* * * *
Станция была расположена от Шантары километрах в трех. Железнодорожная линия прошла в таком отдалении потому, что возле Шантары каждую весну широко разливалась Громотуха, затопляя левобережье в иные весны километра на полтора, на два. Строители побоялись, видимо, что, если проложить дорогу ближе к селу, полыми водами может размыть железнодорожную насыпь.
Кружилин придерживал рвавшегося жеребца. Шоссе было за эти два-три месяца разбито, раздавлено грузовиками, разворочено колесами и гусеницами тракторов. Колдобины и рытвины Полипов приказал Малыгину засыпать гравием и дресвой, и расторопный Малыгин со своими "жохами" держал шоссе в порядке. Недавно Малыгин был мобилизован на фронт. Кружилину и Полипову было не до дороги, и она снова оказалась в плачевном состоянии. "Надо, крайне надо до дождей ее как-то подремонтировать. Иначе в слякоть раскиснет вовсе… Ну, да теперь и у Савельева тоже об этом пусть голова поболит…"
Навстречу беспрерывно шли грузовики, ползли тракторы, волоча за собой тяжелые прицепы с заводским имуществом.
Один из тракторов, поравнявшись, вдруг остановился, из кабины выпрыгнул молодой парень и замахал руками, подбегая. Поликарп Матвеевич натянул вожжи.
- Что тебе?
- Познакомиться хотел, - сказал парень. - Вы ведь секретарь райкома Кружилин…
Серые глаза парня глядели спокойно, только холодно и недоверчиво, из-под кепки свисали перепутанные космы волос.
- Кружилин, верно. А ты-то кто?
- Я Савельев Семен.
- А-а, сын Федора Савельева, значит? Вон ты какой вырос, Семен. - Кружилин снова оглядел парня с любопытством.
- Вырос. Жениться даже хочу.
- На свадьбу, значит, приглашаешь?
- Нет, я насчет брони, которую мне выдали.
Под бровями у Кружилина шевельнулись темные зрачки.
- Понятно. А ты на фронт хочешь?
- А что я, хуже других? У меня была отсрочка от призыва и на действительную, поскольку в МТС трактористов не хватало. Ну, я даже рад был. А сейчас…
Семен сдернул кепку, ладонью сгреб назад волосы, снова притиснул их кепкой.
- Я, Семен, тоже на фронт хотел бы. Да вот тоже не берут.
- Вы - другое дело. Вам и тут дел хватит.
- Тебе, что ли, не хватает?
- Да какое это дело? - Семен кивнул на свой трактор. - Ну конечно, я понимаю… И хлеб надо убирать, и завод строить. Я уже третью неделю заводские грузы вожу. Но ведь девчонку любую поучить два месяца - и она так же рычагами будет двигать.
- Так ведь учить еще надо. А завод ждать будет?
- Ясно… - мрачно уронил Семен. - Значит, не поможете?
- Будет нужда - и без моей помощи призовут.
- Значит, сейчас - нету нужды?
- Пока, выходит, здесь ты нужнее.
Семен постоял молча, глядя куда-то мимо Кружилина, в пустую, еще не тоскливую, но уже начинающую грустнеть степь, сплюнул под колеса и пошел к трактору. Запрыгнув в кабину, дал такой газ, что машина, взревев, затряслась, и Кружилин, ощутив, как задрожала земля, улыбнулся чему-то.
Станционные пути были плотно забиты пыльными железнодорожными составами. Возле путей в беспорядке грудились тракторы, грузовики, пароконные брички, бычьи упряжки. Груженные заводским имуществом машины и подводы тяжело выползали на шоссе, навстречу им почти вереницей шли порожние. Грохот тракторных и автомобильных моторов, рев паровозных гудков, лязг железа, ржанье лошадей, людская ругань и крики - все смешалось в один надсадный, нескончаемый гул.
Но как ни плотно стояли составы, сквозь них протиснулся еще один. Закопченный паровоз подтащил к самому перрону десятка три платформ, груженных станками, тесом, кирпичом, какими-то ящиками. Из единственного в этом составе крытого товарного вагона соскочил мужчина в дождевике, с кожаной фуражкой в руке.
