- Садитесь, Арсений Васильевич.
- Это нахальство! - визжала между тем особа. - Жора, заступись!.. Больную бросили!..
- Мы всяких больных достаточно видели! - ответила Ульяна Ивановна и показала на всякий случай кулак джентльмену Жоре.
Тот отступил.
- Послушайте, граждане, - сказал он. - Есть же возможность договориться…
- Нету такой возможности, - ответила Ульяна Ивановна и окликнула доктора Великанова: - Что же вы не садитесь, Арсений Васильевич?
Доктор Великанов действительно медлил, с интересом наблюдая происходящее.
- Плачу две тысячи! - говорил гражданин неопределенной наружности, приближаясь к нему. - Нам совсем незачем ссориться, если можно договориться.
- Нужны они нам - ваши тысячи, - ответила за доктора Великанова Ульяна Ивановна.
- Три и отрез на брюки!
Доктор, наконец, сел, и Ульяна Ивановна хлестнула Мазепу.
Когда немного отъехали, доктор Великанов спросил:
- Как, по-вашему, можно назвать этих людей?
Ульяна Ивановна не поняла вопроса и простодушно ответила:
- Я их по городу знаю, Арсений Васильевич: завмаг из четвертого магазина и его кассирша.
- Я спрашиваю не о том, кто они, а как можно определить их нравственные качества.
Ульяна Ивановна обдумала вопрос и с сердцем сказала:
- Никаких у них качеств нет. Сволочь обыкновенная. Доктор Великанов заметил:
- Вы очень сильно выразились, Ульяна Ивановна.
Но, немного подумав, он вспомнил о наманикюренном кукише и добавил:
- Впрочем, в данном случае вы, кажется, правы, хотя я скорее назвал бы их мелкими шкурниками.
Последующий день был ознаменован событиями, куда более серьезными.
Не успели наши путники отъехать от временного при вала и двух километров, как на дороге появился немецкий самолет. Наведя на Мазепу ужас, он пронесся над самой его головой и обрушил несколько бомб на мост, который они только что проехали.
Доктор Великанов услышал крики. Слова были излишни. Понукаемый грозным кнутом и перспективой поощрения, Мазепа помчался к месту происшествия.
Но обстановка создалась сложнее, чем ожидал доктор. Немецкий летчик делал заход за заходом, сбрасывая бомбы и обстреливая из пулемета сгрудившиеся на мосту подводы и машины.
Когда подъехали достаточно близко, доктор решительно передал вожжи Ульяне Ивановне, взял сумку и спрыгнул с подводы. И здесь произошло нечто такое, что больше не повторялось никогда, ни при каких обстоятельствах: Ульяна Ивановна схватила доктора Великанова за рукав и попробовала остановить его.
- Ульяна Ивановна, никогда не держите меня за рукав! - очень серьезно сказал доктор и рысцой побежал к мосту, навстречу приближающемуся самолету.
Ульяна Ивановна не могла оторвать глаз от бегущего доктора Великанова. Грудь ее высоко вздымалась от ужаса и восторга.
Если бы в эту минуту кто-нибудь спросил ее - существуют ли на свете герои, она твердо ответила бы: "Да, существуют".
Глава шестая
Только в конце дня, отправив с проезжей военной машиной последнего раненого, доктор Великанов заметил одно весьма тревожное обстоятельство: шоссе, по которому они ехали, было почти пусто. Над ним беспрестанно проносились "мессершмитты", штурмуя редкие машины.
- Гляньте, Арсений Васильевич, опять летят. Что они, белены ныне объелись?
Ехать по шоссе было опасно, и доктор Великанов решил переждать, укрывшись в лесу. Через пять минут Мазепа и наши путешественники были надежно укрыты густой зеленью дубов и осин. Было слышно, как в стороне, за лесом, идет частая артиллерийская пальба.
Доктору Великанову отчего-то стало тоскливо.
