Сергей собирался лихорадочно и скоро. Любой ефрейтор позавидовал бы ему. Не рассмотрев что - сунул в рот, пожевал, напяливая рабочую рубашку, выплюнул. Кажись, пустой коробок спичечный попался. Пошарил сигареты, черт их прячет, когда нужны, махнул рукой, на бегу схватил кепчонку и был таков. Это не его война. Бейте тут все, что бьется, стучите друг другу куда придется, к вечеру угомонитесь, к утру отдохнете… Да и как раз на этот случай есть пригудка: "Милые дерутся, только тешатся". Давно ли мать, побывав в Бордовичах, убеждала: "Что статя, что ухватка. На всю деревню первейшая". Уговаривала, будто нельзя вовсе без хомута. Уговорила. Продолбила, как она же сама сказала. Привела. С приданым. Ладно, что кролов поели, боле месяца из-за них резня длилась. Тарелочки, какие от приданого, переколотили. У кастрюль все бока в черных вмятинах, тряпки какие - кулем-валем скомканы. Все ж дни теперь долгие, не то платья-кофты - вилки-ложки можно жгутами покрутить. Вот и пущай, сами затеялись, сами разберутся, когда упыхаются.
Но мысли эти как-то неуверенно и краешком тянулись в сознании. Сергей знал и понимал: не они там главные, не устоять им перед напором иного, важного, тревожного по-настоящему. Что там и как, но работа для Сергея не просто заработок. Иван что - наряды не смотрит, получку не считает? У Игоря Рыжова хотя и несносимая тельняшка, к Лизавете небось при параде является. Про длинного Жорика и толковать нечего. У того жена - Домна. В эту домну хоть тремя кранами загружай, все мало. Но… И стопорили такие разгонистые мысли, оставляя поле боя другим, самым-самым. Не хотелось Ефимову связываться с этими самыми-самыми, знал он - хорошего там нет, но куда ж ты денешься?
"Неправда, что Иван меня утопить решил. Не за корысть он с Мошкарой схватился. Не след мне товарища подножкой бить. Наверстаем те копейки, которые сейчас теряем. Не надо…"
Эти мысли Сергей обрывал сам.
"А у Зойки пончики слаще кулича", - нарочито бодро начинал он и думать, и представлять. И пончики, и Зойку, и себя около нее. "Зойка - товарчик. Пусть и не наша, но все равно хороша Маша". Постоишь, посмотришь на нее, и на душе краше. Она ничья, можешь думать, что твоя. Можешь сказать: "Зойка, а чем я хуже других?" Она не обидится, она еще ничего такого не понимает. Улыбается и знай твердит: "Пончики, пончики!" Хорошая она.
У ворот сторожки дровяного склада Сергей остановился, огляделся, подошел к колонке, поплескал на лицо чуточек, утерся подолом рубахи, пошел было дальше и вернулся. Сел на дуплястый окамелок, на котором сидит обычно сторож, наклонил голову, обеими ладонями потер уши, покряхтел. Ну, зачем было, зачем? Понятно же, не себя - Мошкару подпер. Вместе с таким проходимцем на Ивана пошел. Ну зачем?
"Ну, подумаешь, один стык. Ну, вырезал, так сам и сварил. Сдали же. А Иван своего не упустит, еще сварит… Сказать надо было, - тут же началась эта дурацкая перепалка, от которой вот уже третий день, с самой пятницы, нет покоя. - Сказал бы Ивану: так, мол, и так. Приказал Мошкара вырезать твой пробный стык. Я вырезал. Сварил газом, сдали честь честью, и ты не обижайся. Ребята тоже просили, им не шибко весело было торчать в цехе перед выходным. И ты не обижайся. Так, мол, и так…"
"Ну и чего ж ты не сказал, если так, мол, и так? Язык тебе прищемило? Или ты теперь в дурачка играть будешь? Так, мол, и так? А как так? Иван полмесяца добивался разрешения сварить этот стык. Доказать хотел, что…"
"Он хотел доказать, а у меня кусок горбушки оттяпать? - распалился Сергей. - Я что - миллионщик, у меня что - из горла прет?"
А, пропади оно все! Встал, сплюнул сердито, зашагал под горочку.