Кружилин сразу узнал его: такой же, как у Федора Савельева, открытый большой лоб и такие же сросшиеся брови. Только усов не было да волосы не черные, а пепельно-серые.
- Здравствуй, Антон Силантьевич.
- Поликарп Матвеевич Кружилин?
- Я.
Антон Савельев не сразу протянул ему руку, секунду-другую помедлил, в упор разглядывая. А потом не сразу отпустил его ладонь.
- Вот мы и прибыли, значит. Это - инженеры нашего завода. Знакомьтесь, товарищи…
Из вагона вышли еще человек пятнадцать, люди все пожилые, солидные. Поликарп Матвеевич пожимал всем по очереди руки, вслушивался в голоса, а сам думал-прикидывал: где же раздобыть жилье для этих специалистов, с семьями они приехали или без семей?
- Ну, посмотрим, что здесь и как, - проговорил Савельев, оглядывая станцию. - С разгрузкой как?
- Делаем все, что можем.
Из-под состава вынырнул Савчук. Парторг уже недели полторы безвылазно торчал на станции, руководя разгрузкой. Он был в замасленной телогрейке и походил сейчас на шофера или тракториста.
- Наконец-то! - воскликнул он, пожал руку Савельеву и всем остальным. - Ну, с чего начинать докладывать?
- Зачем тратить время? Пройдемтесь, товарищи, по станции - сами все увидим. На это - десять минут… - И повернулся к Кружилину: - А вечерком хотел бы поговорить с тобой. Сейчас, вижу, в дальний путь собрался, - кивнул он на кнут, который Кружилин держал в руке.
- Да, уборка. Надо хоть посмотреть, что на полях делается.
- Понятно.
- Насчет ночлега - в райисполкоме что-то организуют. А потом что-нибудь придумаем с жильем. Вы с семьями?
- Едут где-то пока… Значит, до вечера.
…Подремывая под стук лошадиных копыт, Поликарп Матвеевич думал о Савельеве. Проницательный, сразу увидел, что на поля собрался. И что сразу как-то на "ты" начали говорить, тоже хорошо. Проще…
За коробком вздымался хвост белой, как березовый дым, пыли. Пыль высоко не поднималась, но и не оседала, долго плавала над дорогой, постепенно истаивая, как утренний туман.
По обеим сторонам стояла высокой стеной рожь, клонилась к земле тяжелыми, перезревшими колосьями. Неубранная рожь в сентябре? Этого никогда не бывало. А сейчас стоит, осыпается. Не дай бог ветерок ударит покрепче - всю вымолотит.
Над степью сыто, не спеша кружились два или три коршуна, выбирая, видимо, самых разжиревших перепелов. Солнце разошлось, светило по-летнему добросовестно, щедро.
* * * *
На ток колхоза "Красный колос" Поликарп Матвеевич завернул к концу дня. Длинные тени от хлебных скирд лизали землю. Этих скирд вокруг тока было много, штук двенадцать.
По току в беспорядке сновали брички. На кругу молотили лошадьми пшеницу. Покрикивали, понукая усталых лошадей, люди, стучали веялки. Десятка полтора запряженных подвод стояло чуть в сторонке. Брички были нагружены мешками с зерном.
За длинным столом под навесом сидел председатель колхоза Панкрат Назаров. Выставив костлявые плечи, он склонился над чашкой. На другом конце стола полнощекая женщина кисточкой старательно выводила на куске красного ситца буквы.
- А-а, - вместо приветствия протянул Назаров недружелюбно. - Глафира, подай еще лапшички. Садись поужинай.
Женщина бросила кисточку в стакан с разбавленным мелом, принесла глиняную чашку с лапшой, деревянную, обкусанную ложку и большой кусок хлеба. И снова взялась за кисточку.
- Она у нас и повар, и агитатор, и писарь тут. Все вместе, - сказал Панкрат. Поликарп Матвеевич проголодался за день, начал есть, размышляя, что за те годы, пока он жил в Ойротии, Панкрат Назаров сильно сдал, постарел. Он вроде и не похудел, а как-то высох, почернел и покоробился, как долго лежавшая на солнце сосновая плаха.
Панкрат выхлебал свою чашку, заскреб дно коркой хлеба.
- Ну вот, и мыть не надобно. Эй, Петрован!
