Но Субботин на эту улыбку никак не отозвался.
- А ты? - повернулся он к Полипову.
- Долг вежливости, считайте. - Полипов пожевал обиженно губами. - Разве возбраняется?
- Ну, а ты, Антон? Тоже считать долгом?
- Я просто обязан. Ты же, Иван Михайлович, по нашему ведомству… эвакуированными предприятиями занимаешься.
- Ага… Ну, идем. Покажи мне свой завод.
Они шли по перрону - Субботин впереди, остальные на два шага сзади. Субботин шагал крупно и твердо, но спина его сутулилась, морщинистая тонкая шея с трудом, казалось, держит голову. И Кружилин подумал, что Субботин ведь уже старик, ему, кажется, не то шестидесятый, не то шестьдесят первый. Глядя в его чистые сероватые глаза, на розовые, всегда тщательно выбритые, без морщин, щеки, на узкие, будто мальчишеские, плечи, об этом как-то не думалось, даже совершенно поседевшие за последнее время волосы и брови его странным образом не старили. Но сутулившаяся при ходьбе спина и эта тонкая, старческая шея выдавали возраст.
В машине он молчал, сердито насупившись. Молчал и потом, когда ходил по территории завода, между огромных земляных курганов, недостроенных, окруженных лесами корпусов, наваленных повсюду безобразными кучами строительных материалов - кирпича, леса, проволоки, листового железа. Он, ничего не спрашивая, ходил из конца в конец огромной развороченной площадки, за ним, увязая в грязи, двигались толпой Савельев, Кружилин, Полипов и встретивший их у ворот главный инженер Нечаев.
На заводской площадке и примыкавшей к ней территории царил на первый взгляд невообразимый хаос: подъезжали и отъезжали грузовики, махали ковшами экскаваторы, рывшие какие-то ямы, всюду сновали люди - озябшие, перемокшие, кто в дождевиках, кто с мешками на головах. Люди кричали, ругались, что-то требовали, машины натужно гудели, еле вытаскивая из засасывающей грязи кузова, буксовали…
И странным казалось, что только каменщики, маячившие на стенах корпусов, не кричали, не ругались, не суетились. Не обращая внимания на суматоху внизу, на ливший сверху изнуряющий, холодный, вперемешку со снегом дождь, они молча и сердито делали свое дело, время от времени бросая отрывисто вниз:
- Кирпичей!
- Раствору! Дрыхнете там…
Обойдя площадку, Субботин так же молча зашел в один из недостроенных корпусов.
Стены его были уже возведены, положены поперечные балки для устройства перекрытия. Сверху сыпались искры электросварки, а внизу, у гудящих станков, не обращая внимания на дождь, на эти сыпавшиеся сверху искры, работали перемокшие люди. Проходы между четырьмя рядами станков были застланы мокрыми досками. По каждому проходу женщины катали четырехколесные тележки, собирая в кузовки готовые головки артиллерийских снарядов, отвозили их через широкий проем в торцевой стене корпуса в длинный дощатый сарай, закрытый толем.
Субботин стоял в цехе минут пять, глядел на рабочих у станков, на женщин, катавших тележки, как-то скорбно опустив уголки плотно сжатых губ. И вдруг, повернувшись к Полипову, задал странный вопрос:
- А каким хлебом вы кормите их, всех этих рабочих? Ржаным или пшеничным?
- Не понимаю… - ответил тот. Веки его вздрагивали.
Субботин усмехнулся, потуже надвинул кожаную фуражку.
- Я припоминаю, Петр Петрович, у тебя, когда ты волновался, губы дергались. А теперь, гляжу, и веки начинают трястись.
- При чем тут мои веки и губы? - сказал Полипов, теперь сухо, подчеркнуто сдержанно.
- Ну-с, покажите мне еще ваш знаменитый "Копай-город"…
Огромная котловина, вокруг которой шло строительство землянок, была окружена, как ожерельем, горами мокрой, осклизлой земли. Экскаваторов тут не было, потому что рытье землянок давно закончили, многие из них заселены, остальные обшивались досками, перекрывались сверху деревянными брусьями и засыпались грунтом. Под длинным дощатым навесом было устроено что-то вроде временной столярки. Там визжала циркулярная пила, с полсотни пожилых мужчин и стариков строгали доски, сколачивали оконные и дверные коробки.
Субботин прошелся под навесом, поглядел на горы земли, на торчавшие прямо из-под земли печные трубы, многие из которых дымились. Скользя по мокрому откосу, рискуя съехать вниз, в котловину, он пошел к одной из землянок, махнув своим спутникам, чтобы они дожидались его под навесом.