- Пончики, пончики, пончики! - услышал голосистое сообщение.
Зойка. Молодчина, Зойка. Не было б тебя, вовсе хоть удавись.
- Привет, Зоюшка! - помахал Сергей издали.
- Привет, женатик.
- Ты, знать, раньше радицких петухов подымаешься?
- Поели петухов.
Глаза у нее - все лицо занимают. И светятся. Радостные какие-то, будто она вот только-только в лотерею "Волгу" выиграла. Стоял бы тут и стоял. Смотрел бы и смотрел.
- Пончики, пончики, пончики! - пела Зойка. - Сладкие - по пятаку, вкусные - по гривеннику. Навались, пока горячие. Девочки, девочки! Без паники! - погрозила она пальцем техникумовским девчонкам, атаковавшим лоток сразу всем гамузом. - Очередь и порядок. Платить надо, беленькая, у меня тоже не Азовский банк.
У техникумовских девчонок пончики - и основная, и второстепенная пища. Они потому и тоненькие такие, что, окромя пончиков, ничего не едят. Случается, на пончики тоже не хватает. У всех на что-нибудь да не хватает. Но когда не хватает на пончики, жить вовсе туго.
- Нету… - вымолвила девочка-блондиночка, трудно глотая и скорбно глядя на оставшийся в руке початый пончик. - Но я отдам. Нынче перевод жду. Отдам, вот честное-распречестное.
- Ладно, крой! - сердито махнула Зойка рукой. - Но когда пойдешь завтра в кино, вспомни должок. Я тоже в кино люблю. Дядечка! Эй, чего вы такой пасмурный? Берите пончики, враз повеселеете. Вам надо с мясом, у вас творог свой дома есть. Сколько вам?
- До чего ж ты весело работаешь, - похвалил дядечка в синей куртке нараспашку. - Тут лет десять такая сердитая бабка торчала, так я от этих пончиков прятался. Давай… штук… сколько на рубль без сдачи. Пахнут, - взял дядечка пончик прямо из лотка. - Правда, с мясом или с ливерком? Ну - жениха тебе ласкового да работящего. - И, весело улыбнувшись Зое, пошел куда-то по своим делам.
- Пончики, пончики, пончики!
И никому невдомек, что за веселым и певучим призывом вовсе не веселые, даже совсем грустные мысли. Не велика честь стоять с лотком середь площади. Правду сказал тот дядечка в куртке без пуговок: ведьма тут стояла, по копейке на шкалик собирала, да и не голодала, когда люди пайковые хлеба во сне видели. Теперь кто ж голодает? И это не утешение, что у лотка стоял сам светлейший князь Меншиков. Техноруку хорошо примеры приводить, он руководитель всего производства. Встал бы вот здесь, да чтоб в самый затишный час, когда пончики не берут, когда мысли донимают. Люди вон спутник создали, атомы расщепляют, плотины строят, целину осваивают. Даже Генка конопатый говорит: "У нас работа, какая нашим папенькам и не снилась. Сто десять атмосфер рабочее давление, пять тысяч киловатт".
В пончиках нет ни давления, ни киловатт. В пончиках ливер.
- Пончики, пончики, пончики! Ну, чего ты торчишь, чего ты таращишь, чего ты губы развесил? - не вытерпела Зойка.
- Да я что, я ничего, - виновато улыбнулся Сергей. И поплелся дальше. Пора. Как ни виляй, являться надо. Может, даже лучше будет, если поскорее. Не съедят же.
- Пончики, пончики, пончики! - слышалось вслед. И впервые отчетливо, сочувственно подумалось: "Ей тоже не сладко. Работеха еще та, а она вот держится. Она потому и молодец, что умеет держаться".
"Не надо бы на него кричать, - посмотрела Зоя вслед Ефимову. - У него житье - собака не позавидует. Пусть бы стоял, коль нравится".
- Погибаю, умираю, дохожу! - налетел откуда-то Никанор Ступак. Он теперь каждое утро налетает откуда-то. Умирает, доходит, погибает, а на самом деле других слов не найдет. Наверно, думает, эти тоже годятся.
