ЧЕРНОЕ И БЕЛОЕ
Если смотреть из окна вагона, скучен зимний вид: черное и белое, белое и черное. Темные ели, светлые поляны, серая кайма ивняка, белая чаша озера. Скучно!
А вы розовый ольшаник видели? Зеленый снег? Оранжевые елки? Лиловые осины? Их можно увидеть. Надо только встать на лыжи и пойти туда, где из окна вагона казалось все черным и белым.
Можно идти в целик. Снег в затишьях такой рыхлый, что новой лыжней не страшно катиться с любой крутизны. Только надо зорко примечать, нет ли впереди обрывчика. Выдадут его светлая кромка и легкая голубая тень. Впрочем, и упасть в такую мягкость не беда; оботрешь лицо, откопаешь лыжи, снег из рукавиц вытряхнешь и дальше.
На полях, где ветрено, горки построже; приходится все время поглядывать, какой снег впереди, Блестящий, чешуйчатый помчит так, что в ушах засвистит, плотный белый схватит лыжи, как руками, а внизу синеватая сыпучая толща подастся и грузно нажмет на ноги.
Склонится солнце, подожжет каемку закатного облака, и на высоком холме шапкой буйно зацветает плодовый сад. Розовые соцветья густо покрывают ветки. Так цветет миндаль. Откуда он здесь, в снежной тишине? Это покрытый инеем ольшаник украсили зоревые лучи. Чуть правее - оранжевые елки стоят вдоль опушки.
Если обернуться к полуночной стороне, увидишь зеленый снег и лиловые осины. Только голубое небо в этот час пропадает. Но и его можно увидеть, если подбежать к березе и взглянуть прямо вверх, вдоль ствола, сквозь кружево веток. Синее-синее небо - точно такое, как над горными ледниками.
Лары
* * *
Сказано в старой энциклопедии: ЛАРЫ (греч., позже - латинск.) - добрые духи, заботятся о благополучии семейств и о здоровье детей, принимают участие в семейных радостях и горе. Стараюсь представить себе эти удивительные существа, похожие и непохожие на нас, людей. Неожиданно приходит мысль - это же наши собаки! Ростом поменьше человека, шерстистые, с горячей красной кровью и таким же сердцем и глазами, как у нас. Они так же чувствуют холод и тепло, боль и ласку, любят домашний уют и совершенно так же, до замирания сердца, радуются просторам полей, таинственности леса, мягкости травы и прохладе речной воды, и, конечно, запахам - в них они разбираются много лучше нас. Они совсем такие же, как мы, только ходят на четырех ногах - так им удобнее - и плохо говорят. Очень досадно и до слез больно бывает, когда понимаешь, что собаке надо рассказать что-то важное, а слов у нее нет.
Они узнают нас после разлуки даже через годы. Мои собаки вежливо встречают приходящих в дом и очень радуются, приветствуют, улыбаются во все зубы, когда приходит знакомый охотник. Они любят и понимают нас. Помню, как в большом горе женщина, рыдая, ткнулась головой в шелковую шерсть сеттера, а он, всегда бойкий, подвижный, лежал не шевелясь, пока хозяйка не успокоилась. Я был свидетелем, как долго, долго белогрудая лаечка ходила на могилу хозяина-охотника, погибшего на лесоповале.
Не может собака рассказать о своей беде. Может быть, поэтому я всегда ощущаю неловкость, чувство как бы вины перед живущим со мной четвероногим другом. А может быть, потому, что знаю, как несправедливы бывают к ним люди. Живут с нами славные лары-собаки, а отношения у нас с ними неравные. Не раз видел, как тоскует собака на пристани, когда отваливает пароход, увозя хозяина. Сколько брошенных бывших щенят бродят осенью и зимой вокруг пустых домов и помоек баз отдыха. А как страшно, когда у бережливого мужика живет нелюбый пес, купленный, чтобы караулить хозяйское добро. А тех, про кого буду дальше рассказывать, никто не обижал.