Землянка была просторная, с двумя отделениями, но темная. В первой половине этой земляной норы стояла небольшая печь. У плиты копошилась какая-то старуха с растрепанными волосами, мешала поварешкой в кастрюле. По стенам землянки тянулись широкие нары, на них валялось тряпье. На нарах с правой стороны спали рядом мужчина и молодая женщина. Пахло кислым борщом, но сквозь этот резкий запах пробивался глохнущий уже аромат сосновых досок.
Субботин поздоровался. Старуха поглядела на него и ничего не сказала.
- Тяжко, значит, мамаша? - спросил Субботин и, сняв фуражку, присел на табурет.
- Да уж чего хорошего… Вон, видишь, молодожены-то как спят! - кивнула старуха на нары. - Умаялись, сердешные, с ночной смены обои, промокли до костей. Дочка это моя… А тут еще кроме нас две семьи живут. Вот и думай - тяжко ли, вольготно ли… А ты кто такой?
- Я из Новосибирска. Секретарь обкома.
- А-а… - равнодушно протянула старуха.
Потом она оставила свою кастрюлю, села напротив Субботина на другой табурет, вытерла сухие жилистые руки фартуком.
- Глядишь, значит, как народ мыкается?
- Гляжу…
- Помочь, видно, хошь людям-то?
- Чем же помочь могу?
- Да уж тем хотя бы, что ходишь вот, смотришь, - помолчав, ответила старуха. И у Субботина защипало сердце от чего-то. - Посмотришь на это все - как же душа-то не обольется? Ежели и было в ней что худого, все обчистится, смоется. Ежели человеческая душа-то. Значит, шибче людей-то после любить будешь…
Встала и принялась за свою кастрюлю. Субботин вышел из землянки.
Кружилин, Савельев, Нечаев и Полипов ждали его под навесом.
- Что ж, картина ясная, - сказал он. - Больных много?
- К удивлению, не так уж и много, - ответил Савельев. - Простуда в основном.
- Где лечите?
- В районной поликлинике. А вон засыпной барак. Это заводская больница. Можно зайти посмотреть.
- А рядом что за строения возводятся?
- Жилые бараки. В каждом по сорок комнат. Заложили пока двенадцать зданий. После Ноябрьских праздников заложим еще десятка четыре. Лес на подходе. Ну, а там с жильем - по мере поступления стройматериала. Людей для строительства найдем. Рабочих в землянках больше одной зимы держать нельзя.
- Да, нельзя. - Секретарь обкома поднял тяжелый взгляд на Полипова. - Там, в землянке, любопытная старуха живет. Как-нибудь загляни-ка, поговори с ней. Тебе полезно будет.
Полипов выслушал это, пожал непонимающе плечами.
- Как Лиза твоя, Антон? - спросил Субботин. - Очень, очень хочу ее увидеть…
- Ничего, держится. Заходи, увидитесь… Кстати, и переночевать у нас можно.
- Да, я обязательно зайду. Что ж, товарищи, спасибо, что показали завод… Можете быть свободными. А мы с Поликарпом Матвеевичем по району проедем.
Кружилин с удивлением взглянул на Субботина. Но тот, прощаясь, пожимал руки Савельеву, Нечаеву, Полипову.
Когда остались вдвоем, Кружилин спросил:
- Это ты серьезно по району хочешь? На машине не проехать.
- Серьезно. Хоть бы в колхоз "Красный колос". Кажется, именно этот колхоз нынче больше других сдал хлеба государству? Дождевик какой-нибудь найдется для меня?
* * * *
Карька-Сокол, гулко шлепая копытами по жидкой грязи, перемешанной со снегом, легко вынес коробок на окраину села. Застоявшийся жеребец шел рысью, с колес летели ошметки грязи. Но постепенно сбавлял ход и наконец потащился шагом, широко раздувая лоснящиеся бока.
"Зачем же все-таки приехал в район Субботин? - пытался догадаться Кружилин. - Завод оглядел мельком, в подробности не вникая. Зачем ему в колхоз, именно в "Красный колос"? Неужели в связи с самовольством Назарова?" Он, Кружилин, невольно подумал об этом, когда Субботин задал Полипову действительно на первый взгляд странный, неуместный, глуповатый даже вопрос: каким хлебом кормят рабочих - ржаным или пшеничным? Но, во-первых, Субботин с начала войны занимается делами эвакуированных предприятий. Во-вторых, Кружилин не докладывал никому в области, что Назаров засеял половину пашни рожью, а Полипов снял все-таки вопрос о Назарове с повестки исполкома.