Личность довольно смутная. Чем-то таким промышлял в голодные послевоенные годы. Сидел где-то лет пять. Вернулся плешивенький, но с целым забором золотых зубов. Устроился на завод, но живет не по заработкам. Носачов племяш, говорят на Радице. Почему так говорят, Зойка не вникала. Да и не вникнешь во все, о чем говорят на Радице.
- Дюжину, нет - сотню мне! - положил Никанор руку на край лотка. Другой рукой, невзначай, провел по Зойкиному плечу, не то погладил, не то муху согнал.
- Не пижонствуй, - спокойно посоветовала Зоя. - Пончики тебе вредно, у тебя желудок испорченный.
- Кто сказал? - выпятил Никанор широкую и мощную грудь. - Да я, да мы! Во! - постучал он кулаком в грудь. - Колокол! А ради тебя буду есть хоть вон - булыжники, - указал на мостовую.
- Оштрафуют.
- Платим! - выхватил Никанор смятые десятирублевки. - Во, на Радице грязи меньше! Не-э, трудовые, ты не шали-и! Во! - из другого кармана достал расчетную книжку. - Читай, сколько тут? Вот то-то! Небось думала: грабанул Капуста… Ну, это у меня кликуха такая была, - пояснил с деланным смущением. - Шпана меня пуще бога чтила… Нет, я не к тому, мы и на соцпроизводстве не в последних рядах. Зоя, ты послушай, я ведь хоть земли съем. Люблю тебя, вот расстреляй на месте. Женюсь хоть нынче. В шелка…
- Пончики, пончики, пончики! Здрасьте, Полина Сергеевна, что же вы мимо проходите? Горяченькие. Хотите, вам с-под низа?
- Зоюшка, голубушка, - улыбнулась женщина, сворачивая с тротуара. Хорошая она. Почти незнакомая, а всегда хоть словечко теплое скажет. Подошла, оглядела Никанора с головы до ног, отвернулась, сказала холодно:
- Не мешал бы ты, мил человек, работа тут.
- Тебе-то какая забота? - огрызнулся Никанор.
- Много ль осталось-то? - заглянула в лоток Полина Сергеевна, подальше, подальше оттесняя Никанора корпусом. - Знать, все заберу. У меня квартирант… Гости к нему, как в церковь на исповедь. Положу на тарелочку, ешьте не ешьте, боле нечем потчевать. А еще Алеша мой пишет. Служится ему хорошо, наградили его… вот, - опять отсунула Никанора так, что он отступился подальше. - Пишет мой Алешенька… Ты ж помнишь его? О тебе спрашивает. Поклон тебе шлет. А этого, фикса того, гони в три помела. Ишь светит тут гнилым золотом! Лихобор чертов, каракатица плешивая. Гони! - и так посмотрела на не робкого в общем-то Никанора, что тот и еще немножечко отступил. - На необитаемые острова таких надо ссылать, будто непонятно, чего он тут крутится. Сыпь, сыпь, дома разберу, кои с чем, - и подставила широко авоську. Ушла, то и дело оглядываясь, и, пока не исчезла за углом, стоял Никанор тихо и смирно. Потом усмехнулся, ладонью потер шею, спросил глубокомысленно:
- Что я ей - ложку из рук выбил? Ведьма! А ты что - в самом деле помнишь того сопатика? Алешка! Служит - не тужит. Болявки с-под носа не сходили, пузичко рахитное.
- Пончики, пончики…
- Погоди ты, я к тебе по важному делу. Да погоди! В бригаду ко мне хочешь? Два месяца - и профессия. Сварщица - это я те дам. Девчонки по две косых колупают, в деньгах купаются, и на Почетной доске портрет в полную величину. А? - и преданно, покорно заглянул Зое в глаза. - Я не к тому, я от души. Ни словечком нигде. Скажешь сама - счастье мое, не захочешь - умру, не обижу. Ты подумай, я не тороплю. Ну, что это - торчать на площади? Ребята у нас… коллектив, точно говорю! Ну, я побег. А ты подумай, подумай.
- Пончики, пончики… Да ну их, ей-богу!