Рождение гончей
Каждый день, рано-рано утром, мы уходим с Шёлкой гулять. Первое время маленькая вставала с подстилки неохотно, долго потягивалась; отойдя от дома, оглядывалась - не вернуться ли на теплую постель. Теперь - много ли времени прошло? - повзрослела, вскакивает охотно, радуется безмерно, пегим чертиком прыгает по зеленой траве, нагнешься - в губы норовит лизнуть. "Гулять" - теперь понятное, веселое слово.
Имя моей собачки Шелонь - перенял от отца обычай называть выжловок именами рек, - заранее знал, что в семье полное имя не удержится, переиначат обязательно, вот и получилось Шёлка. Привыкли все, и она отзывается. Даже подходит имя - шерсть-то у щенка совсем шелковая, мягкая.
На первых прогулках - с неделю - Шёлка не отходила ни на шаг, потом начала отбегать и вновь прилипала к ногам, как только мы приходили в лес. Еще через неделю и этот страх прошел, и начала моя спутница все чаще и чаще пропадать из глаз.
Надо ли говорить, как быстро проходят летние дни? Удивляться приходится: ну совсем недавно, кажется чуть не на той неделе, нашли первую спелую земляничку, а сегодня уже и черника поспела, и за ужином первый раз зажгли свет. Так все стремительно! И выжловка моя растет стремительно: не помещается уже на подстилке - ноги торчат, длиннющие, не может пробежать под стулом - надо нагибаться, мисочку алюминиевую пришлось сменить - купить вдвое большую. По лесу скачет быстро, уходит далеко, но не теряется: постоянно слышу за спиной быстрый поскок - Шёлка обгоняет меня и вновь пропадает. Часто слышу пискливое повизгивание; не сразу понял, что такое, потом определил: выжловочка отмечает каждый взлет, встречу с любой пичугой - пискнет и дальше скачет. На поле и по берегу с голосом гоняет жаворонков и куличков-перевозчиков. С тетеревами и рябчиками - дело другое: долго кружит на месте подъема выводка, взлаивает, подняв голову, голос чуть грубее - не такой отчаянный цыплячий писк, как по мелким птичкам. Людей и коров встречает отрывистым грозным басом.
А зайцы? Зайцы? Неужели совсем не встречались? Нет, похоже, что было дело. Несколько раз слышался голос Шёлки, чуть другой и, главное, не на одном месте, а быстро продвигающийся. И еще. Раза два - правда, не повезло: очень далеко - слышал какой-то незнакомый голос - может быть, и не Шёлка, чужая собака.
И заяц ей ни к чему - нужен его след. Да! Да! Судьба гончей - всю жизнь взволнованно и страстно мчаться с криком по следу, мечтать догнать и не догонять. В этом счастье. Редко, очень редко сганивают гончие. Догонит - и что же? - оказывается, это только заяц! Может быть, я неправильно, по-человечески сужу, по мне-то думается, что мечта всегда дороже.
Так день за днем, неделю за неделей гуляли мы с Шёлкой по лесу, все дальше и дальше. И какая это радость - наблюдать за молодой кровной собакой! Как она растет, крепнет, как проявляется чутье, прогулочный, ребячливый ход меняется на поиск, на деловой полаз, как волнуют щенка лесные встречи. Ей-богу, это не хуже самой охоты! И уже совершенно не стоит, нечестно вспоминать в это время разгрызенные любимый гребень жены и свои новые туфли.
Наступили дни встречи позднего лета с ранней осенью. Удивительные в своем разнообразии: провальные переходы от неожиданного ливневого студеного буйства к тишайшей кротости возвращенного лета.
Вчера мы с женой устроили Шёлке день рождения - решили отметить полгода со дня появления ее на свет - накормили любимой ухой из окуней и угостили конфеткой: Шёлка неистовая лакомка.
Это вечером, а с утра мы с ней, как всегда, - в лес.
В поле согрелись кузнечики и так зашумели, застрекотали, будто заклинания творят - упрашивают вернуть еще недавнее тепло. Оттаял примороженный к головке сивца шмель и устремился куда-то в тяжелом гудящем полете. Первые в это утро облака пытались вновь утвердить лето, принять обычную ватную округлость - не получилось: тревожными белесыми прядями разлохматились их края. И холодом веет просинь меж облаками, подчеркнутая летучей паутиной.