Подошел бородатый старичок со спокойно-задумчивыми голубыми глазами, поздоровался. Кружилин помнил этого колхозника. Борода его, широкая, как лопата, давно закуржавела, только глаза были по-молодому ясные и чистые.
- Кончайте, - сказал ему Панкрат. - Запрягай и этих всех. Домолотим цепами. - И повернулся к Кружилину: - Хлебный обоз на элеватор отправляем.
Кружилин и без того понял, что готовится хлебный обоз.
- На ночь-то глядя, - буркнула Глафира. - Кони вон как притомились.
- Цыц, баба! - прикрикнул председатель. - Вся в мать, язви тебя! Василису-то Посконову помнишь? Такая есть у нас пронырливая старуха, все сплетни наперед других узнает.
- Что тебе моя мать далась?
- Во-во, вся в нее. Дочь - она всегда точь-в-точь. Володька!
- Ну, вот он я, - подошел мальчишка в залатанной рубахе, босой, запыленный, с вилами в руках.
- Вилы прислони к скирде - и марш в деревню. А то завтрева на уроках дремать будешь. Петрован, запрягайте, чего там мнетесь? На обратном пути коней в логу покормите. Да не грузите больше пятнадцати пудов на бричку. А завтра с утра всех коней на скирдовку пшеницы пустить.
Все это председатель говорил, не сходя с места. Он сидел теперь только спиной к столу, широко расставив ноги в заскорузлых сапогах.
Глафира кончила писать, взяла тряпку, развернула ее перед председателем и Кружилиным. Мокрыми неровными буквами на тряпке было написано: "Хлеб - фронту".
- Ладно, что ли?
- Сойдет. Все одно ночью ничего не видно. Приладьте на головную бричку, - сказал Панкрат не глядя.
Глафира ушла.
- Поздновато ты начал хлеб нынче сдавать, Панкрат Григорьевич, - сказал Кружилин. - Первый обоз это, кажется?
Панкрат долго ничего не отвечал, сидел и смотрел, как запрягают лошадей, как грузят новые брички.
- Поспешишь - людей насмешишь.
Председатель был не в духе, он был недоволен, что приехал секретарь райкома.
Просматривая в райкоме сводки хлебосдачи, Кружилин удивлялся, что в графе против колхоза "Красный колос" неизменно стоит прочерк. Полипов несколько раз докладывал: Назаров не сдает хлеб государству. "Злостно, злостно не сдает… А время, надо же понимать, не мирное сейчас…" - бросил он зловеще в последний раз. Кружилин не имел возможности вырваться в колхоз сам, звонил по телефону. Назаров выслушивал Кружилина спокойно, обещал начать хлебосдачу. И не начинал.
Груженые брички, поскрипывая, отъезжали от хлебных буртов, уступая место порожним. Женщины ведрами и плицами проворно насыпали мешки.
Наконец все подводы были нагружены. Петрован Головлев опять подошел к председателю, но тот только махнул рукой:
- С богом.
Старик, не проронив ни слова, повернул назад. И тотчас заскрипели брички, обоз тронулся.
- А не маловато по пятнадцать пудов на бричку? - спросил Кружилин, когда обоз отъехал.
- Кони приставшие. А завтра скирдовать будем.
- Значит, завтра хлеб не повезешь сдавать?
- Почему? К ночи отправим еще один обоз.
- Еще двадцать подвод по пятнадцать пудов. Всего с сегодняшним шестьсот пудов. Это около сотни центнеров. На календаре вторая половина сентября. Не маловато?
- Сколь можем.
- Мудришь ты, Панкрат, вижу…
Сидевший все время неподвижно, Назаров вскочил.
- Слушай! - И взмахнул обеими руками. - Слушай, я сейчас ругаться буду. По-зверски. А тут народ. Потому пойдем-ка отселя… Ты куда сейчас, в Шантару?
- Туда надо подвигаться.
- Вот и поедем. Мне по пути - я на ток второй бригады. По дороге и поругаемся. В степи одинокой.
Но в "степи одинокой" Назаров ругаться не стал. Едва отъехали от тока, он, остывший уже, спокойно сказал:
- Ежели я мудрю, то по вашим же указаниям.
- Это как понять?