6
Услышав позади шаги, Ефимов оглянулся. Так и есть - Мошкара. Ну, что он - караулил тут? Сергей втянул голову в плечи, будто на него замахнулись, засеменил, сбавляя шаг. Улыбнулся на всякий случай. С Мошкарой ссориться, что плевать против ветра. Приемщик ОТК. Даже старший приемщик. Захотел - принял и наряд подписал, не захотел - душу вымотает, некуда жаловаться. Он - на страже государственных интересов, он всегда прав.
Догнал Мошкара, похлопал Ефимова по спине, аж внутри загудело, спросил с пришептыванием:
- Опять бабы взбунтовались? Ухватом лудили, помелом протирали. Ты бы хоть для приличия глаза промывал.
- Не твое дело.
- Тигры они у тебя, - покачал головой Мошкара. - Сожрут. Хочешь совет? Не являйся домой недельку, они там перешебуршатся, мягче станут.
- Ты вот что, Федор Пантелеич, ты скажи-ка, если такой умный, как мне Ивану в глаза смотреть?
- Зачем? - строго спросил Мошкара. - Он что - зазноба твоя, что ты ему в глаза? На кой он тебе, давно сказано! Было да сплыло, понял ты, чугунная башка? За меня держись, понял ты!
Чего понятнее. Оклад у Мошкары сто двадцать, премиальные не каждый месяц, а домик с мезонинчиком, в домике добра - черт колом не провернет, и каждое летечко его толстозадая Лизавета в Сочах пупок греет. С начальством за руку здоровается, а что с Иваном сцепился, так это еще разобраться надо, что к чему. И сказал, тоже на всякий случай:
- Я понимаю, разве я что.
- Башковитый, - мазнул Мошкара Сергея по голове. - А насчет всяких этих затей - не твоя забота. Понял? Хочешь, найду тебе такую кралю - дура, хоть дрова на ней коли, а денег - две кучи? Раечку - назад, в Бордовичи, маманьку на подножный корм, а сам с этой дурехой в рестораны. А? Ну гляди, мое дело предложить.
Издевается. А что ты ему скажешь? Терпи. Шмыгнул Мошкара носом, поддернул вечно спадающие штаны и неожиданно припустил.
Сергей оглянулся. Вон что - Иван. Достал рукой Мошкару, попридержал, спросил, заглядывая в лицо:
- Чего ерзаешь, Федя? Опять что-то где-то?
- Отцепись, я тебе не фулюган, - оттолкнул Мошкара руку Стрельцова. - Меня на "понял" не возьмешь. - И выложил главное: - В пятницу четыре часа мурыжились тут из-за твово пробного стычка, пока начальство вырезать не распорядилось.
- Что-что? - приостановился Иван. - Все шутишь, бедова голова?
Прибавил шагу Мошкара. Зачем осложнять позицию? Мало ли, что Иван сгоряча сотворит, потом качай права. И, отойдя шагов на пяток, крикнул, не сумев сдержать злорадства:
- И на старушку выходит прорушка!
- О чем это он? - подозрительно оглядывая Сергея, спросил Стрельцов. - Нет, ты пока не обмирай, ты ведь в курсе. Какой стычок? Кто вырезал, кто велел?
Не от излишка смелости, от острого отчаяния брякнул Сергей:
- А я вырезал! Приказали - и вырезал. Не ты тут самый главный. Моду взяли - если я безответный, так об меня можно хоть ноги вытирать!
- Вон почему ты в пятницу петушился! - покивал головой Иван. - А я-то думал… Ну, да хрен с тобой, коль ты такой сообразительный. - И зашагал так размашисто, будто цех загорелся.
Никакого пожара в цехе. Пустынно, гулко, прохладно. По левой колее строй вагонов-котлов, готовых под окончательное испытание. По правой стороне, на монолитных стендах, как насторожившиеся пауки, пузатые, тонконогие блоки. Посреди пролета, среди тускло поблескивающих лужиц - трубопровод питательной воды. Как испытали в пятницу, так и оставили. Ни манометра не сняли, ни пресс не отключили. Ладно, хоть воду догадались слить.
