Хватит. Играй. Зэкэри Мартин Глacc, тогда и там, где тебе хочется, коль скоро чувствуешь, что должен, но делай это изо всех сил. Если совершишь на сцене что-нибудь прекрасное, невыразимое и радостное, что-нибудь превыше и за пределами театрального мастерства, мы с С. оба возьмем напрокат смокинги и цилиндры с искусственными брюликами и церемонно придем к служебному входу с букетами львиного зева. В любом случае, за любую цену, прошу тебя - рассчитывай на мою любовь и поддержку из любого далека.
ДРУЖОК
Как водится, мои потуги на всезнание нелепы, но не кто-нибудь, а ты должен блюсти вежливость к той моей части, что выходит просто умной. Много лет назад, в самые ранние и самые нездоровые мои дни предполагаемого писательства я вслух прочел новый рассказ С. и Тяпе. Когда я закончил, Тяпа категорично (однако поглядывая на Симора) заявила, что рассказ "слишком умный". С. покачал головой, расплылся в улыбке и сказал, что умность - мой постоянный недуг, моя деревянная культяпка, и привлекать к ней внимание окружающих - дурнейший вкус. Как один хромой с другим, старина Зуи, давай будем друг с другом учтивы.
С большой любовью, Д.
Последняя, нижняя часть письма четырехлетней давности была в пятнах оттенка некоей выцветшей кордовской кожи и в двух местах лист порвался на сгибах. Дочитав, Зуи почти небрежно сложил все листки по порядку, с первого начиная. Постукал их, подравнивая, по сухим коленкам. Насупился. Затем поспешно, словно письмо это читал, ей-богу, последний раз в жизни, сунул его, словно пригоршню древесной стружки, в конверт. Толстый конверт он разместил на краю ванны и принялся с ним играть. Одним пальцем стал гонять его взад-вперед по бортику, очевидно, проверяя, сможет ли непрерывно перемещать его, не роняя в воду. Минут через пять подтолкнул конверт не туда - пришлось хватать его на лету. На этом игра завершилась. Со спасенным конвертом в руке Зуи опустился в воду ниже, глубже, погрузив колени. Минуту-другую смотрел рассеянно на кафельную стену за изножьем ванны, затем глянул на сигарету в мыльнице, взял ее и на пробу затянулся пару раз, но сигарета уже потухла. Он снова выпрямился - очень резко, сильно расплескивая воду, - и свесил сухую левую руку за край ванны. На коврике титульным листом вверх лежала отпечатанная на машинке рукопись. Зуи поднял ее и перенес, так сказать, к себе на борт. Кратко осмотрел, потом вложил четырехлетней давности письмо в середину, где туже держат скрепки. После чего опер рукопись об уже мокрые колени где-то в дюйме над водой и принялся переворачивать страницы. Дойдя до девятой, сложил рукопись, как журнал, и стал читать или учить.
Роль "Рика" была жирно подчеркнута мягким карандашом.
ТИНА (угрюмо): Ох, дорогой мой, дорогой, дорогой. Я тебе не гожусь, правда?
РИК: Не говори так. Никогда так не говори, слышишь?
ТИНА: Но это же правда. Я глазливая. Ужасно глазливая. Если б не я, Скотт Кинкэйд уже давно перевел бы тебя в буэнос-айресское отделение. Я все испортила. (Подходит к окну.) Я из тех лисичек, что портят виноград. Я словно в ужасно изощренной пьесе. Самое забавное, что сама я не изощрена. Я вообще ничего. Просто я. (Оборачивается.) Ох, Рик, Рик, мне страшно. Что с нами случилось? Кажется, я больше не нахожу нас. Все тянусь и тянусь, а нас нет, и все. Это пугает. Я испуганное дитя. (Смотрит в окно.) Терпеть не могу этот дождь. Иногда я вижу, как умерла под ним.
РИК (спокойно): Дорогая моя, это разве не строчка из "Прощай, оружия"?
ТИНА (оборачивается, в ярости): Пошел вон отсюда! Вон! Пошел отсюда, пока я в окно не выпрыгнула. Ты меня слышишь?
РИК (хватая ее): Послушай-ка меня. Ты прекрасная маленькая идиотка. Восхитительная, ребячливая позерка…
Чтение Зуи вдруг оборвал материнский голос - назойливый, якобы конструктивный, - который обращался к нему из-за двери:
- Зуи? Ты еще в ванне?
