- Нам не найти здесь такси ни за какие коврижки, - пессимистично изрек лейтенант. Выглядел он тоже неважнецки. Его фуражка "небесного фигуриста" смотрелась только что не жестоко неуместной над бледной, потной, глубоко небестрепетной на вид физиономией, и, помню, меня так и подмывало сдернуть ее или же хоть как-то поправить, чтоб не торчала уж чересчур набекрень, - тот же соблазн, что, из общих соображений, может посетить на детском утреннике, где неизменно бывает какой-нибудь маленький, до крайности невзрачный ребенок в бумажном колпаке, то и дело съезжающем на одно, а то и на оба уха.
- Господи, ну и денек! - за всех нас выразилась подружка невесты. Ее ободок искусственных цветов сбился, и она совершенно взмокла, однако самым поистине уязвимым в ней по - прежнему оставался лишь этот отдаленнейший, так сказать, отросток - ее букет гардений. Она по-прежнему, хоть и рассеянно, держала его в руке. Он, очевидно, не пережил надругательств. - Что будем делать? - вопросила она с нехарактерным для нее пылом. - Пешком мы туда не дойдем. Они живут практически в Ривердэйле. У кого-нибудь есть блестящие мысли? - Сначала она посмотрела на миссис Силзбёрн, затем на мужа, и только потом - вероятно, в отчаяньи - на меня.
- У меня квартира тут недалеко, - неожиданно и нервно ответил я. - Вот в этом же квартале вообще-то. - У меня до сих пор такое чувство, что информацию эту я предоставил громковато. Вполне возможно, прокричал. - Это наша с братом квартира. Пока мы в армии, там живет моя сестра, но сейчас ее нет. Она служил в "Волнах" и уехала в какую-то командировку. - Я посмотрел на подружку невесты - или в некую точку у нее над головой. - Вы по крайней мере можете оттуда позвонить, если желаете, - сказал я. - Кроме того, в квартире есть кондиционер. Можно там остыть минутку и передохнуть.
Когда первый шок подобного приглашения сгладился, подружка невесты, миссис Силзбёрн и лейтенант устроили совещание - одними глазами, но, судя по виду, решения ожидать не приходилось. Первой зашевелилась подружка невесты. Сначала посмотрела - вотще - на двух остальных, рассчитывая на какое-то мнение по данному вопросу. Затем повернулась ко мне:
- Так, говорите, у вас есть телефон?
- Да. Если только моя сестра его вдруг не сняла, а я не знаю, зачем бы ей это понадобилось.
- Откуда нам знать, не окажется ли там вашего брата? - осведомилась подружка невесты.
Это крохотное соображение мне в перегретую голову не пришло.
- Вряд ли, - ответил я. - Он может, конечно, - это и его квартира, - но, по-моему, вряд ли. Правда.
Подружка невесты на миг воззрилась на меня в упор - и даже не вполне грубо для разнообразия, если не считать грубыми детские взгляды. Затем снова повернулась к мужу и миссис Силзбёрн и сказала:
- Можем попробовать. По крайней мере, сумеем позвонить. - Те согласованно кивнули. Миссис Силзбёрн дошла даже до того, что вспомнила о манерах, потребных при получении приглашений перед входом в "Шраффтс". Сквозь пропеченную солнцем штукатурку с ее лица ко мне пробилось подобие улыбки Эмили Пост. Насколько помнится, улыбка эта мне была очень кстати. - Тогда пойдемте же с этого солнцепека, - распорядился наш предводитель. - А с этим мне что делать? - Ответа она решила не дожидаться. Подошла к обочине и без сожалений отцепилась от увядшего букета гардений. - Ладно, веди, Макдуф, - сказала она мне. - Мы пойдем за вами. И я могу сказать только одно: лучше, если его там не окажется, или я этого мерзавца убью. - Она посмотрела на миссис Силзбёрн. - Прошу прощения - но я серьезно.
Как было велено, я двинулся первым, почти счастливый. Мгновенье спустя в воздухе подле меня материализовался шелковый цилиндр - значительно ниже и левее, и мой особый, лишь номинально не приданный мне спутник ухмыльнулся снизу вверх; на краткий миг я подумал, что он сунет ладошку мне в руку.
Трое гостей и мой единственный друг оставались в коридоре, пока я быстро осматривал квартиру.
