- Во! - показал Генка свои дрожащие руки. Но и сам устыдился. Это уже не аргумент, это запрещенный прием. И пошел к своим тисам, обиженно пфыкая на все еще капающие с кончика носа соленые росинки. Чудаки. Плохой Носач поверил, хороший Гриша слушать не захотел. Ну и ладненько, давай так давай, жми так жми. Но как же так? Можно же машиной, можно. Иначе не сказал бы Захар Корнеевич: "Умное дело. Если покопаться - выгорит". Ладно, шуруйте. Не Носачу потеть, вам. Он же сказал: "Умное дело…" А еще он сказал на прощанье: "Вдвоем мы с тобой еще те академики, но у меня дочка машиностроительный институт кончает. Попросим - поможет". Вот как сказал. Не то, что Гриша. А дураков вокруг, хоть пруд пруди. Носач, Носач. Один вон, некому было дать по шапке, "рогача" на середине пролета в сеть подключил. Бывают же такие сволочи. И так нажал Генка на свой драчовый, что скрипнуло. Отхватил напильник, посмотрел. Нельзя на трубе зло срывать. Впадину уже не заделаешь, в брак труба пойдет.
Шоркает, выгибая спину, шевеля острыми лопатками, переступая и ловчась, Генка Топорков. Еще три штуки до комплекта, а времени осталось полчаса. Горячий транспортер уперся прямиком в спину между лопаток, сгружает там свои соринки-пылинки. Маленькие они, соринки-пылинки, но сколько их? Давят в спину, как чугунные "пироги", которыми мартены загружают. Горячо, больно, непосильно. Давай, дорогой, жми, дорогой.
- Послушай, дорогой, ты что сказал насчет карборундов?
- Пошел ты!
- Слушай, дорогой, с тобой старший товарищ разговаривает. У тебя второй разряд, а у меня пятый. Кто кого должен слушать?
- Ну, два карборунда. На параллельных осях, - начал Генка. Начал и забыл, что надо опилить еще два конца, что осталось всего двадцать пять минут, что где-то там летит куда-то график. Забыл даже, что в таких случаях Миша Павлов никого не милует. - Если трубу зажимать не в тисы, а в разрезную муфту. Муфту посадить на конус. Чуть вперед - она зажала, чуть назад - отпустила. Понимаешь, карборунды мелкозернистые. Можно хоть под три знака обработать. И точность не так, как из-под напильника. Ни впадинки, ни рисочки, ни эллипса. Я считал: в десять раз быстрее…
- Послушай, дорогой, - покачал Гриша головой. Озадаченно, удивленно покачал. А удивить Гришу Погасяна не мог даже фокусник Кио.
8
Перед дверью на "голубятне", где располагалось все цеховое начальство, Ступак остановился и осмотрел все четыре пролета, забыв, что он теперь не начальник цеха, что его владения теперь умещаются на четвертинке этой территории. На котельном, точнее сказать, на одном из вагонов-котлов все еще посверкивала голубая звездочка электросварки. Там Иван Стрельцов доваривал последний, самый неудобный стык на трубопроводе острого пара. Захар Корнеевич и прежде не раз задумывался: почему так сконструирован этот самый ответственный трубопровод, что сварщик вынужден втискиваться в щель между трубой и крышей вагона и работать фактически только кистью? Вот уж воистину: ни рукой, ни ногой там не пошевелить. Но самое несуразное - вытаскивать его оттуда надо было чуть ли не краном. Сам он, сварив этот хитрый стычок, выбраться из теснинки не мог. Неужели в описании работ есть и это условие? Как же оно сформулировано: "После окончания работы сварщика извлекать по частям?" Конечно, Стрельцов крупноват и вообще для сварщика, для таких работ в особенности, но и малогабаритным там не легче.
Захар Корнеевич очень удивился бы, если б дошло до него, что он думает о Стрельцове, о его работе сочувственно.
Ступак, отдышавшись и насмотревшись на эту особо интересную звездочку, оторвал руки от перил и двинулся по длинному административному коридору.
