- Поздравляю, - сказал Степашко. - Удачное решение: капитаном "Бригантины" как раз и нужно такую строгую особу.
- Не только строга, но и властолюбива, - добавила Ганна Остаповна. - Такова уж порода. Одна из ее землячек в средние века даже Оттоманской империей правила… Ну, а этой досталось сборище маленьких пиратов…
- Вам шутки, - вздохнула Марыся, - а меня не покидает тревога: как я их удержу? Не разбегутся ли? Ведь это будет нечто похожее на крепость из воздуха, и ограда будет только воздушная… Может, в первый же день они этим воспользуются, бросятся врассыпную кто куда?
- Выловим! - улыбаясь, успокоил Степашко. - Бродяжничать не дадим.
Марыся посмотрела на него изучающе.
- Были когда-то миннезингеры, - сказала она помолчав, - были странствующие философы, бурсаки, вечные студенты бродили по всей Европе… Славный рыцарь Дон Кихот разъезжал по свету на своем Росинанте… Между прочим, один наш коллега тоже мечтает испытать себя в роли вечного странника… А вы, Степашко, могли бы вот так?
- По-донкихотски?
- А хотя бы…
- Дон Кихот, Марыся, в наше время невозможен, - спокойно возразил Степашко.
- Это почему же?
- Как личность без определенных занятий он был бы задержан незамедлительно. Да еще и получил бы по соответствующей статье "за систематическое бродяжничество"… Живем ведь в новые времена…
Марыся привыкла к его шуткам в таком духе, он бывает иногда остроумным, а сейчас… почему-то ей стало не по себе. В его преданности она не сомневается. Предан, послушен. Но разве это все, к чему она стремится? Со стороны на них уже смотрят как на будущих супругов, вроде к этому оно и идет, только все же какая-то неполнота чувствуется в их отношениях, какими-то пресными кажутся они Марысе… Видно, и он тоже это понимает, может, поэтому всякий раз за его шутками ощущается грусть, и в его ухаживании, в робкой влюбленности есть как бы доля горечи…
Приехал, оказывается, чтобы свозить Марысю в кино. Но нужно решить, куда: к гэсовцам махнуть или в совхоз, а может, в городок летчиков, правда, он далековато, в степи… А именно этого и пожелала Марыся:
- К летчикам!
Ганну Остаповну порадовало, что наконец они пришли к согласию.
- Езжайте, езжайте… Пока молоды, друзья, - жить да радоваться. Потому что жизнь, она очень коротка и так летит - со скоростью света, а то и еще быстрее…
Вскоре мотоцикл уже мчал их по центральной улице села, потом должен был прогрохотать он и мимо величавой арки спецшколы, - не могла же Марыся отказать себе в удовольствии со скоростью ракеты пронестись мимо Антона Герасимовича, зная, как нетерпимо относится он к таким ее "правонарушительским" поездкам. Вот и стена, побеленная известкой, у проходной арки серебрится акация в тяжелом цвету, аж на камни ограды кладет свои разомлевшие гроздья… Антона Герасимовича, к сожалению, не видно, на проходной стоит другой охранник, мало знакомый Марысе.
- Что там? - спросила Марыся Павловна, когда водитель притормозил.
- Да ничего, - ответил часовой хмуро. - Только Бугор и Кульбака подрались. - И коротко рассказал: чистили на кухне картошку, Бугор чем-то рассердил камышанца, а тот вскипел - разве им долго? - и ножом вслепую швырнул… В плечо вогнал сквозь сорочку. Пришлось укол делать…
- А из-за чего завелись? - Марыся соскочила с мотоцикла.
- Да разве их разберешь… Бугор будто бы непочтительно отозвался о матери Кульбаки… А Кульбачонок ведь бешеный, вспыхнул сразу, а тут еще нож в руке…
Марыся обернулась к своему "кавалеру":
- Езжай. Я остаюсь.
И ее маленькая фигурка быстро исчезла в двери проходной.
XXIV
"Тормоза не отрегулированы", - еще и так о них говорят. Реакции у них молниеносны: идут, маршируют по двору, песню горланят, а только кто даже невзначай на пятку переднему наступил - вмиг заслоняй лицо… Потом опять пошли, поют.
