Иван глядел на конец коридора, где высилось здание, похожее на купол без креста, - это там должен быть колодец, из которого потечет вода на завод. В том месте и было наибольшее движение. Неустроев повел человек десять, в том числе и Ивана, через груды песку, гравия, глины и всяких стройматериалов, через которые приходилось пробираться к оголовку. Содрогаясь от предстоящей неизвестной работы подо льдом, где-то там в глубине реки, Иван свернул вслед за другими в коридор по деревянному настилу. Подошли к двери. Оттуда шли глухие шумы. Вошли туда. Иван думал, что там кромешная тьма, и был чрезмерно удивлен, когда от обилия света, идущего отовсюду, стало резать глаза. Он на минуту зажмурился.
- Выходи! - закричал Неустроев вниз. - Смена пришла.
Иван не знал, куда глядеть: сеть стропил и перекладин, как паутина, сверху донизу заполняла пространство массой электрических лампочек, а в полу, на котором стояли они, он увидел дыру, и через нее глубоко вниз спускалась лестница в шахту, очень, казалось, узкую. Там мелькали в ослепительном свете люди, взмахивая лопатами. А под ними чернела вода.
Голос Неустроева отдался над головами, но вниз не проник. Неустроев спустился ниже и опять закричал. На одной из площадок бригада встретилась с потными, красными людьми, поднимающимися наверх. Впереди их шел человек в красноармейской шинели и в кожаном картузе, со скуластым лицом и слегка вздернутым носом.
- Товарищ Кузьма, - говорили ему все люди сразу, - вода одолевает, текст и текет. Разве ее, окаянную, возьмешь чем?
И голос Кузьмы отдавался глухо:
- Один предлагает уже подрезать заборы и тем спасти их от напора льда. Полая вода пройдет - тогда, мол, и вновь за работу. А когда пройдет полая вода? Когда, спрашиваю?
Шум, дотоле делавший голоса людей плохо слышными, увеличился. Точно сто мельничных колес расплескивали воду в разные стороны: так шла вода, выкачиваемая снизу десятком насосов. Из дырявых рукавов часть ее падала обратно звонкими струями и тяжелой капелью. В этот голос воды врезывалось спорое пыхтенье моторов.
Спустились на дно реки, а потом и ниже дна, к вырытому колодцу, и остановились, усевшись на мокрых перекладинах.
- Как же тут быть? - спросил кто-то из ребят. - Ведь сплошной океан.
- Вот который месяц насосы качают воду отсюда, а рабочие ждут, когда воды станет мало и можно будет рыть землю, и все-таки вода мешает. Вон она!
Неустроев указал в угол колодца, где было заметно, как подземная струя колыхала воду. Иван увидел, что он в кирпичном мешке, мокрые стены окружены бревенчатыми заборами, меж которыми набита земля, чтобы преградить путь воды к колодцу. Колодец надо было вырыть не меньше как на два метра ниже уровня дна. Рабочие выбирали из воды песок, он полз опять, образуя на дне колодца ровный пол, а стены колодца в это время опускались под тяжестью своей и наложенного на них песку, поднятого со дна. Вода находила себе пути, пробиралась под заборы, размывала землю и била ключом из-под каменной стены колодца. Ничего не предпринимали люди, стояли и ежились. А рабочий говорил:
- Тут целыми часами стоим вот и ничего не делаем. Насосы работают, моторы работают, а рабочим нечего делать: вода не пускает. Рабочие даже сложили пословицу: "Ну, водоканал строй - хоть работай, хоть стой, а денежка верная".
Несколько минут спустя включили в работу еще несколько насосов, они потянули воду, и урчанье моторов усилилось. Голос человечий тонул в этом шуме. Вода стала пропадать, вскоре сбоку показался песок-плывун, потом моторы остановились, насосы перестали пить воду, стало как-то удивительно тихо. В это время Неустроев сказал:
- Приниматься надо, - и сам первым полез в воду. - Мы же все-таки ударники.
- Что стоите? - кричали сверху. - Вода не ждет, она притаилась!