"Мастер он. От бога, - сами собой тянулись мысли, видно не желая уступать места каким-то другим. - У них, у чертей, вся порода такая, от бога. Ивана на заводе знают не хуже, чем самого директора. Деду Гордею даже незнакомые первыми кланяются…"
Но вот она - дверь в отсек начальника цеха. Приложил Захар Корнеевич к лицу обе ладони, как бы умываясь. А когда отнял их, на лице осталась непроницаемая, безликая, немного загадочная, чуток приветливая, капельку обнадеживающая улыбка. Почти такая, как у того каменного сфинкса, который, говорят, пять тысяч лет улыбается, и никто не поймет, почему. Ну, а куда деваться? Надо Захару Корнеевичу, иначе могут подумать, что он обижен и обескуражен понижением. Жизнь!
Прикрыв дверь, оглядел предбанник, поздоровался с секретаршей, с новой, не с той, которая сидела тут при нем. Спросил добродушно:
- У себя?
- Ждет вас, - тоже загадочно улыбнулась секретарша. Неловко стало Ступаку. Девчонка, а уже освоила такую премудрость. Может, это и не премудрость вовсе? Ну, была премудростью пять тысяч лет назад, так с тех пор человечество хоть чему-то научилось. И перестал улыбаться. Ну-ка их тут! Забрался в твое кресло - да еще ты ему улыбайся? Мальчишка! И не машинально - вынужденно дотронулся до левой стороны груди. Колет там. Ничего удивительного. Любого слона подержи в таком цехе на руководящей работе хотя бы годочков двадцать, еще как заколет у него. Это Колыванову не понять, в двадцать восемь лет ни у кого сердца нету. А в пятьдесят девять любой призадумается. Им хорошо… с Иваном новаторствовать. Им наплевать…
"А Мошкара мерзавец, - неожиданно, бог весть откуда и почему вывернулась острая мысль. - Расставаться с ним надо. Живоглот, а мне до пенсии полгода…"
Виталий Николаевич Колыванов только в представлении Ступака был мальчишкой. Конечно, двадцать восемь - не шестьдесят, но виски седые, на макушке проталинка, под глазами наметились мешки с желтым оттенком. Вот только нос - конопатый, вздернутый, какой-то развеселый, никак не вписывается в эту начальственную озабоченность. Может, за этот нос и прозвали монтажники Виталия Николаевича Клеопатрой. Впрочем, монтажники могут прилепить что угодно, к тому же было это во времена оны, когда Колыванов, еще будучи инженером внешнего монтажа, разъезжал с бригадой таких, как вон Павлов, по всему Союзу.
Цепко и прохладно ощупали серые глаза, ни один мускул не выдал намерений, даже конопашки на носу остались в прежнем игривом расположении. "Ну, какой он начальник цеха, будь у него хоть пять проплешин, - критически подумал Захар Корнеевич. - И по телефону наяривает, чтоб впечатление произвести. Коль вызвал для делового разговора, переключи телефон на свою раскрашенную привратницу". Но произнес мягко и доброжелательно:
- Здравия желаю, Виталий Николаевич.
Прижав телефонную трубку левым плечом, Колыванов одновременно слушал, что-то записывал и листал бумажки в толстой серой папке.
Отложив авторучку, Виталий Николаевич передвинул папку, положил телефонную трубку на рычаги, произнес сухо, едва шевеля потрескавшимися губами:
- Присаживайтесь, Захар Корнеевич. Разговор будет трудный.
- Поговорить можно, - согласился Ступак, давая понять, что не намерен ни противоречить, ни соглашаться, а только слушать. - Я вот что, Виталий… э-э-э… Николаевич, я знаю, какой вы тут разговор подготовили. Не по мне это. И я тут вам не помощник.
- Я вот, - указал Колыванов на телефонный аппарат, - разговаривал только что с секретарем парткома товарищем Тереховым. Он утверждает, что вы поддержите. Так и сказал мне: "Корнеич непременно поддержит, он чуток на творческие начинания".
- Не надо, - покачал толовой Ступак, и его увесистый нос обвис чуть не к самому подбородку. - Не мог сказать такое товарищ Терехов, мы друг друга лет сорок хорошенечко знаем. Или, может, это о чем другом? - И приободрился. А если правда о чем-либо другом. Но нет.
- О том самом, все о том самом, - сожалеюще произнес Колыванов. Потрогал кончик носа, потер виски кончиками пальцев, огляделся. Дескать, не получилось с этого края, попробуем иначе.
"Не искал бы ты дураков, - захотелось сказать Ступаку. - Ну, дурей себя не ищи".