Так и у Кульбаки с Бугром: быстро подрались, быстро и помирились. Тем более что Бугор под нажимом товарищей вынужден был признать свою неправоту: ведь и в глаза Порфирову маму не видел, а позволил себе отозваться о ней непристойно… Ну, и получил по заслугам.
Спустя несколько дней, когда радостно возбужденные ребята ехали в совхоз на работу, оба забияки сидели в кузове рядышком, будто между ними ничего и не было, и Кульбака даже стал подпевать, когда Бугор затянул свою шутовскую:
По кривой и неровной дороге
Ехал бесколесный грузовик…
Этот выезд был особенный: ехали собирать черешню! Десантом должны были выброситься на совхозные сады, что уже ждут их не дождутся. Дорога - аж гудит, простор вокруг, и так весело на душе. Встретил их не карликовый сад и не пальметный, где молодым деревцам руки выкручивают да распинают на проволоке, встретили мальчишек могучие черешневые башни, что свободно вымахали в небо и зарделись купами ягод по верхам, горят, как при свете утренней зари… Высоко? Так это ведь и хорошо, есть куда карабкаться черешневым верхолазам… Просто счастье выпало ребятам, что выбор пал именно на них… Как только зарумянилась "тавричанка" и "ранняя мелитопольская", директор совхоза сразу примчался прямо в спецшколу:
- Помогайте, выручайте, на вас вся надежда!
И вот они здесь. Быстро распределились, выяснили, что и как, и за работу. Черешни ешь сколько хочешь, это разрешается, а черешня такая, хоть и ведро ее съешь - живот не заболит, угощайся, пожалуйста, однако и о норме, хлопче, не забывай!
Кульбака, отличившийся перед этим на прополке гороха и моркови (возможно, этому способствовал лозунг, намалеванный Берестецким на специальном стенде: "Остри сапу с вечера! Пусть она будет острее твоих собственных зубов!"), - этот вот труженик камышанский, очутившись в саду на черешнях, проявил тут еще большее рвение. В первый же день перевыполнил норму, и на вечерней линейке, несмотря на свой довольно скромный рост, стоял правофланговым. Потому что заслужил, трудился на совесть.
Другие тоже не ленились, в школьной стенгазете карикатура появилась только на Бугра: нарисовали его измазанным шелковицей по уши (где-то он и шелковицу в саду отыскал!), а на сборе черешни пока задних пасет, объясняя свое отставание тем, что солнце, мол, так сильно его ослепляет, даже не может бедняга различить, где листья, а где ягоды… Смешная была карикатура, и сам Бугор хохотал, сразу узнав себя в намалеванном…
Первый день прошел, в общем, довольно спокойно, а вот как выехали во второй… Внешне, однако, ничто не предвещало грозы. Кипит работа. Поустраивались ребята на всех лестницах, приставленных к черешням, а кто и без лестницы обходится; ловко перебираются меж ветвей, как белки, проворные, зоркие, - только листва шелестит да стриженые лбы сквозь гроздья черешен проблескивают… Подъезжают машины, открываются борта, кузов быстро загружается ящиками с черешней, грузовики помчат отсюда на консервный завод, а какие прямо из сада, со свежей, еще в росе, "таврической", - к самолетам, Аэрофлот отправит южную красавицу в города бесчерешневые, людям в Якутию, в Заполярье…
Все довольны трудовым десантом спецшколы: был директор - хвалил, был агроном - хвалил, - подошел с клюкой сторож, бывший мартеновец, человек-гигант, в одной майке, в штанах широких, и тоже любуется работой недавних правонарушителей.
- Можно, оказывается, и честно свой хлеб зарабатывать, - говорит он, опершись на клюку, напоминающую тот черпак, которым металл разливают. - Честный хлеб, он куда сытнее… А то сколько охотников бывает на дармовщину! Как лето, так и штурмуют эти сады, лезут с пляжей, голые, как дикари, отовсюду продираются сквозь живую изгородь… Станешь такого стыдить: "Да ты, поди, уже комсомолец, десять классов, пожалуй, кончил". А он: "Вам жалко? Я только попробовать!" - "Если попробовать, зачем же авоську припас?.." И хоть ты стреляй в них; отсюда отгонишь, они в другом месте лезут да еще зубы скалят, такие стали - ни совести, ни чести.