Ударники взмахнули лопатами и стали, быстро поддавая, бросать плывун в чугунный ковш, поданный сверху. Ноги увязали в песке. Иван заметил, что Неустроев не зря торопил людей, стоя в ушу колодца и указывая, где копать, потому что песок становился все жиже и стоять почти не было возможности. Вдруг Неустроев вскрикнул, отскочил, так что забрызгал Ивана водой, и выронил лопату. Лопата стала погружаться в жижу очень быстро, потому что из-под стены, где брал землю Неустроев, хлынула струя воды и моментально закрыла песок.
Вода быстро достигала колен землекопов. Сверху, бренча цепями, подняли ковш над головами ударников, и рабочие стали выбираться со дна колодца, кто как мог.
На людей Неустроев закричал истошно:
- Куда прете? Опять рыть будем скоро.
Вновь забормотали моторы, и рукава насосов уткнулись в дно колодца. Рабочие-ударники расселись на перекладинах в ожидании осушки.
- Это ведь самый большой водопровод в Союзе. Московский, например, в Рублеве, дает пятнадцать миллионов ведер в сутки, а наш будет давать восемнадцать, - сказал Неустроев.
Вода все больше накоплялась в колодце, хотя насосы вес время работали. По лестнице осторожно спустился американец Кросби, консультант строительства.
- Как тут работать, видишь сам, - услышали ударники слова десятника к переводчику.
- Инженер Кросби предлагает вам сделать песчаную подсыпку снаружи перемычки, - ответил переводчик.
Десятник махнул рукой и уныло полез вверх по лестнице. Ударники поднялись за ним на лед.
Через минуту грузовики уже подбегали к перемычке оголовка и механически опускали зады своих кузовов. И песок сам сползал к стене забора со стороны течения. Песок брали с берегового отрога, рядом. "Мерседесы" с ударниками на них выстраивались в линию подле экскаватора, а тот, поворачиваясь и глухо вопя, бросал в кузова огромные глыбы мерзлого песку. Опять визжал, опять поворачивался, опять ухал. На тачках люди тоже подвозили песок к забору и лопатами бросали в глубину речную. Из самой галереи водозабора шел гул: копрами забивались там шпунтовые сваи. Методическое аханье железной бабы оглашало воздух, в нем путались вскрики возчиков, жужжанье компрессоров, шарканье электрических пил.
Иван опьянело носился за другими, покорный их движениям. Потом опять очутился тут Кросби и приказал Неустроеву "испытать дно" оголовка. Когда ударники стремительно спустились вниз, оказалось, что вода все-таки не сбывала. Неустроев первым прыгнул в песок и один начал, стоя по колени в воде, поддевать плывун лопатой. Плывун не держался на лопате.
- Не лазьте уж, - сказал с лестницы Кузьма, - идет вода и идет. Всё дело в перемычках.
К вечеру партию Неустроева сменили, и, поужинав, Иван грохнулся на тюфяк как убитый.
Но через час прибежали посланцы в барак, подняли всех. Иван поднялся, чуя ломоту в костях, и увидел встрепанных, суматошно одевающихся людей. Неустроев подгонял их будоражливым призывом.
На льду уже раскинута была палатка, перед ней горел костер: люди здесь отогревались; Иван узнал, что бригада будет дежурить всю ночь на дне оголовка. Электричество далеко отбрасывало свет на скатерть льда, и по ней ползли тенями люди. Гулы заполняли всю окрестность реки, и это создавало обстановку боевой тревоги. До самого утра люди откачивали воду попеременно, партиями, и вынимали песок со дна, - мокрые, иззябшие. Чуть-чуть стоило присмиреть воде, и колодец был бы очищен. Но, как на грех, вода стала прибывать очень быстро. Люди вверху заохали, кто-то тревожно вскрикнул, и разом наступила тишина. Только и слышно было, как звонко шлепались капли с насосов в воду. И вскоре сбежал вниз механик и донес, что испортились два мотора и вода пуще шалеет. Пыл рабочих разом спал. Иван молчал, точно тайный провидец. Когда пошли в теплушку докуривать, он вымолвил:
- Разве реку вычерпаешь? Пустая затея.