- Просто все понимается… Райкомовское было постановление, чтоб без потерь убрать? Было. В первый же день войны. А я что делаю? Вон, скирды видел необмолоченные на току? Там - вся рожь наша. А в других колхозах? На корню еще половина. А ежели непогодь? То-то и оно. А у нас не обсыплется. Тут пшеница пошла подходить. Косим, скирдуем, насколько сил хватает. Комбайнов эмтээсовских у нас всего два. Что с ними успеешь? Дале - мужиков, самых работящих, на войну повзяли. Коней райисполком половину на этот завод мобилизовал, что эвакуированный. За остальных боюсь, - может статься, для войны заберут. А?
- Может статься.
- Ну вот… Да как же мне делать-то? А хлеб потерять - ты меня как, ладонью по макушке погладишь али кулаком по затылку? Потому и крутимся. Вон, гляди…
В стороне, метрах в четырехстах, десятка три женщин в разноцветных платках и кофтах жали серпами пшеницу и вязали ее в снопы. Заходящее солнце разлилось по жнивью, золотило его, и тугие снопы лежали тоже как золотые слитки.
- Видишь, всяко приловчаемся. Сожнем, составим в суслоны, заскирдуем потом. После обмолотим потихоньку. А хлебосдача будет. Куда мы от хлебосдачи?
- Так-то оно так…
- А что не так?
Но Кружилин на этот вопрос не ответил.
С полкилометра проехали молча. Карька-Сокол, умаявшийся за день, теперь не рвался из оглобель. Панкрат еще раз оглянулся на жниц, проговорил:
- Вот сколь знаю эту Агату Савельеву - не нахвалюсь.
- Она, что ли, там?
- Она. Собрала старушонок - и айда. Эвон сколь за день выпластали. Подмога. - Помедлил и добавил: - Повезло хоть в этом Ивану. Одно слово - звень-баба.
- Что значит - звень?
- Люди - они как церковные колокола. Иной вроде и отлит чисто, на солнышке янтарем горит, по виду так и красивше нету. А ударь - с дребезгом звон, со ржавчиной, вроде в чугунку ударили. А бывает - и на вид неказистый, зеленью изъеден. А тронь - и запоет, вроде бы заря по чистому небу расплывается. Это и есть звень-колокол.
Назаров, пошевеливая спутанными бровями, в которые туго набилась степная пыль, сурово смотрел, как спускалось за острый каменный гребень Звенигоры большое желтое солнце. Край солнечного диска уже расплющился о гранит, подплавился, растекаясь по макушке утеса красно-багровыми ручьями.
Из черных ущелий Звенигоры густыми клубами поднимался вечерний туман. Чудилось, что это не туман вовсе, что это огненные солнечные ручьи стекают в сырые ущелья, а оттуда вспучиваются раскаленные пары…
- А сам Иван как сейчас? - спросил Кружилин.
- Как? Обыкновенно, - ответил Назаров, не отрывая глаз от освещенных вершин Звенигоры. - Пастушит. Хотел его на строительство мельницы поставить. А он - хочу, говорит, один в степи побыть, травяным воздухом подышать, березовый шум послушать. Я, старый пень, сам-то не догадался…
- А Федор как здесь работает?
- Что Федор? В работе он зверь. В сутки разве два-три часа спит.
- Да, да. Полипов хвалил его.
Панкрат Назаров усмехнулся, загреб жесткими пальцами давно не бритый подбородок, ничего не сказал.
- Встречались братья? - спросил Кружилин.
- Нет вроде. Не слыхал. Да им, кажись, обоим это без надобности.
- А сегодня их старший брат приехал, Антон.
- Антон? - Назаров вскинул поблекшие глаза. - Ты скажи! Не помню я его, стерся он весь в памяти. Припоминается только - белявый такой парнишка, бегал все по двору у Савельевых. Лет за десять-двенадцать до революции старый Силантий в Новониколаевск к брату, кажись, его отправил. А годика три спустя Антон этот, слышно было, по царским тюрьмам пошел. И однажды - это хорошо помню, году в девятьсот десятом было - нагрянули в Михайловку жандармы с Новониколаевска, сбежавшего из тюрьмы Антона этого искали… Откуда же он, зачем к нам?
- Директором эвакуированного завода его назначили.