Все окна были закрыты, два кондиционера поставлены на "выкл.", и первый вдох я сделал как в кармане чьей-то старой енотовой шубы. Во всей квартире как-то тряско урчал только престарелый холодильник, который мы с Симором купили с рук. Моя сестра Тяпа по-своему - по-девчачьи, по-военно-морскому - выключать его не стала. Больше того, по всей квартире нынче без счета наблюдались мелкие неряшливые признаки того, что здесь теперь правит морячка. На диване подкладкой вниз валялся симпатичный темно-синий китель энсина. На кофейном столике перед диваном стояла открытая коробка конфет "Луи Шерри" - полупустая, а несведенные конфеты, по всему видно, плющили, чтобы разведать начинку. На письменном столе - рамка с фотографией весьма дерзновенного на вид молодого человека: его я раньше не видел. Все же пепельницы, куда ни падал глаз, распускались пышным цветом мятых косметических салфеток и сигаретных окурков, испачканных губной помадой. Я не стал заходить ни в кухню, ни в спальню, ни в ванную - только открыл двери и посмотрел, не таится ли где Симор. Во-первых, у меня как-то не было сил, и я ленился. Во-вторых, я довольно-таки плотно занялся подъемом жалюзи, включением кондиционеров и опустошением пепельниц. Кроме того, меня почти тут же приступом взяли остальные бойцы нашего отряда.
- На улице прохладнее, - сказала подружка невесты вместо приветствия, заходя в квартиру.
- Я сейчас буду с вами, - ответил я. - По-моему, у меня этот кондиционер не работает. - Кнопку "вкл.", похоже, заело, и я деловито в нее тыкал.
Пока я разбирался с выключателем - не сняв, насколько я помню, даже фуражки, - остальные с немалым подозрением перемещались по комнате. Краем глаза я за ними наблюдал. Лейтенант подошел к письменному столу и теперь стоял, уставившись на три-четыре квадратных фута стены прямо над ним, куда мы с братом по причинам подчеркнуто сентиментальным прикнопили сколько-то глянцевых фотографий восемь на десять. Миссис Силзбёрн села - неизбежно, как мне показалось, - в единственное в комнате кресло, где раньше любил спать мой покойный бостонский терьер; подлокотники, обитые грязным рубчатым плисом, были тщательно обслюнявлены и пожеваны во многочисленных собачьих кошмарах. Дядя отца невесты - мой большой друг - как-то исчез совсем. Подружка невесты тоже вдруг куда-то подевалась.
- Через секундочку я принесу вам чего-нибудь выпить, - тягостно вымолвил я, по-прежнему стараясь принудить кондиционер к работе.
- Мне бы не повредило что-нибудь холодное, - раздался очень знакомый голос. Я развернулся всем корпусом и увидел, что подружка растянулась на диване, чем и объяснялось ее заметное исчезновение по вертикали. - Я сейчас возьму ваш телефон, - сообщила она. - Мне все равно трудно рот открывать в таком состоянии, у меня там все пересохло. Язык совершенно высох.
Кондиционер неожиданно включился и зажужжал, и я вышел на середину комнаты - между диваном и креслом, где сидела миссис Силзбёрн.
- Не знаю, что тут есть выпить, - сказал я. - В холодильник я пока не заглядывал, но могу себе представить…
- Несите что угодно, - перебила меня с дивана наша вечная вития. - Только чтобы мокрое. И холодное. - Ее каблуки покоились на рукаве кителя. Руки были сложены на груди. Под голову подпихнута подушка. - Положите льда, если есть, - сказала она и закрыла глаза. Краткое, но смертоносное мгновение я смотрел на нее сверху вниз, затем нагнулся и как можно деликатнее выпростал из-под ее ног Тяпин китель. Едва я направился прочь из комнаты, дабы приступить к своим хозяйским обязанностям, как от стола ко мне обратился лейтенант.
- Откуда у вас все эти снимки? - спросил он.
Я тотчас подошел к нему. Огромной своей фуражки я так и не снял. Мне в голову не пришло ее снимать. Я встал у стола рядом, однако чуточку позади лейтенанта и задрал голову к фотографиям на стене. Сказал, что это, по большей части, старые снимки детей, которые участвовали в программе "Что за мудрое дитя" в те дни, когда мы были там с Симором.
Лейтенант повернулся ко мне.
- А что это? - спросил он. - Я никогда ее не слышал. Такая детская викторина? Вопросы-ответы? - В голос его безошибочно вкрался soupgon армейского чина - нешумный, однако ползучий. Кроме того, лейтенант вроде бы смотрел на мою фуражку.
Я снял ее и сказал:
- Да не вполне. - Во мне вдруг проснулась толика мелкой фамильной гордости. - Так было, пока там не появился мой брат Симор. И снова более-менее вернулось на круги своя, когда он ушел из программы. Но он поменял весь жанр. Он превратил программу в такой детский "круглый стол".
Лейтенант на меня посмотрел, как мне показалось, с несколько преувеличенным интересом.
- Вы тоже там выступали? - спросил он.
- Да.
Через всю комнату, из незримых пыльных глубин дивана подала голос подружка невесты.
