, самое последнее дело. Молчишь. Тебе отец велел: если воровство обнаружится, всю вину на себя принять, с маленького спросу меньше. Им - тюрьма, а тебе ничего. Так ведь дело-то было?
- Так, - с отчаяньем признался Васька. - Все так и было. А теперь что?
- А теперь иди домой и молчи.
СУМАТОШНЫЙ ВЕЧЕР ПРОДОЛЖАЕТСЯ
Входная дверь захлопнулась и наступила тишина.
- Боитесь… - злобно прошипела тетка и замерла, прислушиваясь.
Муза от страха перестала даже дышать.
Никто не вошел, ничьи шаги не простучали по коридору, и это в самом деле было так страшно, что Володя сейчас бы не решился один выйти в прихожую - неизвестно еще, кто там притаился в темноте и для чего притаился.
Тайка моментально все заметила:
- Ага. А говоришь - нет бога. А сам боишься.
- Дура. Я жуликов боюсь. А вовсе не бога, - презрительно ответил Володя, но в это время снова громко хлопнула входная дверь.
На этот раз послышались торопливые тяжелые шаги, и в комнату, тяжело и часто сопя, вбежал дядя. Он так резво вбежал, что сразу не смог остановиться и с разгона дал еще два круга по комнате. То есть так могло показаться, что он с разгона не может остановиться, в самом деле он бегал по комнате, для чего-то осматривая вещи. Как будто он их сто лет не видел, так он их осматривал. Володе показалось, что он даже обнюхивает их, как голодная собака. Он бегал и осматривал, и после этого "беглого" осмотра он повалился на стул и снял шапку.
- Что нашли? - хриплым шепотом спросил он.
- Да чего у нас-то искать? - ответила тетка. - Ничего и не нашли.
- А собака где?
Тая сказала:
- Я ее к Володе унесла. Сейчас принесу.
- После принесешь. Пусть там постоит. Ты не возражаешь? - спросил он у Володи.
- А мне что, пусть стоит, - согласился Володя.
Расстегивая пальто и разматывая шарф, дядя посоветовал Музе:
- Шла бы домой. Капитон ждет.
- Пришел? - засуетилась Муза.
- Ступай, говорю, ступай, дожидается.
Заохав, Муза запахнула свою плюшевую жакетку и убежала домой.
- Намаялся я на текущий день, - прогудел дядя.
Володя пошел к двери. Дядя спросил:
- Ваську не видал?
- В милиции Васька.
- Убьет его Капитон.
- Ах, тошно мне, - прошептала Тая, прикладывая ладони к щекам.
Володя спросил:
- Как это убьет?
Не отвечая, дядя сказал:
- Дураки. Воровать берутся, а сами не умеют. Ну, ступай.
Дома ярко светила лампочка над столом. На сундуке стояла белая собака и удивленно посматривала на Володю. Он вздохнул.
- Эх ты, собака!
Плохо, когда человеку в одиночку приходится переживать такие невероятные неприятности, плохо, и как-то еще труднее становится жизнь, и без того сложная и зачастую непонятная.
Володя погладил холодную, гладкую собачью голову и сказал:
- Вот, собака, какие у нас дела. Если бы ты живая была, так хотя бы полаяла, и то веселее.
И вдруг раздался тяжкий всхлипывающий вздох. Володе показалось, что это собака, отвечая на его невеселые думы, вздохнула и сейчас издает короткий сочувственный скулеж.
Он посмотрел на собаку. Она по-прежнему смотрела на него пустыми черными глазами, недоуменно подняв одну бровь. Но Володе показалось, что концы желтого банта на собачьей шее легонько шевельнулись.
- Ты что? - спросил Володя.
Собака снова всхлипнула и вдруг человеческим голосом проговорила:
- Вовка, это я.
Володя вздрогнул и обернулся. На пороге спальни стоял Васька в своей мохнатой облезлой куртке, растрепанный, опухший от слез и, видать, очень обозленный.
- Это я, Вовка, - повторил он, судорожно вздыхая. - Я у тебя скрываюсь. Ты меня не выдавай.
- Клянусь, Васька!
- Ворюга Капитон меня убить хочет.
- Это я знаю…
- Кто сказал?
- Дядя.
- Запри дверь, - шепотом сказал Васька.
- Давай выключим свет, - прошептал Володя.
В полной темноте они прошли в спальню. Васька снял свою куртку, бросил ее на пол, и они оба устроились тут же на мягкой куртке. Неизвестно почему, но им казалось, что на полу около широкой кровати они будут в большей безопасности, чем, скажем, на стульях или на сундуке.
Над ними слабо светился прямоугольник фонаря. Васька посмотрел на него и вздохнул тяжело, как вволю настрадавшийся человек.
- Окно, чтоб на небо лазить, - сказал он.