Дождь со снегом все шел и шел, промозглый, нескончаемый. И вдруг повалил густыми, лохматыми перьями только снег. Снег сыпался сверху тяжело и торопливо, плотной шторой занавесив со всех сторон и без того тусклое пространство. Через несколько минут мокрые поля, грязная дорога - все было залеплено, укрыто им, точно с неба упала гигантская простыня. Клочья этой простыни висели на придорожных кустарниках, на дымящемся крупе жеребца…
- Ложится матушка-зима, - проговорил Кружилин. - Слышишь, как холодает?
- Наверное, - отозвался Субботин. И, как бы догадавшись о мыслях Кружилина, добавил: - Ты не удивляйся, что я в колхоз еду. С пятнадцатого октября я снова сельским хозяйством занимаюсь.
- Ну что ж, и хорошо. Я очень рад, - сказал Кружилин. А про себя подумал: "Насчет Назарова".
- Но, зная положение дел в области с размещением эвакуированных предприятий, я тебе вот что скажу… В землянках людей, конечно, нельзя долго держать. Вы двенадцать бараков строите по сорок комнат, ждете еще много леса. Только вряд ли дождетесь.
- Почему? - спросил Кружилин.
- А ты как думаешь? - сдержанно проговорил Субботин.
- Понятно…
- Да, эвакуация продолжается, - мягко заговорил Субботин. - Прибывающие на новые места заводы, фабрики надо пускать в ход. А ваш завод что же - уже действует, уже дает продукцию.
Снег то переставал, и тогда открывались побелевшие просторы, виднелись по сторонам заснеженные холмы, то снова начинал сыпаться гуще прежнего.
В воздухе все холодало. Карька затащил ходок на вершину увала и пошел вниз веселее. Справа осталась Звенигора, невидимая сейчас за сплошной качающейся серой стеной падающего снега.
Свежий снег, видимо, волновал жеребца, он мотал головой и фыркал, старался временами перейти даже на рысь. Но Кружилин каждый раз легонько сдерживал его.
Колеса оставляли на дороге черные рваные колеи. Впрочем, снег тут же забеливал их, засыпал.
Впереди послышались неясные, приглушенные сперва голоса, свист, какие-то выкрики. Все это приближалось, ползло навстречу, потом взлетел, покрывая разноголосый шум, чей-то голос:
- Н-но, соколики-и!.. Веселей, веселей! Подмогай, подмогай шибче - только на увал вытянуть! Н-но-о!..
Голос был мальчишеский, звонкий, он легко прокалывал снежную коловерть и звенел под капюшоном Кружилина, как под колоколом. Сквозь снежную карусель показалась бричка, за ней, как в тумане, замаячила другая, еще дальше зачернелась третья…
Навстречу Кружилину и Субботину карабкался на увал целый обоз. Измазанные снегом лошаденки, припадая на передние ноги, с трудом тащили груженые, прикрытые брезентом брички. Клейкая грязь со снегом наматывалась на колеса, лошади выбивались из сил, каждую бричку подталкивали двое-трое ребятишек-подростков. Кто в чем - в сапогах, в ботинках, в шапках, в фуражках, тоже густо облепленные мокрым снегом, они орали, свистели, размахивали бичами.
- Хлеб, что ли, везут? - спросил Субботин.
- Кажется.
- Откуда?
- Из "Красного колоса". Ихние лошади… Только кто это выдумал - одних ребятишек пустить в такую погоду?! - Кружилин натянул вожжи, соскочил с ходка. - Сто-ой!
Обоз продолжал двигаться.
- Стой, говорю…
- Что ты кричишь? - спросил подошедший от ближайшей брички мальчишка лет двенадцати-тринадцати, с бичом, в старой, не по росту, тужурке. - А-а… Сто-ой, ребята-а…
Обоз остановился. Со всех концов начали подходить такие же ребятишки, окружили толпой.
- Ты знаешь меня? - спросил Кружилин.
- Видал, как же… Мы хлеб на элеватор везем.
- Вижу. Кто старший?
- Я.
- А ты-то кто? Чей будешь?
- Савельев я. Володька. А что?
- Взрослые есть с вами?
Расталкивая ребятишек, к ходку протиснулся щупленький бородатый старичок в зипуне, в мокрой шапчонке, вытянув шею пытался разглядеть Кружилина.
- Что за начальство тута? А-а, райкомовское…
- Здравствуй, Петрован Никифорович. А я думал - одних ребят послали.
- Дык Панкрат с греха с имя сбился, - ткнул Петрован Головлев кулаком куда-то в сторону. - Куды, грит, в такую погоду хлеб везти? Оно, правда, как выехали, снегу-то не было еще…
- У нас обязательство такое - к двадцать второму октября сдать пионерский хлебный обоз для Красной Армии, - сказал Володька. - Это наш класс, - кивнул он на ребятишек. - Мы серпами целую полосу выжали, в снопы связали. И обмолотили сами, провеяли… Сегодня - со школы отпросились, последний срок потому что…
- Дык я и говорю - председатель наш с греха сбился, - опять заговорил Головлев. - Потом рукой махнул: поезжай, грит, с имя, Петрован…
- Понятно… Прежде чем назад ехать, обсушитесь в элеваторной дежурке.