- Как вы в принципе оцениваете предложение бригады Павлова?
- Никак, - резко бросил Захар Корнеевич. - Не бригадное это предложение, это Стрельцов мозги нам парит.
Вздохнул начальник цеха. Трудно так вздохнул. "Хлопот у меня - бульдозером не сдвинуть, а я тут с тобой балачки развожу, уговариваю тебя, как девочку какую. Могу ведь и короче, приказал - и точка. Могу!" - и твердо, вовсе леденяще посмотрел прямо в глаза Ступаку.
- Значит, вы против?
- Погодите, а о чем речь? - спросил Ступак, подумав, что до пенсии еще не так мало.
"Не раскроется старик, - понял Виталий Николаевич. - Обида его насовсем умертвила. Что ж теперь - мимо него, через него, без согласия? А если жаловаться начнет? Еще одна расхлебаловка. Трясина чертова. Конца-краю не видно".
- Первое, - загнул Колыванов указательный палец на левой руке. И так посмотрел на Ступака, что можно было подумать: именно в этом и заключается вся сложность - палец загнуть. - Бригада Павлова предлагает работу без контроля ОТК. Второе…
- Ах, вон что, - перебил начальника цеха Ступак. - Только надо бы начинать с его опытов на сварке.
- Хорошо, - согласился начальник цеха. И загнул безымянный палец. Но спохватился: дурная привычка. От мальчишества осталось. Поерзал в удобном кресле, спрятал обе руки под стол, продолжал не совсем уверенно: - Электросваркой дешевле, надежнее, быстрее. Это веление технического прогресса. Газосварка вообще устаревает… - И опять смутился. Что за слово: "устаревает", неловкое и не совсем уместное. - Стрельцов подсчитал, обосновал, доказал на практике. Но по приказу приемщика ОТК Мошкары пробный стык вырезали… Почему там у вас приемщик распоряжается?
- Это его сфера, - пожал плечами Ступак. - Качество, точное соблюдение технологических нормативов. Вы же сами знаете.
- Новаторство - не сфера приемщиков! - чуть громче прежнего сказал Колыванов. А Ступак подумал: "Повысишь голос, малец конопатый, встану и уйду. Мне эти стрельцовские шики-брыки в обязанности не вписаны".
- Прочтите! - подвинул Колыванов серую папку ближе к Ступаку.
- Читал, - отодвинул папку Захар Корнеевич.
- При мне прочтите. Тут немного. Буду знать, что вы… что мне с вами каши не сварить.
Взял Ступак папку, почитал по диагонали, сказал примирительно:
- Ну, если в принципе. Только не от нас с вами зависит. Технологическая карта утверждена в главке. А насчет прочего пущай. Мошкара себе найдет работу. У него ползавода знакомых. Вот насчет будущих норм сомнительно. Электросварка, оно так, экономичнее, но уложится ли Стрельцов в такие нормы?
- Уложился же, - напомнил начальник цеха. - На практике доказал.
- Ну и что? - развел руками Ступак. - Стрельцов - ас. На асах производство не удержится.
- Пусть перенимают опыт, - отклонил довод Колыванов. - Не сидеть же теперь на стародавних нормах, если у нас учеба плохо поставлена. - И опять поморщился. Слова какие-то не такие. Казенщина. "Сидеть", "поставлена"… Но как с такими вот еще разговаривать? Начнешь по-душевному, поймет ли? И все же гораздо теплее, мягче продолжал: - Школу передового опыта откроем. Лучших сварщиков привлечем. Заодно теорию укрепим. У нас ведь как теперь: по двадцать лет сварщики дело делают, а что такое сила тока - рядом сформулировать не могут.
- С того, с вырезанного, стычка рентгенснимок сделали, - выложил Ступак главную карту. - Две поры. Потом надо лабораторный анализ провести. На микрошлиф, на кислотостойкость. Потом все это по инстанциям пустить.
"Понятно, - усмехнулся Колыванов. - А там ты на пенсию пойдешь, и хоть трава не расти".