Никто не ответил, только поежились некоторые, да у Неустроева ноздри шире раздулись при этом. Сурово сплевывая, пришел Мозгуй и начал шептаться с Неустроевым. Иван слышал, как Мозгун докладывал товарищу о дезертирах, убежавших домой на Пасху. Неустроев ответил:
- Крестьянские настроения очень сильны в бригаде, и заговорил еще тише.
Спустя малое время изнемогший Иван опять стоял у дна колодца и, бодрясь, как и другие, ждал начала бетонировки. Бетонщики стояли наготове, уже был приделан ими желоб для пуска бетона, припасен гравий и песок на дно. Вода наконец присмирела. Малюсенькой струйкой бежала она из угла, но её никто больше не боялся. Вот-вот она притихнет вовсе. От нетерпенья бетонщик сунул рогожу под цементную стену оголовка: вода вовсе исчезла. Другой сунул фартук туда же и шутливо перекрестился.
- Давай, братцы! - кричал он наверх.
Рабочие начали лить бетон. Но одновременно с этим вода выперла из-под стены и широкой струей разлилась по дну оголовка.
- Ребята, да что это?! - крикнул вдруг Мозгун.
Он бросился на песок, увязая в нем, сбрасывая с плеч спецовку, и сунул ее навстречу струе под стену. Рабочие, один за другим, посбрасывали спецовки, и Мозгун отправил их таким же порядком. На момент вода смирилась, но потом еще с большим шумом вытолкнула спецовки. Ударники отскочили на стропила.
С площадки махал рукою Кросби, а переводчик кричал:
- Мешки нужны, и только мешки. Он жалуется, что в стране, где строят заводы, нет мешков, чтобы их наполнить песком и загородить течь.
Иван увидел потом - как-то разом завертелись вихрем люди. Когда тронулась бригада к бараку, слова Мозгуна отдались у него в ушах.
- Тридцать тюфяков эти мешки заменят.
Ударники, вытряхнув из матрасов целый стог мочала и соломы, вернулись к водозабору. Иван сделал то же, но солому пахучую вывалил отдельно от всех. Когда он пришел на берег, то в тюфяки уже накладывали песок и спускали их вниз. Он услышал гул одобрения. Как-то так получилось, что он уверился - и без него обойдутся. Он отъединился от прочих на момент. И вот, когда он стоял у стропила, чья-то рука отдернула его за спецовку и ухватилась за карман. Иван обернулся и увидел Неустроева. С искаженным лицом выдирал он у Ивана матрас, скомканный в узелок.
- Шкурник, мякинное твое брюхо! - прошипел Неустроев.
Никого больше не было рядом. Иван толкнул его в грудь.
Увидел, как Неустроев, вскинув руки, полетел на лед, ударился плашмя о льдину. Она зазвенела, точно жестяная посуда. Иван в испуге бросился к оголовку, слыша позади крик и стоны.
"Узнали? Увидели?" - пронеслось тоскливо в голове.
И вот он безучастно смотрел, как бетонщики ровняли дно оголовка. Торжествовала тишина, и в ней слышны были облегченные вздохи людей. А у него голова шла кругом.
"Неужели прикончил наглухо?"
Глава V
СКАЗКА ПРО ИВАНУШКУ-ДУРАЧКА
Когда вовсе рассвело, Иван, выйдя на лед, увидел, как молча понесли Константина Неустроева товарищи к палатке. Рука его плетью висела в воздухе. Изо рта текла струйка крови.
Ивана разобрал страх. Завтракать он не пошел; но, когда настало время работы, дерзко явился на лёд. В самый разгар дела, засунув руки в карманы, прошел он мимо работающих. Но никто не сказал ему забористого слова, и стало отгого очень скучно.
"Накостыляю тому, кто подвернется, и утеку", - промелькнуло в голове.