- Надо бы нам раньше проехать, - говорила между тем Ульяна Ивановна. - Никакой возможности теперь ехать нет - вон что делают!..
Вдоль шоссе на бреющем полете, ревя и звеня моторами, шло несколько десятков немецких самолетов.
Доктор, занявший наблюдательный пункт на опушке, увидел, как далеко в поле поднялась и поползла тяжелая коричневая пыль, затем донеслись лязг, гул и звон.
- Танки идут, Ульяна Ивановна, - сказал он.
- Возвращаются, значит. Сделали свое дело и домой идут.
- Что-то не то, Ульяна Ивановна, - тревожно проговорил доктор.
- А что?
- Это немцы, Ульяна Ивановна!
Приземистые, окрашенные в серую краску, с черными крестами под орудийными башнями, немецкие танки быстро неслись вдоль шоссе.
- Неужто немцы, Арсений Васильевич? - срывающимся голосом переспросила Ульяна Ивановна…
- Они. В этом не может быть никакого сомнения…
- А наши где?
Страшная истина уже была понята и оценена доктором.
- Наши, Ульяна Ивановна, с боем отходят в восточном направлении. Слышите, как удаляется стрельба?
- Что же теперь с нами будет?
Над этим вопросом думал и сам доктор Великанов, но ответа на него не находил. Он сказал Ульяне Ивановне:
- Что будет - этого я не знаю, но это в значительной мере определяется тем, что будем делать мы сами.
Рассуждать и раздумывать было некогда. За немецкими танками по дороге двигались тяжелые темно-серые грузовики, - можно было даже различить неуклюжие, угловатые каски немецких пехотинцев. Одна из машин остановилась на шоссе, около небольшого моста. Спрыгнувшая с нее группа автоматчиков прошла по опушке леса, к счастью, не заметив наших путников.
Автоматчики вскоре ушли, но их близость встревожила доктора Великанова.
- Ульяна Ивановна, - сказал он, - запомните это место. Сюда, под этот корень, я прячу вот это… Если со мной что-нибудь случится, вы будете знать, где оно находится…
И доктор показал Ульяне Ивановне маленький никелированный футляр с больничной печатью.
Ульяну Ивановну это заявление доктора глубоко поразило: печать в ее представлении вовсе не была неодушевленным предметом, а как бы некоей неотъемлемой частью доктора Великанова, и частью очень существенной, утверждающей его власть. К тому же одно присутствие этой небольшой вещицы в кармане доктора уже говорило о том, что больница будет существовать. В прежние времена эта печать, заботливо сберегаемая доктором, казалась ей предметом, обладающим магическим свойством определять судьбы людей…
- Покажите мне ее, - попросила она доктора Великанова.
Доктор передал ей цилиндр, и она некоторое время молча рассматривала крохотный предмет, символизировавший могущество главного врача. Глаза ее наполнились слезами.
Между тем доктор, вооружившись уже знакомой нам клеенчатой тетрадью и вечным пером, поудобнее устроился под деревом и начал писать. Писал он очень долго и очень старательно, не поленившись дважды переписать написанное. Подписав и закрепив свою подпись печатью, он вручил Ульяне Ивановне листок, сказав:
- Кто знает, Ульяна Ивановна, - может быть, жизнь разлучит нас, и эта написанная мною характеристика окажется не лишней…
- Что это вам вздумалось, Арсений Васильевич? - с испугом проговорила Ульяна Ивановна. - Живы, так оба живы будем… Меня-то вы, чай, и без характеристики знаете.
- Ульяна Ивановна! - сурово сказал доктор. - Я обдумал все возможности и решил, что, выдавая вам такой документ, я выполняю свой долг. Если же он вам не понадобится, он останется у вас, как память обо мне.
Это убедило Ульяну Ивановну, и она с трепетом приняла листок, свидетельствующий о ее долгой и самоотверженной работе на поприще здравоохранения. То, что она прочитала, наполнило ее душу восторгом.