Открытая душа этот мартеновец, подойдет то к одним, то к другим, расскажет хлопцам о своих недугах, да сколько металла переплавил на заводах, прежде чем пойти в охрану этих райских садов… Но не все же люди такие.
Портит настроение хлопцам новый смотритель от службы режима, он только еще устраивается к ним, проходит испытательный срок и, может, поэтому ко всем придирается, таким въедливым оказался, что хлопцы сразу его невзлюбили, для них он с первого дня Аллигатор, или попросту Крокодил (Хлястик уверяет, что глазки у нового и впрямь очень похожи на крокодильи). Неведомо откуда он и взялся: одни говорят - из гэсовской охраны его выгнали за пьянство, другие - что он будто бы срок отбывал на камышитовом заводе. Сгорбленный, желтолицый, втянув голову в плечи, перебегает от дерева к дереву, вынюхивает, где что не так, кого на чем можно поймать. А тут как раз и случай подвернулся. С консервного завода вернули несколько ящиков, в которых обнаружили фальшь: внизу веточки с листьями и комья земли, а черешней все это сверху только прикрыто… Смотритель ревностно принялся выискивать виновного, с подозрением набрасывался на каждого: "Наверное, твоя работа?" - пока Бугор незаметно для других и словно бы в шутку не кивнул ему на Кульбаку, на передового: он, мол, отмочил… Можно было принять это за шутку, однако придира сразу ухватился, давай сгонять злость на Кульбаке:
- Ах, вот какой ты ударник! Вот почему нормы перевыполняешь! Гонишь на показуху, да? Грош цена таким твоим рекордам! А там, - смотритель кивнул вверх, на дерево, - для кого на макушке оставил? Для воробьев?
- Это не моя черешня, - буркнул мальчишка, оскорбленный подозрением.
- А чья? Кто обрывал? Тебя спрашиваю!
- Не скажу.
- Вот как… Скрываешь? Тогда лезь и сам посрывай все до последней ягодки! Чего же стоишь, лезь!
- Не полезу!
- Последний раз говорю: лезь!
- Нет и нет! - вскричал мальчишка, доведенный до слез, до бешенства этой несправедливостью. Потому что и в самом деле не его это черешня, и ящики бракованные тоже не его, - все хлопцы знают об этом.
- Напрасно вы на него… Он не виноват! - Ребята пытались защитить Кульбаку, но заступничество еще больше разъярило смотрителя.
- Сговор? Круговая порука? Если так, то завтра зашумите к чертям на кукурузу! Вот там позакаляетесь!
Когда Крокодил, так ничего и не добившись тут, отправился к другим сборщикам, чтобы еще на ком-нибудь согнать свою желтую злость, Бугор, торжествуя, аж затанцевал перед Порфиром:
- Убедился теперь, какая правда на свете? Кто сделал, а на ком отозвалось… Доказывай теперь, что ты не верблюд!
И признался, что это он, Бугор, такую шутку с ящиками отколол, потому что после вчерашней карикатуры тоже решил норму перекрыть, выйти в правофланговые… И, как видите, получилось, ибо надо уметь выкручиваться, ибо у него правило такое: делай что хочешь, только не попадайся!
- Я вот теперь как стеклышко, а на тебе Крокодил еще отыграется!..
Грустно стало Порфиру, сразу и желание работать пропало. Так старался, а его еще и виноватым сделали. А может, и прав Бугор? Может, главное - научиться сухим выходить из воды? С этим Бугром у Порфира сложились странные отношения: то между ними доходит до драки, до ножа, то они снова помирятся, уже шушукаются, - непонятное что-то тянуло Кульбаку быть в компании этого татуированного переростка с воловьей шеей, с бандитскими ухватками. Камышанец хоть и смотрел на Бугра, как на болвана, однако вынужден был и считаться с его опытностью в важных житейских делах.