- Посмотрела бы я, как мой ребенок выступает в такой дурацкой программе, - сказала она. - Или на сцене играет. Что-нибудь эдакое. Только через мой труп он станет выставлять себя перед публикой. Это же им всю жизнь ломает. Да одна публичность и прочее - спросите любого психиатра. В смысле, у них тогда будет нормальное детство, я вас спрашиваю? - Голова ее, увенчанная перекосившимся теперь цветочным ободком, вдруг появилась в поле зрения. Словно лишенная тела, она примостилась на подиуме диванной спинки лицом к нам с лейтенантом. - Вот в чем, наверное, беда с этим вашим братом, - сказала Голова. - В смысле, если у вас в детстве жизнь сплошь цирковых уродцев, неудивительно, что вы так и не учитесь взрослеть. Соотноситься с нормальными людьми или как-то. Миссис Феддер о том и говорила в спальне этой дурацкой пару часов назад. Вот так вот и говорила. Ваш брат так и не научился ни с кем соотноситься. Он, очевидно, только и умеет так, что людям потом швы на лицо накладывают. Вообще неприспособлен ни для брака, ни для какого хоть капельку нормального существования, а? Вот ровно об этом миссис Феддер и говорила. - Затем Голова чуть повернулась и вперилась в лейтенанта. - Я разве не права, Боб? Она же так говорила или не говорила? По правде скажи.
Но следующим заговорил не лейтенант, а я. Во рту у меня пересохло, в паху повлажнело. Я сказал, что мне наплевать, в бога душу, с высокой колокольни, на то, что о Симоре имела сказать миссис Феддер. Или, говоря вообще, любая другая профессиональная дилетантка или стерва-любительница. Сказал, что на Симора с десяти лет нападали все дипломированные Любомудры summa-cum-laude и смотрители интеллектуальных сортиров в стране. Сказал, что все могло быть иначе, если б Симор оказался маленьким пижоном с высоким коэффициентом умственного развития. Сказал, что эксгибиционистом он никогда не был. Каждую среду он ходил на передачу, как на собственные похороны. Он даже, елки-палки, ни с кем не разговаривал по пути в автобусе или метро. Сказал, что ни один из этих клятых снисходительных четверосортных критиков и обозревателей никогда не видел в Симоре то, чем Симор на самом деле был. Поэта, елки - палки. И я имею в виду - поэта. Пусть бы он не написал ни одной стихотворной строчки, все равно - тем, что в нем было, он мог вас ослепить мочкой собственного уха.
Тут я, хвала господу, умолк. Сердце колотилось просто ужас, и, как случается со многими ипохондриками, мне вдруг почудилось, что вот из вещества того же, что эта моя речь, и созданы сердечные приступы. До сего дня я не имею ни малейшего представления, как отреагировали гости на мой выплеск - на поток мутных инвектив, что я на них обрушил. Я вновь осознал окружающий мир, когда раздался непреходяще знакомый рев туалетного бачка. Донесся он из глубины квартиры. Я вдруг оглядел комнату и всмотрелся в наличествующих гостей, а также между ними.
- А где же старик? - спросил я. - Старичок где? - Вот ведь я неспешный.
Странным образом ответ, раздавшись, поступил от лейтенанта, а не от подружки невесты.
- Полагаю, в уборной, - сказал он. Заявление было сделано с той особой прямотой, которая выдает в говорящем отнюдь не любителя замалчивать факты повседневной гигиены.
- А, - произнес я. Я снова довольно рассеянно оглядел комнату. Намеренно или нет я старался избегать ужасного взгляда подружки невесты, я уже не помню - или не желаю помнить. На жестком стуле в углу я заметил шелковый цилиндр дяди невестиного отца. Мне захотелось поздороваться с цилиндром вслух.
- Принесу чего-нибудь холодного, - сказал я. - Подождите минутку.
- Можно позвонить? - вдруг спросила меня подружка невесты, когда я проходил мимо дивана. Ноги она опустила на пол.
- Да - да, конечно, - ответил я. Посмотрел на миссис Силзбёрн и лейтенанта. - Если есть лимоны или лаймы, я сделаю "том-коллинзы". Пойдет?
Ответ лейтенанта поразил меня своей живостью.
- Тащите, - воскликнул он, потирая руки, как большой любитель выпить.
Миссис Силзбёрн оторвалась от созерцания снимков над столом и сообщила:
- Если будете делать "том-коллинзы", прошу вас - мне самую малейшую капельку джина. Почти совсем не надо, если вас не затруднит.