Бережно сложив документ, она положила его в банку из-под консервов и закопала рядом с печатью.
Утро следующего дня выдалось росистое и свежее, настолько свежее, что, делая утреннюю прогулку, Ульяна Ивановна была вынуждена надеть брезентовый плащ доктора. Этот холод и сырость заставили наших робинзонов задуматься над выбором нового места стоянки - более сухого и более укромного. С этой целью они отправились на разведку, предварительно привязав к дереву уже запряженного в телегу Мазепу. Выбор места занял не больше, чем полчаса, но каков же был испуг Ульяны Ивановны и недоумение доктора Великанова, когда выяснилось, что в их отсутствие Мазепа исчез вместе с телегой и всем находившимся на ней имуществом. Хитрый мерин сумел отломить сук, к которому был привязан. Отпечаток колес на траве не оставлял ни малейшего сомнения в том, что он направился в сторону дороги. Доктор Великанов и Ульяна Ивановна поспешили за ним.
Дальнейшие события развивались с катастрофической быстротой. Мазепа, очевидно, недовольный отсутствием стимулов, деловым шагом направился прямо к тому месту, где был установлен немецкий пост. Неизвестно, о чем помышлял этот мерин, но каждый его шаг носил характер вполне осмысленной измены. Увидев доктора, он громко заржал и перешел на рысь. Когда же доктор сумел все-таки взобраться на телегу, он помчался вскачь, разбрасывая лежавший на подводе груз, и в конце концов вынес телегу на опушку леса.
Запыхавшаяся Ульяна Ивановна поспешила к месту происшествия, но было уже поздно. Навстречу телеге шел с автоматом в руках немецкий солдат.
Глава седьмая
Подлая тварь явно не желала понимать содеянного ею зла. Выкатив телегу на дорогу, Мазепа сразу успокоился и остановился в ожидании осторожно приближавшегося немецкого солдата.
- Никак, немец? - в смятении спросила Ульяна Ивановна.
- Настоящий! - подтвердил доктор, барабаня пальцами по оглобле.
- Что же теперь нам делать?
- У нас нет выбора. Остается одно - действовать, смотря по обстоятельствам.
Пока Ульяна Ивановна размышляла над смыслом этого слишком отвлеченного для ее практического ума решения, немец приблизился, оглядел наших героев г, определив на глаз их достаточно почтенный возраст и очевидную безопасность, спросил:
- Кто вы такие?
Спрашивал он по-немецки, и эта фраза показалась Ульяне Ивановне ужасно грозной. К вящему ее ужасу, доктор Великанов безмолвствовал, презрительно рассматривая немца.
- Кто вы такие? - повысив голос, повторил тот.
Ульяна Ивановна не выдержала.
- Батюшка, Арсений Васильевич, онемели вы, что ли? Что же вы ему, извергу, ничего не отвечаете? Ведь он и застрелить может. Пукнет из этой штуки и дальше пойдет… Что он спрашивает-то?
- Он спрашивает, кто мы такие, но я его не понимаю.
- Это было свыше разумения Ульяны Ивановны.
- Как не понимаете? И с ихними профессорами про всякие болезни беседовали, и в самой немецкой Германии жили - и не понимаете?… Уж скажите ему что-нибудь, а то, ей-богу, трахнет. Вон глазища-то у него какие круглые.
- Ульяна Ивановна, я прекрасно понимаю этого остолопа и неплохо говорю по-немецки, но дело в том, что сейчас я вовсе не желаю разговаривать с немцами.
Ответ доктора, полный достоинства, не успокоил Ульяну Ивановну.
Между тем часовой, некоторое время терпеливо выжидавший конца разговора, начал сердиться.
- Будете вы говорить? - крикнул он и вдруг перешел на русский язык: - Я спрашивай: ви кто?
Поняв, что доктор Великанов твердо решил уклониться от разговора, Ульяна Ивановна набралась духу и выступила вперед.