- Звезды видно, - ответил Володя. - Вот лежу и будто надо мной небо. Всякие звезды отсвечивают…
- Здорово!
- Это дедушка придумал.
- Вот оттого ты и растешь такой положительный.
- От звезд?
- Звезды. И обедаешь ты каждый день.
- А ты?
- От Мурзилки дождешься. Она на ходу спит. Картохи не сварит. А у тебя все готовенькое.
- Слушай, Васька, - предложил Володя, - ты, знаешь что, переходи пока жить ко мне… Все равно я один.
- Так я бы с радостью.
- Давай. Места хватит.
- А что кусать будем? Тебя тетка накормит, а меня?
- Чего-нибудь сообразим. Ты, главное, не тушуйся.
- Я не тушуюсь. Мне домой все равно нельзя.
- Убьет?
- Убить не убьет, а жить не даст…
- А за что?
Тогда Васька, уже больше не таясь, рассказал все.
- Сюда он не сунется, - сказал Володя.
- А мне все равно. Я бы его сам убил, да силы мало.
- Васька, а если ты да я? А?
Васька горестно махнул рукой, вздохнул и спросил:
- Слушай, Вовка, у тебя еда какая-нибудь найдется?
- Да я и сам, как из школы пришел, ничего еще не ел.
- Ты иди попроси, будто для себя. Смотри, не проболтайся только.
- Кому ты говоришь…
Володя осторожно пошел к выходу. Вдруг кто-то очень громко и нетерпеливо постучал в дверь, и послышался раздраженный Тайкин голос:
- Ты там уснул, что ли? Да Вовка же? Открой!
- Зачем?
- Володька, скорей! Мне горячо!
- Тебе как?
- Горячо мне!
- Говори, чего надо!
- Я стучу ногами. Открывай скорей!
ВАСЬКА СОБИРАЕТСЯ В ПУТЬ
Наконец Володя открыл дверь. В прихожей стояла Тая с тарелками в обеих руках. Над тарелками поднимался пар.
- Дурак какой, - закричала она, вбегая в комнату.
Поставив тарелки на стол, она затрясла обожженными пальцами и закричала:
- Подумаешь, какой! Еще и не открывает…
- А тебе-то что?
- А мне все равно. Еще и замыкается, подумаешь.
- Ну, чего ты расшипелась?
- Включай свет. Это нам с тобой обед и ужин, все сразу.
- Это и все?
- Сейчас хлеб принесу и каша еще будет. Не плачь.
- Хлеба тащи побольше.
- Проголодался?
- Сама знаешь, целый день не ели. Кашу накладывать будешь, смотри, не растеряйся. Я, знаешь, как натерпелся за день.
- Ох, Володечка, бедненький, - вдруг жалостливо проговорила Тая, взявшись ладонями за свои щеки. - Уж накормлю тебя сейчас, накормлю!
Вот и пойми их - девчонок: то шипела, как кошка, а то вдруг, смотри, какая ласковая сделалась. Как кошка.
Он давно уже заметил, что как бы мама ни сердилась, но стоит только ему прикинуться голодным или даже просто заскучать, как она сразу начинает гладить по голове и говорить ласковые слова. Но ведь то мама. Наверное, все они такие. И маленькие и взрослые.
Тая убежала за хлебом и за кашей, а Володя, не теряя даром времени, достал из буфета чистую тарелку и перелил в нее свой суп.
- Васька, - шепотом проговорил он, заглядывая в темную спальню, - держи борщ.
Принимая тарелку, Васька отчаянным шепотом предупредил:
- Вовка, держись.
- Сам знаю.
- Она вредная. Я слыхал, как она к тебе ластится. Гляди!
Но в это время в коридоре послышались шаги, Володя бросился к столу. Когда вошла Тая, он уже сидел на своем месте и делал вид, что глотает борщ и при этом захлебывается от жадности.
- Не мог уж дождаться, - заворчала Тая, очень довольная тем, что она разыгрывает старшую и ей подчиняется Володя, который обычно не очень-то баловал ее своим вниманием.
Он положил ложку. Отдуваясь и поглаживая себя по животу, сказал:
- Повторить бы с голодухи не вредно.
- Подожди, сейчас добавку принесу.
Пока она ходила за добавкой, Володя передал Ваське хлеб.
Пришла Тая, принесла полную тарелку манной каши и, усаживаясь за стол, сообщила:
- А борща нет - Капитон все съел.
Сразу забыв, что он хочет есть, Володя спросил:
- Капитон?
- Да, он давно у нас сидит. Как ты ушел, так он почти сразу и явился.
- Он чего?
- Известно чего… Водку пьют, ругаются. Нам потому ужинать здесь велели, чтоб мы не слушали. Ты ешь, ешь, а то остынет.