Он все больше внутренне горячился, припоминая, каким лучшим работником был на деревне. Воза навивал всем на диво, как стаканы. Широченные клал в поле валы скошенной ржи и гречихи, всех раньше обмолачивался, за то и был ему почет. Ведь он угадывал добротность хлебов по январским метелям, по весеннему половодью, безопрометчиво определяя густоту пойм. Он знал, каковы будут корма летом. "Голова! - говорили про него на деревне. - Весь в батьку, чертов сын, чуется сразу переходниковская порода".
Иван петушисто подошел к Мозгуну и сказал:
- Заваливать реку песком - все равно что толочь воду в ступе. Глупость одна.
- Э, братец ты мой, павших в честном бою не судят.
Когда сели обедать, Иван норовил показать, что вот он вровень со всеми ест, хоть и не заслужил обеда. И все прислушивался, не заденет ли кто его, но никто не задел, и стало от этого еще горше.
Налитый безотчетной тревогой, он дальними тропами обошел завод кругом. Когда зажглась на небе первая звезда и потемнели скелеты железных конструкций, пробрался к Монастырке задами. Подле сада его пролегали рельсы, а дом стоял оголенный со всех сторон. С бьющимся сердцем Иван подошел к двери и постучал. Неужели опять старая жизнь с женой в своей хате? Другое не приходило в голову. Лениво проскрипела дверь, закашлялся кто-то и спросил, не открывая сеней:
- Ну, кому что надо?
Голос был мужской, сердитый.
- Анфиса Переходникова разве не тут проживает? - произнес Иван, замирая от предчувствия.
- Дом здесь казенный, - ответил тот же голос из-за двери. - И казенные люди в нем живут.
Дверь шумно захлопнулась при этом… Иван вышел на проулок, потом заглянул в окно своего дома, увидел на стене плакат с изображением автомобиля, на лавке лежали ватерпас и рулетка.
Он отошел от избы. Шорохи в деревне были чужие. Где-то урчал трактор, пахло перегорелым бензином, посреди деревни стоял столб со щитом, на нем плакаты. Над домами возвышались, видимо недавно поставленные, телеграфные столбы.
Заявился он в барак готовым к поединку, обернулся спиной к Неустроеву и сказал всем:
- Али судить-рядить собрались, верховоды?
- А почему бы не так? - ответил Неустроев миролюбиво.
Иван обернулся к нему и увидел бледное улыбающееся лицо. Руку Неустроев держал на перевязи.
- Все мы люди, исключая подлецов, - сказал веселый Вандервельде, - кончайте кутерьму скорее!
- Полюбовно, полюбовно! - закричали из углов.
Неустроев подходил к Ивану походкой виноватого.
И злоба у Ивана смякла. Мозгун издали следил за обоими. Видя неподатливость Ивана, Неустроев остановился, поглядел на Мозгуна, перемигнулся с ним и сказал Ивану:
- Все мы здесь одной матери сыны. Лишаться такого маштака, как ты, - тяжкая потеря для бригады. Давай мириться. Но в этом ли вопрос? (Он поднял на воздух свою перевязанную руку.) Ты думал, мы хотим тебя засудить? Судить о людях весьма трудно, на то требуется немало ума, познанья и опытности. Но судить людей и вещи - совсем другое дело, сущая безделица. (Мозгун кивнул ему головою, ребята поддакнули.) Сущая ерунда. Стоит только сесть и судить. Такой ли суд нам нужен?
Лицо его разрумянилось, а глаза возбужденно сверкали. Ребята теснее сгрудились и примолкли. Говорящий как-то незаметно для самого себя поворачивал голову в сторону Мозгуна, хотя говорил для всех.
- Казенный ли суд нас прельщает? Тысячу раз нет! У крестьянина, говорил Ильич, есть рассудок и предрассудок. От последнего надо его освободить.
При слове "крестьянин" Иван обернулся, привстал и возразил так, что все вздрогнули:
- Не ври, карандаш, Ленин за крестьянский класс порой стоял.