- Ты скажи! - опять удивился Панкрат.
Как ни щедро днем светило солнце, перед закатом быстро посвежело. Вечерний холодок накатывался волнами.
Карька вытащил плетеный коробок на пригорок, и отсюда стали видны распластавшиеся по земле изломанные зубья теней от каменистых вершин Звенигоры. Тени быстро ползли по жнивью, по нескошенным хлебам, съедая пространство, черные зубья вытягивались, заострялись. Затененное пространство как-то скрадывалось, и казалось, это не тени от каменных круч ползут по земле, а сама могучая Звенигора сдвинулась с места и неудержимо приближается.
- Останови-ка, - попросил Панкрат. - Мне тут рядом…
Председатель колхоза вылез из коробка, поджидая, не скажет ли чего еще ему секретарь райкома. Но тот молча курил.
- Начинай, что ли, ругать по-настоящему. Как Полипов сегодня утром. Был он тут у нас. Как вихрь налетел со скандалом. Хлеба-то мы и вправду ничего не сдали пока.
- Я так ругать не буду. И все же, Панкрат Григорьевич, надо маленько нажать на хлебосдачу.
- Н-да… Давят, значит, из области на тебя?
- Интересуются, - неопределенно сказал Кружилин.
Председатель долго тер закаменевшей ладонью о плетеный бок коробка, точно ладонь у него чесалась.
- Ладно, поднажмем. Дорого оно только выйдет, это нажатие. Ну, да, может, бог милостив. Только что заради тебя и поднажму, Поликарп. И то - временно. А вообще-то хлеба сдадим государству ныне хорошо. Урожай славный у нас вышел, видишь… - И старый председатель неуклюже повел вокруг рукой, вздохнул. - Эх, кабы все это рожь была!
Это был старый и больной для всей округи вопрос. В этих местах рожь испокон веков давала урожай в три-четыре раза больше, чем пшеница. До революции местные кулаки сеяли только рожь. Тот же Кафтанов со своих трехсот десятин собирал столько хлеба, что не знал, куда девать его. В иные годы урожаи были настолько обильны, что десятки кафтановских скирд стояли необмолоченными и год и два. Имея постоянно в запасе неограниченное количество хлеба, Кафтанов не увеличивал запашный клин - за глаза было и старых пашен.
После революции и в первые годы коллективизации здесь тоже сеяли почти одну рожь. Но потом вышестоящие организации стали все активнее вмешиваться в размещение зерновых культур. Под их нажимом Кружилину пришлось еще до отъезда в Ойротию несколько потеснить рожь. А сейчас, после возвращения в Шантару, он ужаснулся: посевов ржи во всем районе едва ли наберется тысячи полторы гектаров.
Острые клинья теней уже ползли на пригорок, где стояли Кружилин с Назаровым. Панкрат все тер ладонью о коробок.
- Так как же, Матвеич, посеем на будущий год ржицы-то поболе? - проговорил он тихо. - Ты по весне обещал…
- До будущего года далеко. Там поглядим.
Сперва у Назарова дрогнули спутанные, пропыленные брови, потом скривились обветренные, сухие губы.
- Мы все глядим. Мы все по одной плашке ходим, все оступиться боимся, - заговорил он желчно. - А нам между тем дышать не дают. Сколько мы на этой пшенице теряем, а?
Панкрат Назаров выбрасывал слова тяжело, словно бревна на землю кидал, топтался на пыльной дороге грузно и неуклюже.
- Что ты так меня отчитываешь? - невольно повысил голос Кружилин. - Я, что ли, во всем виноват?
- А кто же?! - выкрикнул старый председатель и уже по-недоброму сверкнул глазами. - Полипов, что ли, один? Да Яшка Алейников? И ты тоже. "До будущего года далеко. Там поглядим". Ишь как ты робко!
- У меня тут права маленькие.
- У меня еще меньше! А вот, к примеру, взял да принял тогда Ивана Савельева в колхоз. Попрыгал-попрыгал Яшка Алейников вокруг меня, да с тем и уехал. А я тем самым, может, человеческому стержню в Иване надломиться не дал, выдюжить помог. А ты вот мне не помогаешь.
Последние слова хлестанули Кружилина больно, чуть не до крови, потому что были несправедливыми, обидными.