В лесу влажно и тихо, пожелтел папоротник орляк, рдеют ягоды ландыша, мягко подается под ногой зеленый мох ельника, расцвеченный побрызгами палого листа.
Я расстегнул ошейник: "Стоять! Стоять!" Постояли мы с Шёлкой перед напуском, как полагается, и не одну минуту. Мне хорошо в торжественные минуты наброса, Шёлке трудно - ногами перебирает, на меня часто оглядывается: когда же кончится эта мука?
- Арря! Давай, Шёлка, давай!
В старом высокоствольном березняке поднялся я на высокий бугор над болотом. Папоротник чуть не до горла - земли не видно. И тут пискнула моя выжловочка, как бы в удивлении или от испуга, и запела взволнованно и горячо. Мимо меня, шурша и струйчато колебля резные верхушки папоротников, рядом прошел, прошмыгнул кто-то. Я не видел кто - заяц? лисица? Но Шёлкины белые бока промелькнули там, где слышалось шуршание.
Поет Шёлка, да, да, поет. Невозможно сказать: "Залаяла моя собака". Прямо оскорбительно и неверно.
Шел гон, яркий, без скола, почти без перемолчек. Мчалась выжловка, не разбирая дороги, сквозь высокую траву, хлесткие прутья, через болотную грязь и подпорную воду - за ним, за ним, за убегающим, за тем, кто так маняще пахнет. И пела, кричала во весь голос, то победно чуть гнусаво трубя, когда настигала, то почти рыдая, когда зверь отростал и надо было поскорее доспеть, то металлически звонко вскрикивая от радости и удивления, когда вновь попадала на потерянный след.
Шел гон, ровный, неумолчный, вначале по небольшому кругу под бугром, где я стоял, потом шире. Повела выжловка вторым кругом - голос полный, иногда поддваивает, вышла на мох, заиграло эхо в болотных кромках и островах, будто не одна собака гонит, а две - или бог знает сколько - гремят в тишине лесов.
Сел на пень и слушаю, слушаю. Знаю окрестные места и мысленно следую за выжловкой: там широко разлилась от осенних дождей речушка, большое зеркало воды, прошлепает по нему зверь, обманет - нет, скололась, конечно, но справилась, гонит; а дальше дорога хоть и не сильно езженая, трудно будет все же: перемолчка - и опять справилась; за дорогой чистый лес - тут хорошо, - и верно, ровный гон, а дальше - ох, не дай бог! - на склоне оврага столько ветровала после смерча, тяжело будет… Слушаю, слушаю и боюсь - стихнет, замрет голос, окончится гон. Так и есть! Замолчала, как оборвала, - все, конец, тишина. Со слуха не могла сойти: последний раз хорошо было слышно. Потеряла! Обидно, вот как обидно! Покачал я головой, как от боли, тихонько застонал… Нет! Не скол - перемолчка! Ярко дала голос. Снова радует настойчивый голос Шёлки.
Возликовала душа моя - радость-то, радость какая: родилась новая гончая, свой выкормок, не пропали зря работа и любовь к смешному маленькому существу, принесенному в дом за пазухой. И сколько впереди у нас с Шёлкой совместного счастья - охотничьих дней!
Сошла выжловка со слуха, а я не трублю, не иду в ту сторону - не хочу мешать. Хожу по дорожке и слушаю, слушаю. Оказалось, не один. Пастух встретился, спрашивает: "Что это?" - так необычен голос не дворовой собаки, а кровной выжловки на горячем гону. Идут с грибов сестра моя с мужем, говорят: "Хорошо, что ты здесь, - мы беспокоились: шли мимо болота, там Шёлка лаяла очень странно, с ней что-то случилось?" Не охотники они - не понимают.
И мой друг, сосед по деревне, заядлый гончатник Володя, старый, больной, прошел сто шагов к полю от крыльца, где он отдыхал после положенной двухсотметровой прогулки, и слушал, как выжловка с песней, без скола провела зайца через наши поля к озеру, вернула через лес, через пищугу у реки в болото и увела со слуха, а он все стоял и надеялся, что услышит еще; уверен я, уверен, что слезу уронит, может быть и не одну.