- Само собой…
- Назаров где? В Михайловке?
- Не, он на второй бригаде. Там скырду вчерась молотить разчали, а тут ночью дождь полил. Ну, бабенки растерялись. Чуть не угробили скырду-то, не промочили. Ладно Панкрат прискакал как очумелый, заставил соломой сверху завалить скырду. Сам стоял под дождем, вершил… Зверем рыкал на всех сверху-то. Потом этот обоз отправил да спать лег. Можа, проснулся уж.
Пока старик выкладывал все это, обоз тронулся, загикали, закричали ребятишки.
- Вы прямо туда и айдате, на вторую бригаду…
- Туда и поедем, - сказал Субботин и закрыл глаза, будто задремал. До самого конца пути он не проронил ни слова.
Вторая бригада колхоза "Красный колос" - несколько деревянных строений, почерневших от времени, прилепившихся на самой кромке леса: два жилых дома - для полеводов и животноводов, стряпка, амбар, хозяйственный сарай, пригон для скота и огромная теплая рига. На запад расстилалась степь, пахотные земли, которые ограничивались Громотухой и Звенигорой. Дальше, за горой и речкой, были земли другого колхоза, который назывался "Красный партизан". На восток шли леса с озерами и болотами. Лес испокон веков называли тайгой, хотя километров на пятнадцать вокруг, кроме березы, осины да редких небольших сосенок, ничего не было. Настоящая тайга начиналась дальше, к востоку, за Журавлиными болотами, за Огневскими ключами. Земли за озером, на берегу которого когда-то была заимка Кафтанова, отходили третьему колхозу.
Пригон для скота - большой, огороженный жердями квадрат земли - был заснежен и пуст: скот держали тут только летом. Но вокруг риги суетились люди. От черного широкого зева ее ворот до открытых дверей амбара были настланы плахи. По этим плахам женщины беспрерывно катили тачки, в каждой тачке лежало по мешку с зерном.
Когда Кружилин с Субботиным подъезжали к бригаде, снег прекратился - сразу посветлело, горизонты распахнулись. Земля, еще сегодня утром черная, унылая, обессилевшая, от края до края помолодела и обновилась. Укрытая первым, ослепительной белизны снегом, она будто вздохнула облегченно и, как человек, наработавшийся за день и добравшийся наконец до постели, затихла… Боясь шевельнуться, боясь нарушить этот первый, еще не крепкий, но самый сладкий и пленительный сон земли, безмолвно стояли деревья с отяжелевшими, заснеженными ветками. Безмолвно плавали где-то между серых облаков побелевшие утесы Звенигоры. Утесы то виднелись сквозь клочья туч, то исчезали, и казалось, каменные великаны кланяются земле, свершившей то, что положено свершать ей от сотворения мира каждый год, - весной, проснувшись, зацвесть, все лето зреть и наливаться силами, а осенью радостно и щедро рожать и, обессилев, ложиться под снег и копить всю зиму новые жизненные соки.
Панкрат Назаров действительно спал на деревянном расшатанном топчане, прикрывшись тулупом. В доме топилась печь, возле которой грузная деваха мыла в тазу картошку. Увидев вошедших, она молча подошла к топчану, вытирая об фартук на ходу руки.
- Вставай, дядя Панкрат. К тебе приехали…
Председатель колхоза поднялся, спустил с топчана голые жилистые ноги, закашлялся. Глянув в окошко, он перестал кашлять, по его измятому лицу скользнуло что-то вроде улыбки.
- Зима-матушка, слава тебе, господи… - И только после этого поднял глаза на вошедших. - А-а, вон кого бог послал… Милости просим! Тонька, приставь чайку нам…
- Пейте, вон полная чугунка кипятку. - Девушка легко выволокла ухватом из печки двухведерный чугунище, поставила на стол три жестяные кружки, синюю чашку с медом. - Пейте, а я в стряпку пойду, баб кормить.
- Ступай, ступай, - махнул ей Назаров. И пояснил Кружилину с Субботиным: - Семена вчерась заставил бабенок молотить. А тут дождь хлынул. Едва не угробили семенную скирду-то, язви их… - И, видимо подумав, что приезжим непонятно, как они чуть не угробили семенную скирду, добавил: - Потому что бабье несмышленое - визгу много, а толку мало.
- Мы знаем, - сказал Кружилин. - Петрована Головлева на увале встретили с ребятишками.