Иван рухнулся на кровать, а Неустроев подхватил:
- Истинная твоя правда. Поэтому он со всей силой старался его выправлять.
- Отчего это все только нас выправлять? Крестьяне, что же, хуже других?
- Смотря какой крестьянин. Мы тебя не сопричисляем к тем, которые умеют болтать и от случая к случаю "краснеют", "бледнеют", когда надо - "желтеют", сегодня идут с "белыми", завтра - с "красными", послезавтра - с чистыми, на следующий день - с грязными. Ты свой, наш, ведешь борьбу с врагами нашими… Да будет проклята ваша чересполосица во веки веков, аминь. Помнишь сказку: Иванушке-дурачку поручили купить иголку, а он, с базара идя, ткнул ее в воз с соломой. Родитель разъяснил ему - воткнуть надо было в рубаху. Иванушка купил потом серп и воткнул его в рубаху. Он тысячу раз ошибался, нащупывал опыт и вот оказался под конец всех хитрее, поумнел. Привыкшему к своей лошади, к бороне приходится все делать невпопад. Таков ты. Но поумнеешь, как всякий Иванушка. А роль отца заменит тебе рабочий коллектив. Давай же руку в знак согласия и дружбы.
Неустроев подал ему руку. Иван пожал ее, а ребята захлопали в ладоши.
- Костька - он дипломатчик, - сказал Вандервельде, - его следует трясануть.
Стали качать Неустроева вместе с кроватью. А Иван полез под одеяло, раздумывая о жене и о людях, которым язык заменяет сноровку рук.
Глава VI
ЖИТЬЕ ГРИШКИ МОЗГУНА
Когда электричество погасили и нещадный храп раздался в разных углах, Мозгун все сидел подле печки и подбрасывал в огонь щепу. Отсветы падали на мокрые окна и сырые стены барака, на исшарканный, грязный пол, на сидящую фигуру Костьки, Мозгун думал. О чем? Неустроев слез с кровати, молча подошел прикуривать.
- Меня эти слова про дурачков очень смутили, - сказал Мозгун.
- Жизнь всему учит, - ответил Неустроев шепотом. - Может быть, придет время, и узнаешь, чему она научила меня. Мы мужаем теперь не по дням, а по часам. Прошел я воды и медные трубы, разве только черту в зубы не попадал.
- А я попадал, - ответил Мозгун горячо. - Но вот вижу, есть в тебе что-то такое, чем ты выше меня.
- Житейская ориентация, - ответил Неустроев. - Эту проблему об Иванушке-дурачке я, можно сказать, выстрадал.
- Мне хочется про свое прошлое тебе сказать, - перебил Мозгун приятеля, - чтобы ты судил, как легко Переходниковым теперь на стезю выбиться. Мне было труднее.
Неустроев приблизился к нему охотно.
- Отец мой, - начал Мозгун, - сормович, а кто был дед - не знаю, только одно скажу, что все мое малолетство прошло близ завода, на улице Вариха или, как называли попросту, - Варя. Про Вариху родную мою скажу, отчего названье свое получила. На пригорке за заводом воткнут был домишко тесовый, и жила в нем на отшибе перец-баба. Выла очень даже знаменита. Всякий час дня и ночи водилось у ней царское вино. Она отпускала его и стаканчиками и стопками, даже на семитку и на пятак. Ее звали Варя, оттого и поселок прозванье получил. Домики рабочих, большей частью двухоконные, лепились в отдаленье как попало. У нас хата была на одно окно. Ютился тут такой люд: клепальщики, сверловщики, котельщики. Отец мой был известный "глухарь". А что такое глухарь того времени - позволь рассказать. Плата - шесть гривен в день, а работа - двенадцать часов, да какая работа! Тогда я плохо, конечно, разбирался в горестях профессии, - мне всего десять лет минуло в памятный тот день революции, когда я потерял отца, - но все-таки помню, как ходил встречать отца, когда он возвращался с работы, помню рабочих, идущих с завода. С желтыми лицами, с впалой грудью, с длинными руками цвета железа.