- Ты вот старался, из шкуры лез, чтобы, как и мать, в знатные выйти, - разглагольствовал Бугор, - а чего достиг? То ли дело Бугор: он им земли на дно, веточек с листьями, а ягодками сверху притрусил - и тоже норма! И тоже передовой! Получайте, кушайте!
- А если бы в Заполярье пошло? - выслушав, заметил Гена Буткевич. - Или к тем, что в шахтах?
Бугор задумался на мгновение, потом еще решительнее взмахнул рукой.
- Везде фальшивят! - выкрикнул он. - Нам до одурения толкуют: будь честным, справедливым, а сами? Очень они справедливы? Крокодилова их правда! Не пей, не кури, от сигареты лошадь дохнет, а я же вот не дохну! - И Бугор надсадно затянулся сигаретой, выпуская дым, как фокусник, кольцами. - Моего пахана третий раз уже насильно от алкоголизма лечат, а он оттуда вернется да опять как даст концерт - не знаешь, куда деваться… И такие они все, - рассуждает уверенно Бугор. - Нам нотации пудами, правила тысячами, а для себя у них одно: "Поживем! После нас - хоть потоп! Хоть атомная пустыня!"
- За всех не расписывайся, - возразил Порфир, потому что как раз подумалось: "А мама моя, разве она такая?"
- Наивняк ты. Правдой хочешь жить, ну и живи. Он тебя завтра на кукурузу погонит, а то и совсем за ворота не выпустит…
И главное, что и пожаловаться на Крокодила сейчас некому: директор в командировке, вызвали в министерство на совещание, Ганна Остаповна прихворнула, а Марыся целые дни озабочена устройством нового летнего лагеря, той самой "Бригантины", которая неизвестно еще, с кем и куда поплывет…
Мальчишеский совет, - уже и о работе забыв, - собрался во главе с Бугром под черешней обсудить очень важный для присутствующих вопрос: как проучить Крокодила? Как отомстить ему?
- Чего он цепляется ко всем, халява старая?
- Какое он имеет право?
- Учудить ему что-то надо, - сказал Бугор. - Такое учудить, чтобы лопнул от досады.
Это понравилось компании.
- Учудить! Учудить! - послышались отовсюду веселые правонарушительские голоса.
XXV
Фрегаты облаков белеют по горизонту, а здесь, среди пустынного ландшафта, среди воображаемых лесов Геродотовых, которые когда-то тут зеленели, населенные нимфами, сатирами-фавнами, пробирается нечто похожее на лунный вездеход. Никаких фавнов: безжизненно, голо, один молочай растет. Песчаные наносы желтеют, лобастые кучегуры, чубатые и бесчубые. Иль, может, и вправду где-то там фавны среди них притаились, как козлики, подглядывают: кто едет? кто смеется в том брезентовом шарабане? Так и есть, "газик"-вездеход научно-исследовательской станции. Кроме водителя, парня ироничного, в машине еще доктор наук (он же и директор), симпатичный толстячок в белом костюме, в брыле, да Оксана Кульбака, которая наконец-то вырвалась проведать сына. Собственно, директор сделал ей одолжение: отправляясь на ГЭС, прихватил и ее, так как это почти по дороге. Весело в машине, вспоминают смешное приключение, хотя оно могло закончиться и очень печально… Приключение касалось саперов, которые недавно обезвреживали в этих песках мины и снаряды. Натаскали своих ржавых трофеев целую кучу, заложили взрывчатку, подожгли шнур и бегом к машине. Дрр! дрр! - а она не заводится! Вот тогда-то поневоле пришлось ставить рекорд, убегая вниз, в лозняки. Такую скорость развили, пустившись наутек, что олень мог бы позавидовать… Припомнились также разные шутки, которые откалывал Порфир, в частности, тот знаменитый случай, когда хлопец осами накормил одного станционного болтуна. Есть такой у них, рта не закрывает, ничем его не остановить, когда начнет излагать будущую свою диссертацию, вот Порфир и подсунул ему ломоть кавуна с осами. Тот как хватил - три дня потом не мог разговаривать, язык распух, во рту не помещается… А Порфир с ватагой ходит следом: расскажите, дядя, еще про свою диссертацию.