- Я не спорю, партизанства мы не допустим, - все же мягко и дружелюбно продолжал Колыванов. - Но начинать-то с нас. С вас, дорогой мой Захар Корнеевич. А вы вот уже третий месяц ни с места. Хуже того, вы препятствуете естественному движению этого нужного дела. Вы ссылаетесь на какого-то Мошкару, извините, пожалуйста. Давайте договоримся: все, что надлежит сделать вам на участке, сделаете вы. Без проволочек, без оглядок на Мошкару. У него свое начальство, вот пусть оно с ним и советуется.
- Задача у нас одна, - хотел было Ступак еще чуть отвлечься в сторону. Но Колыванов резко опустил ладонь на край столешницы. И сказал, заканчивая этот довольно неприятный разговор:
- Предложение, с которым вы ознакомились, подписано всеми членами бригады, следовательно, это коллективное дело. Будем так и рассматривать. И я не советую вам, даже как начальнику участка, противиться передовому во всех отношениях коллективу и этому предложению. Не надо, Захар Корнеевич, привносить личное в государственные дела.
Только этого не хватало. К чему он?
- А теперь вот, - достал Колыванов из своего стола совсем тоненькую папочку. - Заключение специальной комиссии. Здесь подписи главного сварщика, начальника котлонадзора, заведующего кафедрой сварки института и нашего главного технолога. И еще, - опять взял он серую папку. - Здесь заложен облик будущих отношений. Будущих производственных отношений на социалистическом производстве…
- Не надо политграмоты, - устало отвернулся Ступак. - Я не враг и не чужак на производстве. Спешки не люблю, тарахтелок разных не люблю. Впервой, что ли, такие вон прожекты.
- Зачем вы мне об этом? - нетерпеливо перебил Колыванов. - Былые ошибки…
- Теперь просто сказать: ошибки, - и Ступак перебил начальника цеха, опять надеясь увильнуть от главного.
- Не надо! Давайте подведем итоги. Значит, так. Найдите с Иваном Стрельцовым общие точки и двигайте дело. Первое и неотложное: сварка тонкостенных труб. Есть мнение, что у четырнадцатого энергопоезда переведем трубопровод питательной воды полностью на электросварку. Еще серия опытов, потом - через комиссию и в технокарту. Я не думаю, чтоб потребовалось утверждение главка. Второе, но тоже весьма важное. Тут вот, - указал Колыванов на серую папку, - двенадцать пунктов обязательств. Десять, по крайней мере девять, принципиально новаторские.
- Постройка коммунизма на участке одной бригады, - все же не удержался Ступак.
- Предложения бригады Павлова нашли полное одобрение в парткоме. Конечно, будем уточнять, конкретизировать, но в принципе…
- В принципе я не против, - встал Захар Корнеевич. - Не надо повторяться, я не против.
"Скользкий старик, - глядя сквозь Ступака, думал Колыванов. - Еще немало крови попортит, пока мы ему… часы с двухнедельным заводом подарим". Но сказал оптимистичное:
- Это не так уж трудно, сами увидите. Время диктует.
"Все же запряг он меня, конопатик чертов, - топая по гулкому коридору, раздраженно думал Ступак. - Трусоват ты стал, Захарка Носач. Вот и устанавливай контакты с Ваней Стрельцом. Он тебе покажет контакты, он тебе загнет салазки…" И провел ладонью по лицу. Посмотрел на ладонь - мокрая. Даже на такой вот разговор не осталось силенок. Значит, правда пора. Нечего хорохориться. Ну а дорабатывать - не то, что работать. Может, прав конопатик - в настоящем деле на Ступака теперь положиться нельзя. Жалко. Сносился. Жалко.
Медленно спускался Захар Корнеевич по несуразно крутой лестнице с металлическими ступеньками. Вроде бы легче стало на душе. Острота улеглась там. Обида притупилась. Мысли потекли ровнее и не такие безалаберные. Подумалось даже, что Иван Стрельцов не такой и беспардонник, может, остепенится да и пойдет вверх. Ему и поддержка обеспечена, и вешки на пути расставлены. Отец, дед, прадед расставили. Стрельцовская династия.
Но нет, нет! Чтоб с таким дуболомом в одном доме? Ну, сам еще куда ни шло, мужики к ссорам не охочи. А как же старушка? Да она за один день вся выкипит. Она на дух не принимает ни слова о Стрельцовых. Ну да ладно, что бог не даст, все к лучшему.