- Ты, милок, не очень кричи, - сказала она немцу. - Мы не глухие и люди почтенные, в возрасте… Это доктор наш, а я - сестра-хозяйка.
Ровно ничего не поняв, немец задумался, потом решил:
- В комендатуру.
Он вскочил на телегу и рванул вожжи.
Путникам осталось одно - послушно двинуться вперед.
До села было километра четыре, и доктор имел время войти в новое для него положение конвоируемого. И он вдруг вспомнил, как встретил однажды на улице города нескольких арестованных.
Особенно запомнилась доктору фигура одного, по-видимому, закосневшего в правонарушениях парня. Шел он, посвистывая, поминутно сплевывая, заложив руки за спину. Воротник его пиджака, несмотря на хорошую погоду, был поднят. И это было не совсем бессмысленно. Поднятый воротник казался злобным вызовом здравому смыслу людей, передвигающихся по улицам без помощи конвоира. Всем своим поведением парень подчеркивал полнейшее пренебрежение ко всему окружающему, даже к собственному будущему.
В свое время, в обстановке мирного советского города, поведение этого шалопая огорчило и возмутило доктора Великанова. Но сейчас он внезапно почувствовал желание возможно убедительнее и нагляднее продемонстрировать свое неуважение к немецким порядкам. Доктор поднял воротник плаща, сдвинул на затылок шляпу и, заложив руки за спину, сменил деловую, целеустремленную и очень прямую походку на ленивую, разболтанную поступь закоренелого бездельника.
- Что теперь будет только? - проговорила Ульяна Ивановна, с ужасом наблюдая за происходившей с доктором Великановым метаморфозой.
Тот пожал плечами.
- Об этом, Ульяна Ивановна, мне известно столько же, сколько и вам. Да и, в конце концов, это не так уж интересно: два безоружных старика, если даже погибнут, хода войны не изменят.
- Как же так неинтересно, Арсений Васильевич? - возмутилась Ульяна Ивановна. - Очень интересно. И старики совсем разные бывают. И вовсе незачем нам с вами на рожон лезть. Уж вы там старшему-то ихнему объясните, что, мол, мы народ медицинской специальности по мирной женской части.
- Мирной специальности, а сын - подполковник?
И доктор Великанов окинул Ульяну Ивановну таким взглядом, как будто она с головы до ног была увешана гранатами, пистолетами и кинжалами.
- Но дело сейчас даже не в том, что я не признаю термин "мирная специальность", - продолжал доктор, - а в том, что я сейчас принципиально не желаю разговаривать на немецком языке. Как вы не понимаете, что это унизительно?
- Ну, а если по-русски спрашивать станут?
Доктор подумал и ответил:
- Тоже не желаю.
- А ежели пистолет наставят?
- Пусть. Тем больше оснований для молчания.
Ульяна Ивановна вздохнула.
- Если каждый так рассуждать начнет, ужасно много убитых будет и совсем докторов не останется.
И она всхлипнула так жалобно, что доктору Великанову стало больно, и он решил найти такую форму непримиримости к врагу, которая не расстраивала бы Ульяну Ивановну.
- Хорошо, - сказал он, - по-русски я буду отвечать, но только то, что найду нужным. Что же касается немецкого языка, то я его позабыл.
Беседуя таким образом, они подошли к крыльцу Больше-Полянской школы, где разместилась немецкая комендатура. Первое, что они увидели там через окно, была большая голова обер-лейтенанта Густава Ренке.
Так как Густаву Ренке предстоит в этой повести сыграть некоторую роль, нам придется посвятить несколько страниц и ему.
Густав Ренке, в прошлом бухгалтер корсетной фабрики "Миллер унд Келлер", обладал некоторыми личными взглядами, которые он называл "собственным мировоззрением".
Мир, по мнению Густава Ренке, был устроен очень удобно и просто - из двух половин неравной величины. Одна, очень большая, состояла из самого Густава Ренке и его интересов, а другая, очень маленькая, вмещала в себя все остальные элементы вселенной.