- Да, я еще в ванне. А что?
- Хочу зайти к тебе - всего на минуточку. У меня для тебя кое-что есть.
- Бога ради, я в ванне, мама.
- Всего на минутку, ради всего святого. Задвинь шторку.
Зуи окинул прощальным взглядом страницу, закрыл рукопись и уронил за край ванны.
- Господи боже всемогущий, - сказал он. - Иногда я вижу, как умер под дождем. - Нейлоновая занавеска - алая, с канареечно-желтыми диезами, бемолями и скрипичными ключами - была небрежно сдвинута в изножье ванны, а пластиковыми кольцами прицеплена к хромированной штанге над головой. Нагнувшись, Зуи дотянулся до занавески и задвинул на всю длину ванны, скрыв себя от взгляда. - Ладно. Господи. Заходи, если заходишь, - сказал он. В голосе не слышалось явной актерской манерности, но резонировал он несколько чересчур; "разносился" безупречно, когда Зуи не стремился им управлять. Много лет назад, еще в детстве, ему на викторине "Что за мудрое дитя" постоянно велели "не заплевывать" микрофон.
Дверь открылась, и в ванную бочком проникла миссис Гласс, женщина средней плотности, в сетке для волос. Возраст ее при любых обстоятельствах был яростно неопределим, но с сеткой на голове - и того менее. Ее выходы в комнаты бывали обычно не только физическими, но и вербальными.
- Не знаю, как ты можешь постольку бултыхаться в ванне. - Она тут же закрыла дверь - словно ради своего потомства вела долгую, очень долгую войну с послеванными сквозняками. - Это даже вредно, - сказала она. - Ты знаешь, сколько уже тут плаваешь? Ровно сорок пять…
- Не говори мне! Просто не говори мне, Бесси.
- Что значит не говорить тебе?
- Именно то, что я сказал. Оставь мне, черт побери, хоть иллюзию того, что ты там не считала, сколько минут я…
- Никаких минут никто не считал, юноша, - сказала миссис Гласс. Она уже была очень занята. В ванную она внесла продолговатый сверточек в белой бумаге, перевязанный золотой тесемкой. По всей видимости, в нем содержался предмет размером примерно с алмаз "Хоуп" или оросительное приспособление. Миссис Гласс прищурилась на него и подергала за тесемку пальцами. Узел не поддался, и она вцепилась в него зубами.
На ней было обычное домашнее облачение - то, что ее сын Дружок (который был писателем и оттого, как сказал сам Кафка, не меньше, человеком неприятным) называл "мундиром предуведомления смерти". По большей части, наряд ее состоял из освященного веками полуночно-синего японского кимоно. Днем в квартире миссис Гласс носила его почти неизменно. Со своим множеством оккультных на вид складок оно также служило хранилищем принадлежностей весьма заядлого курильщика и мастера-любителя на все руки: на бедрах были нашиты два гигантских кармана, и в них обычно содержались две-три пачки сигарет, несколько книжек спичек, отвертка, молоток с лапками, бойскаутский нож, некогда принадлежавший кому-то из сыновей, эмалированный вентиль-другой от крана, плюс шурупы, гвозди, петли и шарики от подшипников в ассортименте, - от всего этого миссис Гласс имела склонность, перемещаясь по своей просторной квартире, позвякивать на ходу. Уже десять лет, а то и больше обе ее дочери часто, хоть и беспомощно, сговаривались выкинуть это заслуженное кимоно. (Ее замужняя дочь Тяпа давала понять, что кимоно это, возможно, придется добить из милосердия тупым предметом, прежде чем сунуть в мусорный бак.) Сколь восточным бы ни был задуман халат при рождении, он ни на йоту не умалял того единственного мощного впечатления, которое миссис Гласс chez elle производила на определенного сорта наблюдателя. Глассы проживали в старом, но категорически не вышедшем из моды жилом доме на Восточных 70-х, где, возможно, две трети жилиц - из тех, что позрелее, - обладали меховыми шубами, а выйдя из дома ясным утром среди недели, как минимум с хорошей точностью могли где-то полчаса спустя оказаться на входе в лифт "Лорда-энд-Тэйлорза", "Сакса" или "Бонуит Теллерза", или же на выходе из него. В этих отчетливо манхэттенских декорациях миссис Гласс выглядела (с бесспорно неотесанной точки зрения) довольно живительным бельмом на глазу. Смотрелась она, во-первых, так, будто никогда, вообще никогда не покидала здания - но если и покидала, то в темном платке и направлялась при этом к О’Коннелл-стрит, дабы забрать тело кого-нибудь из своих полуирландских-полуеврейских сыновей, только что в результате канцелярской ошибки застреленного "черно-рыжими".