Маленький, щупленький, склонил голову Миша Павлов. Стоит, уперев ногу в монтажный кронштейн, смотрит на манометр, может просто в лужу на полу, и думает. Конечно же думает. Есть над чем подумать. В пятницу суетились, горячились, уговаривали, увещевали, если правду сказать, унизительно расстилаясь перед Мошкарой. Сроки! График! Еще бы! Вот они - сроки, графики. Пролежал трубопровод почти трое суток, никому не надобен. Но нет в нем уже пробного стыка, сваренного Иваном, нет в нем новой идеи. Таких трубопроводов было сто, если не больше. Ничем этот от прежних не отличается. Почему? Ради чего уступили Мошкаре?
Встал Стрельцов рядом с Павловым, указал на то место, где должен быть его пробный стык, спросил тихо:
- Думаешь, он стык мой выбросил? Он всех нас, как щенков слепых, в мешок да в прорубь.
- Так получилось, - не глядя на Ивана, сказал Павлов.
- Утешаешь?
- А что я мог? Четыре часа тут мурыжились… И так, и сяк… Он же, сам знаешь, а наряды сдавать в срок полагается.
- Сдал?
- Не успел.
- А чего ж ты успел?
- Не надо было самому убегать.
- Откуда ж я знал, что у тебя такие тонкие нервы? Но вот что, Миша, пора нам взрослеть. Не обижайся, но горлать насчет горбушки - это несложно.
- Я не держусь, выбирайте другого бригадира.
- Нет! Мошкаре и так весело. Не те выводы. Обещаю тебе: я и еще разок побываю в парткоме, но если… избави бог! Понял? Или все это мне одному нужно?
- Подгадал он, - уже просто по инерции оправдывался Павлов. Но и сам понял - жалкие слова. И все же, как быть, если Мошкару на открытый бой вызвать? Шестой энергопоезд завтра выгонять на испытательный стенд, а еще не сданы два котла. Насильно их не спихнешь, Мошкара всегда найдет к чему придраться. Тут думай, что хочешь, но говори - не ошибайся. Пока там начальство большое согласится, чтоб работали честные люди без приемщика, он душу вымотает, со свету сживет. И дело тут не в горбушке.
- Да! Из "Спорта" звонили тебе в пятницу. Табельщица прибежала, говорит: там самого начальника дружины требуют… - Но и опять умолк. Лишние слова. Не в том, не в них дело. Достал сигарету, помял в пальцах, подождал, пока Иван щелкнет зажигалкой, сказал внятно: - Все, Ваня, все. Или я вовсе мямля в клеточку. Поверь.
- Пошли переодеваться, - обнял Стрельцов бригадира. - Завтра у начальника цеха совещание, - вполголоса, доверительно говорил Павлову. - Я думаю, надо долбить.
- Ваня. Они же… они там почти все коммунисты, - высказал Павлов довольно неожиданную, но логичную мысль. - Почему я их должен агитировать за Советскую власть?
Снял Стрельцов руку с плеча Павлова. Вопросительно покосился, не шутит ли, покачал головой, сказал:
- Думаешь, таблица умножения от самых пещер с нами? Чтоб принять, надо понять. Нельзя требовать, чтоб человек все знал и понимал. Объясним и глянем: не хочет - одно дело, не понял - иное. Повторим. Мы терпеливые. Ну а попрет под колеса, дело его. Необходимость и не такое перемалывала. Жестоко? А это не жестоко - Мошкара вон Серегу оседлал? Дурачок востроносый! Нашел покровителя…
- Да ну его к черту, твоего востроносика! - раздраженно отмахнулся Павлов. - Своих забот по ноздри. Ну, скажи мне, почему так? И в дружине мы, и в хоккейке мы, и на стенд вон опять же нас выпроваживают. Другие что - не обязаны? Им что…
- Не надо, Миш. Другие, пятые. Мы надежнее, понял ты? Или тебе не нравится быть надежным? Ну и будя!
В раздевалке подошел к Стрельцову Игорь Рыжов. Двухметровый красавец с дюжиной русалок на груди. Потрогал кепку, забытую кем-то на стрельцовском шкафу, покосился на бригадира, сказал озабоченно:
- Там звонят. Егорушка маленький опять колобродит.
- Ну и что? - не понял Иван сути сообщения. Мало ли кто в городе колобродит.
- Видишь ты, он опять с Танюшкой.
- Кто сказал?
- Точно все, точно, - убеждающе указал Игорь пятерней в пол.