- Юморист он у тебя, с ним не соскучишься, - говорит Оксане водитель. - Огонь-хлопец…
- Огонь-то огонь, да только как он там сейчас… На пользу ли пойдет ему их целодневная муштра?
- Вышколят! Там умельцы такие, что и зайца научат спички зажигать!.. Педагогам спецшкол, я слыхал, даже платят больше, потому что их работа приравнивается к работе во вредном цеху: несколько лет повоспитывает своих трудных, и уже нервов нет, уже руки трясутся…
- А у нас без Порфира даже слишком тихо стало, - улыбнулся директор станции. - То, бывало, какой-нибудь номер да отколет, чем-нибудь да оживит наш будничный ландшафт… Думаю, он и там штукарит…
- Это уж натура такая: пока чего не сотворит, и спать не ляжет.
- Ох, заводной, - усмехнулся шофер. - Нет, с ним не соскучишься…
- Порой прямо золотое дитя, - сказала Оксана. - И успокоит тебя, обнадежит, и школу обещает больше не пропускать, изо всех сил клянется: конечно, и клятвы у него с фокусом: "Вот чтоб я вчерашнего дня не видал!.."
Теперь сыновьи проказы даже забавляли мать, вызывали снисходительную улыбку, она уже представляла себе скорую встречу с ним, предвкушала радость свидания, добротой и нежностью, нерасплесканною лаской была переполнена ее душа. Надежды на сына, вера в то, что он становится лучше, - это было сейчас самое светлое в ее жизни. Вот только не забудет ли он там о доме родном, не разучится ли за всеми науками и муштрами свою мамусю любить?
Своими сомнениями она поделилась и с доктором наук, которому это было тоже, видно, не безразлично.
- Там, где дети перестают родителей любить, - с грустью сказал он, - там конец всему… Оттуда и начинаются все беды, все несчастья. И прежде всего несчастья для них же самих, для детей. Жаль только, что они приходят к пониманию этого, когда уже бывает поздно…
- Вы считаете, что и Порфир… забудет меня? Отвыкнет?
- Я этого не сказал. Наоборот, мне кажется, в нем есть нравственные устои, богатство чувств… А что хлопец сейчас среди "трудных", на таком испытании, то это не страшно. Не трудности делают нас черствыми… По моим наблюдениям, любовь только крепнет, когда человеку трудно.
- Не обижают ли там его! - вырвалось у матери. - Говорила, правда, учительница, что на уроках труда он хорошо себя показал…
- В мать пошел, - весело сказал водитель. - Да и дед был классный трудяга. Вот был старик! И тоже выдумщик! Едет в аптеку - и ястребок на плече, личная охрана, не тронь, мол, моего хозяина, не то и глаза выцарапаю… Мастер, мастер был твой старик…
- К дочке его тоже вот изо всех стран за опытом едут. Только из машины - сразу: а ну, где тут ваша знаменитая виноградарница?..
- Будет вам, а то перехвалите, - отмахнулась Оксана.
Водитель, закурив, принялся снова за свое:
- Иван Титович, а что будем делать, если ее у нас высватают, - кивнул на Оксану, - и увезут бог знает куда?
- Кому я там нужна, - смутилась Оксана, хотя втайне, кажется, была довольна шутками на эту тему.
- Мы ей тут, на месте, подыщем пару, - сказал Иван Титович. - Обязательно подыщем. Так тому и быть: за счет станции сыграем свадьбу, пусть уж потом налетает контроль…
- Верно, не мешало бы немного расшевелить нашу Камышанку, - не унимался водитель. - А то уж и свадьбы какие-то тусклые…
- Это правда, - поддержала Оксана водителя. - Редко и песню живую услышишь, все больше из радиолы… Мотоциклы по дворам, антенны над головой, каждый в достатке живет, а выйдешь вечером - ни танцев, ни песен… Темно по хатам, только голубенькие огни, как на болоте, в окнах блуждают, - то все наши перед телевизорами сидят, хоккей смотрят, провалился бы он совсем…
- Не ругайся, я тоже хоккейный болельщик, - напомнил водитель. - И тебе подыщем жениха с телевизором. Просватаем за такого, у которого даже два телевизора в хате…