Неожиданно и подозрительно раздался голос Зуи:
- Мама? Что, во имя Христа, ты там делаешь?
Миссис Гласс развернула упаковку и теперь читала мелкую надпись на тыльной стороне коробки с зубной пастой.
- Будь добр, закрой этот свой рот, - рассеянно ответила она. Подошла к аптечке. Та располагалась над раковиной у стены. Миссис Гласс открыла зеркальную дверцу и обозрела забитые полки взглядом - точнее, хозяйским прищуром - убежденного аптечного садовника. Пред нею изобильными рядами выстроилась толпа, так сказать, фармацевтики золотой, плюс некоторое количество технически менее изобретательных пустяковин. Полки несли на себе йод, меркурохром, витаминные капсулы, зубную нить, аспирин, "Анацин", "Бафферин", "Аргирол", "Мастерол", "Экс-Лаке", молочко магнезии, "Сол Гепатика", "Аспергам", две бритвы "Жиллетт", одну "Шик-Инжектор", два тюбика крема для бритья, гнутый и несколько драный снимок толстого черно-белого кота, спящего на перилах веранды, три расчески, две щетки для волос, бутылек мази для волос "Дикий корень", бутылек средства от перхоти "Фитч", коробочку глицериновых суппозиториев без маркировки, капли в нос "Викс", "Викс ВапоРаб", шесть брусков "кастильского мыла", корешки трех билетов на музкомедию 1946 года ("Зовите меня "мистер""), тюбик крема для удаления волос, коробку "клинексов", две морские ракушки, сколько-то стертых на вид наждачек, две баночки очищающего крема, три пары ножниц, пилочку для ногтей, прозрачный голубой шарик (игроки в шарики, по крайней мере - в двадцатые годы, такие называли "чистяками"), крем для сужения расширенных пор, пинцет, корпус от девичьих или женских золотых часиков без ремешка, коробок двууглекислой соды, девчачье интернатское колечко с оббитым ониксом, бутылек "Стопетта" - и, вообразимо это или нет, еще целую гору всего прочего. Миссис Гласс деловито потянулась, сняла с нижней полки нечто и с приглушенным жестяным звяком выронила его в мусорную корзину. - Я сюда тебе кладу эту новую зубную пасту, которой нынче все бредят, - объявила она, не оборачиваясь, и сдержала слово. - И хватит уже чистить этим дурацким порошком. Он тебе с зубов всю хорошенькую эмаль сотрет. А у тебя - хорошенькие зубки. Ты бы хоть следил за ними как положено…
- Кто сказал? - Из-за шторки донесся плеск взбаламученной воды. - Кто, к чертовой матери, сказал, что он сотрет с моих зубов всю хорошенькую эмаль?
- Я сказала. - Миссис Гласс окинула свой садик последним критическим взглядом. - Так что, пожалуйста, пользуйся. - Она чуть подтолкнула неоткрытую коробочку "Сол Гепатика" совком протянутых пальцев, чтобы выровнять ее с другими вечнозелеными в ряду, потом закрыла дверцу Отвернула холодный кран. - Интересно, кто моет руки, а потом не чистит за собой раковину, - мрачно сказала она. - Предполагается, что в этой семье все взрослые. - Она увеличила напор воды и кратко, но тщательно обмахнула раковину одной рукой. - Ты, наверно, еще не поговорил со своей младшей сестрой, - сказала она и повернулась к занавеске.
- Нет, я еще не поговорил со своей младшей сестрой. Может, теперь уберешься отсюда к черту?