Судя по виду, она несколько оправилась - даже за то краткое время, что мы пробыли у меня. Быть может, просто потому, что стояла всего в нескольких шагах от заработавшего кондиционера и на нее дул холодный воздух. Я дал слово о ее порции позаботиться особо, затем оставил ее наедине с затрапезными "звездами" радио начала тридцатых и конца двадцатых годов, среди множества былых физиономий нашего с Симором детства. И лейтенант, похоже, прекрасно мог о себе позаботиться в мое отсутствие: он, заложив руки за спину, как одинокий ценитель, уже придвигался к книжным шкафам. Подружка невесты увязалась за мной, зевая на ходу, - глубоко и слышимо, даже не пытаясь подавить или скрыть этот зевок.
Она шла за мной к спальне, где находился телефон, а из дальнего конца коридора навстречу нам двигался дядя отца невесты. На лице его была та гримаса свирепого покоя, что обманывала меня почти всю дорогу в машине, но едва он приблизился, она сменилась на свою противоположность: старичок одарил нас пантомимой сердечнейших приветствий и поклонов, и я поймал себя на том, что в ответ тоже неумеренно щерюсь и киваю. Редкие седые волосы, судя по всему, старичок только что причесал - едва ли не вымыл, будто в недрах квартиры отыскалась крохотная цирюльня. Мы с ним разошлись, и мне захотелось обернуться; когда же я это сделал, он рьяно помахал мне - от всего сердца, bon voyage, возвращайтесь скорее. Подбодрило меня это несказанно.
- Он что, ненормальный? - спросила подружка невесты.
- Надеюсь, - ответил я и открыл перед ней дверь спальни.
Она грузно уселась на одну из парных кроватей - Симорову.
Телефон стоял на тумбочке под рукой. Я сказал, что мигом принесу выпить.
- Не беспокойтесь, я сейчас выйду, - ответила она. - Только дверь закройте, если не возражаете… Нет, я не в этом смысле, просто я не могу разговаривать по телефону, если дверь не закрыта.
Я ответил, что сам такой же, и повернулся к выходу. Но едва собрался сделать шаг из прохода между кроватями, как заметил в нише окна складной холщовый саквояж. На первый взгляд, он походил на мою сумку, чудом самостоятельно добравшуюся до квартиры с Пенсильванского вокзала. Потом я подумал, что он Тяпин. Я подошел. Саквояж был не застегнут, и единственного взгляда на верхний слой его содержимого хватило, чтобы понять, чей он на самом деле. Вторым, более предметным взглядом я обнаружил поверх двух стиранных бурых армейских рубашек то, что, на мой вкус, никак не следовало оставлять в комнате наедине с подружкой невесты. Я взял это из саквояжа, сунул под мышку, панибратски помахал гостье, уже сунувшей палец в отверстие первой цифры номера, который намеревалась набрать, и дожидавшейся, когда я отсюда выметусь, после чего закрыл за собой дверь.
Я постоял возле спальни в милостивом одиночестве коридора, не очень понимая, что делать с дневником Симора, коим, следует поспешно добавить, и был тот предмет, что я извлек из холщового саквояжа. Первая полезная мысль - спрятать его, пока не разойдутся гости. Мне представилось разумным отнести его в ванную и сунуть в корзину для белья. Однако по втором и более зрелом размышлении я решил отнести его в ванную, прочесть что - нибудь и только потом сунуть в корзину для белья.
То был день, бог свидетель, не только неистовых знаков и символов, но и безудержного общения посредством письменности. Если прыгаешь в переполненные автомобили, Судьбе угодно приложить массу окольных усилий - перед тем, как все эти прыжки начнутся, - дабы у тебя с собой оказались блокнот и карандаш: вдруг кто из попутчиков окажется глухонемым. Если проскальзываешь тайком в ванные, не помешает поднять голову и проверить, не оставил ли кто над раковиной посланий, отдающих апокалиптическим пророчеством или чем иным.
Многие годы у семерых детей в нашей однованной семье имелась приторная, быть может, однако практичная привычка оставлять друг другу сообщения мокрым обмылком на зеркальце аптечки. Общая тема этих посланий обычно сводилась к чрезмерно строгим попрекам и довольно часто - к неприкрытым угрозам. "Тяпа, убирай мочалку, когда домоешься. Не бросай на полу. Целую, Симор". "Уолт, твоя очередь вести 3. и Ф. в парк. Я водил вчера. Угадай кто". "В среду у них юбилей. Не ходите в кино и не шляйтесь по студии после передачи или оштрафую. Тебя это тоже касается, Дружок". "Мама сказала, что Зуи чуть не слопал "Финолакс". Не оставляйте слегка ядовитые предметы на раковине, а то он дотянется и съест". Это, разумеется, образцы прямиком из нашего детства, но и много лет спустя, когда из соображений независимости или что там еще могло у нас быть мы с Симором отделились и переехали в собственную квартиру, от семейной традиции мы отошли не более чем номинально. То есть обмылки свои выкидывали не сразу.