По характеру своему господин Ренке был невыносимо тщеславен и жаден. Если бы не многолетняя работа на фабрике "Миллер унд Келлер", приучившая его к умеренности и умению по одежке протягивать ножки, он давно бы уже сломал себе шею, но, к несчастью, он усвоил куцое трезвомыслие, превратившее его в весьма жизнеспособную личность. Это трезвомыслие почти безошибочно подсказывало ему - в каких пределах и где можно тщеславиться и грабить. Поэтому-то он был особенно вреден и опасен.
Колхозники Больших Полян уже на третий день появления Ренке в селе все - от мала до велика - звали его коротко и выразительно: "Шкода".
В описываемый момент обер-лейтенант, только что ублаготворивший свой желудок порцией клецек, был настроен сравнительно спокойно, пожалуй, даже мечтательно.
Он сидел, развалившись в кресле, украденном из учительской квартиры, с маленькой записной книжкой в руках и улыбался. Подобные блаженные минуты послеобеденного пустомыслия Густав Ренке называл "часом размышления" и использовал для записей в свой дневник, носивший выспренный заголовок: "Путь одного немецкого героя".
Заглянув через плечо господина Ренке, мы могли бы увидеть, что дневник этот велся по очень странной форме: сразу на двух страницах, по принципу "приход - расход". Впрочем, назывались эти странички не так: на левой красивым готическим шрифтом было выведено: "Приятные неожиданности", на правой - "Неожиданные неприятности".
Первые страницы этой книжки Густав Ренке перелистывал с видимым наслаждением, так как в начале войны, побывав в Польше, а потом во Франции, "один немецкий герой" встречал, по сути дела, только приятные сюрпризы. Левая страничка пестрела короткими записями: "Пил вино разлива 1841 года", "Познакомился с маленькой Жанной", "Видел фюрера", "Послал Луизе посылку № 84" и т. д., правая же пустовала, если не считать лаконической записи от 20 декабря 1940 года: "Обнаружил гоноррею".
Однако, чем дальше перелистывал обер-лейтенант свою книжку, тем менее становилось приятных неожиданностей. Последняя запись гласила: "Спасся необычайным чудом от одной гранаты одного русского партизана". Ясно, что такую "неожиданность" можно было считать приятной только условно, за неимением лучшего, и, если придерживаться истины, надо сказать, что он даже некоторое время колебался - не отнести ли это событие в рубрику "неожиданных неприятностей". Но Густав Ренке так любил жизнь (разумеется, собственную), что бухгалтерская диалектика подсказала ему оптимистическое решение - радоваться целости своей персоны.
Записывать в этот день было абсолютно нечего, и он, вздохнув, уже готовился водворить "Путь героя" в карман, когда в дверь просунулась лысая, как биллиардный шар, голова писаря комендатуры Отто Дрихеля.
- Господин обер-лейтенант! Осмелюсь доложить: доставлена подвода с двумя неизвестными, по-видимому, скрывавшимися в лесу.
"Скрывавшимися в лесу!" - это звучало серьезно. Обер-лейтенант нахмурился и сказал:
- Немедленно привести сюда и позвать переводчицу. Здесь автору придется сделать небольшое отступление.
Предстоящая встреча доктора Великанова с обер-лейтенантом Густавом Ренке наводит на некоторые размышления. Конечно, чудес в природе не бывает, но пренебрегать случаем никак нельзя. В самом деле, в этом месте течение нашей повести могло бы повернуться совсем иначе и даже вовсе оборваться, если бы, скажем, Густаву Ренке пришлось встретиться с доктором Великановым не после, а до клецек, когда он бывал особенно зол и жаден. Или, - на минуту представим себе, - что произошло бы, если бы Ульяна Ивановна не вынудила доктора Великанова разговаривать с немцами хотя бы по-русски и он противопоставил послеобеденному тщеславию господина Ренке демонстративное молчание.