- А почему не поговорил? - вопросила миссис Гласс. - Мне кажется, это некрасиво, Зуи. Мне кажется, это совсем некрасиво. Я же тебя отдельно попросила: пожалуйста, сходи проверь, все ли…
- Во-первых, Бесси, я всего где-то час назад встал. Во-вторых, вчера вечером я разговаривал с ней целых два часа подряд, и мне кажется, что ей честно не хочется с нами разговаривать, черт возьми, еще и сегодня. А в-третьих, если ты не выйдешь из ванной, я подожгу эту уродскую занавеску. Я не шучу, Бесси.
Где-то посреди этих трех наглядных пунктов миссис Гласс бросила его слушать и села.
- Иногда я просто готова прикончить Дружка за то, что у него нет телефона, - сказала она. - Это же излишне. Ну как взрослый человек может так жить - без телефона, без ничего? Никто в уединение ему вторгаться не будет, если он его хочет, но, по-моему, совершенно не обязательно жить затворником. - Она раздраженно поерзала и скрестила ноги. - Господи боже мой, это даже небезопасно! А если ногу, например, сломает? В этих своих лесах. Мне это просто покоя не дает.
- Не дает, значит, а? Что именно тебе не дает покоя? Что он сломает ногу или что у него нет телефона, когда тебе хочется?
- И то, и другое не дает мне покоя, юноша, к твоему сведению.
- Ну… так и остынь. Не трать времени. Ты такая дура, Бесси. Почему ты такая дура? Ты же знаешь Дружка, елки-палки. Если он даже забурится на двадцать миль в леса, обе ноги переломаны, а в спине стрела торчит, он все равно приползет к своей пещере, лишь бы убедиться, что, пока его не было, никто в ней украдкой не мерил его галоши. - Из-за шторки донесся краткий, довольный, хоть и несколько злорадный гогот. - Ты уж мне поверь. Ему его чертово уединение слишком дорого, чтоб просто так подохнуть где-нибудь в лесах.
- Здесь никто и не требует подохнуть, - сказала миссис Гласс. Суетливо и необязательно она поддернула сетку на голове. - Я все утро напролет пыталась дозвониться до этих его соседей дальше по дороге. Они даже трубку не берут. Это бесит, что до него не добраться. Ну сколько раз я уже умоляла его снять этот дурацкий телефон из их с Симором старой комнаты. Это же ненормально. Когда что-то по-настоящему случится и телефон ему понадобится… Просто бесит. Вчера вечером дважды пыталась, и еще раза четыре сегодня…
- Что это значит, "бесит"? Во-первых, чего ради каким-то чужим людям дальше по дороге быть у нас на побегушках?
- Здесь никто и не требует никаких побегушек, Зуи. Не дерзи мне, пожалуйста. К твоему сведению, я очень волнуюсь за этого ребенка. К тому же, мне кажется, Дружку следует рассказать. Просто к твоему сведению, мне кажется, он никогда меня не простит, если в такое время я с ним не свяжусь.
- Ладно, ладно! Ну позвони тогда в колледж, чего теребить соседей? Все равно он сейчас не будет сидеть у себя в пещере, сама же знаешь.
- Будь так любезен, не повышай на меня, пожалуйста, голос, юноша. Здесь не глухие. К твоему сведению, я звонила в колледж. И по опыту знаю, это совершенно без толку. Они просто оставляют записки у него на столе, а он, по-моему, к своему кабинету и близко не подходит. - Миссис Гласс всем телом резко подалась вперед и схватила что-то с крышки бельевой корзины. - У тебя там терка есть? - спросила она.
- Это называется "мочалка", а не "терка", и, черт бы все это побрал, Бесси, мне потребно одно - чтобы меня в этой ванной оставили в покое. Мое единственное простейшее желанье. Если бы мне хотелось, чтоб сюда набились все прохожие тучные ирландские розы, я бы так и сказал. Давай, ну. Иди.
- Зуи, - терпеливо произнесла миссис Гласс. - Я держу чистую терку в руке. Тебе надо или не надо? Да или нет, пожалуйста.
- О боже мой! Да. Да. Да. Как ничто более в этой жизни. Кидай сюда.
- Я не стану ее туда кидать, я ее тебе передам. В этой семье всегда всё кидают.
Миссис Гласс поднялась, сделала три шага к душевой занавеске и дождалась, когда бестелесная рука востребует мочалку.
- Огромное тебе спасибо. А теперь, будь добра, выметайся отсюда. Я уже сбросил фунтов десять.