Гон стал угасать и стих недалеко от места подъема. Я сидел там на пеньке и не удивился, когда прибежала Шёлка, горячая, взволнованная. Поджав прутик-гон, шумно лакала воду из лужи. Еще раз посунулась куда-то в сторону, вернулась и вдруг забралась мне на колени. Я поцеловал ее в ровную белую проточину на рыжей голове, не согнал - ведь она еще маленькая, - сказал грубым, охотничьим, приказным голосом сейчас нелепое: "Стоять! Стоять!" Сидел тихо, гладил ее, смотрел, как собачонка, мурлыкнув, закрывает глаза, и думал: "Вот так, звонко и заметно, рождаются новые гончие".
"У нас так принято"
- А скажите, пожалуйста, если перед собакой выскочат сразу два зайца, которого она погонит: правого или левого?
- Это очень опасный случай, - без улыбки отвечает Александр Александрович. - Если зайцы поднялись одновременно и на одинаковом расстоянии, горячая гончая может разорваться пополам!
Константин Николаевич, заметив, что его друг начинает раздражаться, сладко потянулся и сквозь не очень натуральный зевок пробасил:
- Спать пора, народы. Завтра еще до света поднимемся. Пойдем-ка, Саша, на погоду посмотрим.
Под фонарем, крутясь, поблескивала мельчайшая изморось. Влажный воздух был напоен сладковатым запахом палых осиновых листьев. Услышав шаги охотников, в сарайчике заскулили собаки.
- Саша, не сердись, что они тебе такой допрос учинили. Я сказал, что цена подходит, привезу друга, сведущего человека, пусть послушает собак, как скажет, так и будет - куплю или не куплю. Вот и щупали, что, мол, за эксперт.
- Терпеть не могу собачьих барышников!
- Почему барышники? Народ неплохой. Охотники и гончатники заядлые. Ивану Ивановичу понадобилось крышу на доме перекрыть. Расход большой. А у меня так подошло: отпуск на весь ноябрь и премию дали.
- Я, Костя, не против, что собак покупаешь. Рад, что ты охотой увлекся. Сколько тебя, еще молодого, в охоту втягивал? Не получалось. Теперь Анна твоя говорит: "Костя каждый выходной в лесу". А торговлю собаками не люблю, в жизни ни одну не продал. Какая ни на есть - пусть живет. Если плохая - чаще всего сам охотник виноват.
- Смех был, когда я вас познакомил! Сели за стол и вроде обнюхиваться начали…
- Похоже. Тем более, один из них явно на собаку смахивает. Уши большие, лопушками, губы толстые, спереди сжатые, а сбоку посмотреть - зубы видны, как скалится.
- Это Илья Андреевич.
- Второй - маленький, унылый, носик пуговкой, глазки мышиные.
- Это Иван Иванович.
- Он меня больше всего допекал. И всё свое: "У нас так принято. Говорите так, а у нас иначе… И это не по-нашему!" Вроде намека - не суйся в наши дела.
Детским голосом пропела электричка и, притормаживая, простучала колесами за забором. На светлом экране окна появилась тень человека с ружьем.
- Еще охотники подвалили. Надо завтра встать пораньше и отойти подальше.
Константин Николаевич зябко повел плечами:
- Холодно становится, пойдем в дом!
Вышли рано. Иван Иванович не преминул заметить:
- У нас так принято: света нет, а мы в лесу! Не то что городские егеря - до полдня спят.
Только после часа ходьбы настолько посветлело, что Александр Александрович мог разглядеть собак. Выжлец ладный, с хорошей костью, одет нарядно. Только морда совсем седая, глаза поголубели; наверно, и зубов мало осталось. Выжловка молодая. Прекрасная голова: сухая, в хорошем русском типе. Чистые ноги. Жидковата немного. Это ничего, после щенков раздастся…
Первого зайца взяли почти без гона. Смычок дружно помкнул - далеко впереди заяц с подъема пошел прямо на цепь охотников. Александр Александрович видел, как его друг, видимо издалека заметив зайца, приготовился и неподвижно стоял, ожидая. "Научился, знает, что, чуть пошевелись, сучком тресни, кинется заяц в сторону за кусты да кочки, только его и видели".