В конторке сидел Мошкара. Слюнявит какие-то свои бумаги, дергая неприятно шевелящимися бровями, усмехаясь чему-то. На Ступака ноль внимания. Лишь когда Захар Корнеевич, нетерпеливо пришлепнув ладонью по столу, сказал: "Пересядь", - двинулся сначала по стулу, потом как-то очень умело перескользнул на скамейку, поджал лягушачьи губы, осмотрел начальника котельного участка. Сказал с откровенным презрением:
- Помятый возвернулся.
Дак как он смеет? Не ровесники, не приятели. В должностях не ровни! А Мошкара продолжил совсем брезгливо:
- Вроде в начальстве человек ходил. Еще говорил когда-то: "Мы с тобой, Пантелеич, еще наделаем делов…"
- Когда я тебе говорил такое? - сорвался сразу на выкрик Захар Корнеевич. - Чего ты здесь, ужака тонконогая, мозги мне пудришь? Вот кликну ребят…
- Снизошел, значит, - понимающе покивал Мошкара. - Этак и Танюху ему отдашь…
- Цыц! - грякнул кулаком по столу Ступак. - В эти дела не суй свой казюлячий нос. И чтоб через час тут вот был акт приемки шестого котла. Понял? Слышал? Крой! Дур-рак! Да за ним все силы. Он тебя в мелкую труху сотрет. И учти - я тебе не попутчик и не помощник.
- Не удавишься, явишься, - ввернул Мошкара. Но что-то в его сощуренных глазках переменилось. Насторожились они, еще суетливее забегали. - Мы с тобой не веревочкой, мы с тобой рублями связаны. Иль призабыл, так я напомню. Да и спросят у тебя, где надо: "За какие такие премии "Москвича" приобрел? А в Татьянкиных шубах если покопаются? А твою княгиню ковырнут? И потопаешь ты, святой носатик, прямиком в Сибири соль копать или, не глянут на твою старость, сосняк под Архангельском валить. А? Думаешь, не спросят? Так я скажу. Пойду и скажу. Документики покажу. У меня все в целости-сохранности. И на племяша твово распрекрасного намордник заодно. Вот и будете подпирать друг дружку, одной пилой орудовать…
- Гада ты двухжалая, - сник и враз утратил начальственный облик Захар Корнеевич. - Ну, что ты меня, как последнюю сволочь? А если я пойду и скажу? А? Кому дальше, кому больше достанется тех сосенок? У тебя тоже дети… твоя каждое воскресенье в разных цигейках красуется. Иль тебе и тут все равно?
- Вот и есть ты самый настоящий дурак, - бесцеремонно и нагло хохотнул Мошкара. - Сравнил тоже. Мои детишки черненькие. А я вон - блондин на сто десять процентов. Понял, фиговый ты следователь? Ну, я не о том. Рано туда, подождут те сосенки. Что там, у Клеопатры?
- Я ж тебе объяснил, - чуточку приободрился Ступак. - Не дотерпят они, чтоб какой-то шпак, какой-то завалящий… поперек государственного дела становился. И начни, Федя, вот с приемки котла и начни. Хитер ты, я не спорю, можешь меня с племянником Никаношей гораздо дальше Архангельска услать, но тут другое дело. На кой хрен тебе вовсе ни за понюх табака в самую бяку лезть? Прими шестой котел, смирись с Ивановыми прожектами…
- Это не твое дело!
- Притихни! - зловеще вымолвил Ступак. - И тут, и везде. Я тебе говорю: новое начинается. Может, если перетерпишь, и в новом не пропадешь, но если сунешься под колеса им - праху от тебя не останется. Чьи там у тебя детишки, не мед это получится. Ну, а кто из нас пущий дурак, это бабка надвое ворожила. Иди! Иди-и!
Понял Мошкара - надо уступить. Разобраться надо. Потом, возможно, найдется что-то иное, даст бог, не в первый раз. И все же бросил угрожающе, на всякий случай:
- Рано пташечка запела! Гляди, как бы кошечка не съела.
Но и только. В душе шевелилась что-то знобкое, мохнатое, злобное. Это ведь бравада: "Сам я беленький, а детки черненькие". Они хотя и в самом деле черненькие, да прикипело сердце к женушке. Все терпит, только бы не оттолкнула. Ради нее дела творятся. Живи, радуйся, красуйся. Выпихнут, двух дней помнить не будет. И надо, надо поостеречься.