Глухо хлопнул выстрел.
- Саша! Слышал, какие голоса у собак? И заяц недолго жил.
- Очень жалко, что недолго, - гона не послушали. Ладно, кричи: "Дошел!"
- Дошел! Дошел!
- Да не так, надо протяжно. В лесу слов не понять: "дошел", "пошел"… Надо называть собак резко, отрывисто, а "дошел" кричать протяжно.
- Доше-е-л! Доше-е-л!
Солнце перевалило за полдень, когда в заболоченном лиственном лесу гончие столкнули второго зайца и горячо погнали. Александр Александрович поднялся на бугорок у фундамента старого хутора.
Днепр отдавал басистый голос скуповато и мерно: "Ах! Ах!" Висла лила и лила голос взахлеб, как непрерывную ноту, примолкая только на сколах.
Гон шел небольшими и правильными кругами по низине, где остались охотники. Удивительно было, что заяц, петляя, не наскочил еще на стрелков… Видимо, там очень плотное место: кусты, кочки, тростник.
Гончие скололись. Белоигганный зайчишка резко выкатился из тальника, пробежал полем, вернулся своим следом - сдвоил, прыгнул в сторону - скинулся и опять исчез.
Александр Александрович внимательно наблюдал.
Вот показалась Висла. Пересекла заячий след, вернулась по кромке кустов, где беляк скинулся, и молча побежала дальше. Что же это такое? Заяц был тут, след парной, а она даже не задержалась на нем, голоса не отдала. Вот скачет Днепр. Интересно, что этот покажет? Может быть, заяц мне почудился?..
Ай да старик! Не дошел до следа шагов пять-шесть, свернул по ходу зайца и погнал полным голосом. Тотчас в стороне залилась, пошла наперерез Висла. Так вот в чем дело! Похоже, что у нее совсем нет чутья. Бывает такое, чаще всего после чумы. Теперь она гонит на веру, по голосу Днепра. Какой же это смычок? Что с ним будет через год, когда Днепр сядет на ноги? Кто будет гонять? Бесчутая Висла?
Александр Александрович пошел на удаляющийся гон. Заяц покружился на дальних вырубках и опять вернулся.
"Странный случай, очень странный. Допустить, что хозяева ничего не знают? Не может быть, охотники они дельные. Что же тогда?"
Александр Александрович задумчиво бродил по чавкающим и путаным тропинкам.
Встреча с Иваном Ивановичем произошла неожиданно. Охотники шли навстречу по узенькой дорожке, повернув головы в сторону недалекого гона, и сошлись грудь в грудь.
- Висла давно чумилась? - без всякого вступления спросил Александр Александрович.
- Давно.
- Тяжелая была чума?
- Очень.
Уходя, Иван Иванович обернулся, поднял скорбные совиные брови, наморщил пуговку носа и внимательно посмотрел вслед Александру Александровичу.
Большое и неяркое солнце перевалило на закатную сторону, когда Александр Александрович вернулся на полянку у старого хутора.
Гон приблизился. Беляк показался на соседнем холме и спустился по дороге в овражек. Ясно, что сейчас прискачет прямо к ногам. Ага! Ладно, устроим сейчас маленькое представление.
Рискованно, конечно, если промахнешься и заяц уйдет, - такого от охотников наслушаешься, всю жизнь не забудешь.
Александр Александрович перевел предохранитель и поднял ружье к плечу.
Показались заячьи уши, потом и он сам. Ближе и ближе. Место совершенно чистое, ружье надежное. Слышно, как стучит кровь в ушах, как шуршат по траве заячьи лапы.
Заяц сел рядом с недвижным охотником и, поводя отороченными белой шерсткой ушами, слушал гон.
Александр Александрович улыбнулся: "Фотографа бы сюда", погасил улыбку и закричал громко и протяжно:
- Доше-е-л! Доше-е-л!