И Николая я помню, отца Вари - он вечно во мне. Николай погиб в сорок шестом от пули бандеровца, через полгода после его смерти родилась Варенька. Уезжая, он просил тебя расписаться в загсе. Почему ты отказалась? Неужели, и вправду, ждала Костю? Подождем, сказала ты, подождем, Коленька, тебе скоро демобилизовываться - тогда распишемся. Пулей демобилизованный, он не оставил даже фамилии в метрическом свидетельстве дочери, у тебя даже фотографии его не сохранилось. Все равно, я его помню, он похож на Варю: те же кудрявые темные волосы, вздернутый нос, полные губы, широкие брови. Он плохо выговаривал "л", "хвеб" говорил он вместо "хлеб". Варя тоже не выговаривает "л", и ты не учила ее говорить правильно, так тебе милее. "Хвеб", говорит Варя, и ты смеешься, а она обижается. Даже голоса похожи, те же милые вскрики и звонкий смех, звенящий металл, если что не по нраву - копия отца.
Нет у нее отца, откуда взяться отцу, если мать, одинокая женщина, так и не выбралась замуж - в метрике черный прочерк. Двадцать миллионов одиноких женщин - а сколько детей без отцов? Наши несбывшиеся мужья унесли в могилы военных лет свою любовь к нам и свои несовершившиеся росписи в загсовских свидетельствах, нам остались вот эти - временно холостые. И нельзя им грозить карою алиментов, укоризной общественного осуждения! Двадцать миллионов женщин нельзя преждевременно списать в тираж! Столько десятилетий, столько веков так презрительно, так осуждающе звучали слова "одинокая женщина", чуть ли не иносказание для блудниц и обманутых дур, а сейчас столько сочувствия в этих словах, они вызывают такое желание помочь, облегчить твою участь, иные одинокие матери требуют чуть ли не уважения к своему одиночеству - почти как к почетному званию… Нет, я понимаю, иного выхода нет, будь я всем народом, я действовала бы только так. Но я не весь народ, я только маленький человек, у меня болит мое маленькое человеческое сердце. Скоро, скоро природа сделает свое дело, тогда и падут загсовские запреты - Варе они уже не грозят, ее поколению мужей хватит.
Запреты, говоришь? Кому запреты, а кому привилегия. Вот он лежит рядом с тобой, красивый, молодой, упоенный своим маленьким мужским успехом, ничего в тебе не понимающий - кто ты, в сущности, для него? Ты для него - часть естественной его добычи. Он владеет ненаписанной, но всем подразумеваемой лицензией - эти охотники за одинокими женщинами, так и называют свое занятие, рабочий любовный термин - добыть… Обычная, обычная для сегодняшних условий добыча, не легкая, конечно, даже означенную в лицензии добычу нужно еще выследить и одолеть в борьбе - очаровать улыбками, задурить словами, прийти в трудную для тебя минуту на помощь…
Нет, ты не смеешь так думать! Он кинулся спасать тебя, чтобы спасти, а не заполучить в постель. И он рисковал собственной жизнью! Он платил огромную цену за твое доброе расположение, будь честна - ты не стоишь этой цены! Ах, я не знаю, чего стою и чего не стою! И почему я действую так, а не иначе, я тоже не знаю. Ты возвратилась после войны в Ленинград, в Ленинграде ты жить не смогла, здесь погибли от голода твои родители, все напоминало об утратах. Надо было ехать на Киевщину, там родители Николая, они любят Варю, даже не освященную официальными бумагами - просто Варю, Вареньку, Варьку, дорогую внучку, так похожую на их сына… И ты уже собиралась перебраться к ним, но вдруг помчалась сюда, на пепелище крепости, под фортами которой погиб Костя, в этот медленно нарождающийся Светломорск. И здесь ты разыскала фамилию Кости, одну из тысячи двухсот фамилий, выгравированных на гранитных плитах братской могилы, стояла перед ней, стоишь перед ней, не можешь оторвать от нее заплаканных глаз. Живого ты отвергала его, к мертвому прибегаешь каждый свободный час… Его нет, твоего Кости, никогда не бывшего твоим - он вечно с тобой, вечно в тебе!
Она встала, накинула на себя халат, подошла к окну. Березка так отчаянно билась кудрявой головой в стекло, словно за ней гнались и она умоляла впустить ее. Отчаяние грызло Анну Игнатьевну.
Еще никогда, в самые трудные часы своей жизни, ей не было так безысходно худо. И отчаяние происходило от того, что она понимала, почему худо и почему нельзя ничего сделать, чтобы стало хорошо.
Она присела на подоконник, продолжала терзать себя трудными мыслями, продолжала молчаливо спорить с собой. Ах, к чему негодовать на парня, которому удалась легкая связь! Все мужчины любят хвастаться победами. Будь честна с собой - в сотню, в тысячу раз все было бы лучше, если бы оно было таким, как ему вообразилось! Так просто его понимание - мне удовольствие, тебе удовольствие, а придет час - без обиды расстанемся. Нет, не так все повернулось! И не нужно вспоминать о Косте, не любила ты доброго, великодушного, умного Костю, ты только память свою о нем любишь. Николая лишь начинала любить, до настоящей любви не дошло, она была бы, правда, настоящая любовь, но Николай погиб - любовь не созрела, ты не умела быстро влюбляться. Ты влюбляешься рассудком, не одним сердцем, уж такова твоя натура, так ты раньше думала о себе. А в этого сорванца, смелого и грубого, нежного и наивного, влюбилась! Влюбилась сразу, беззаветно и безответно, влюбилась безрассудно. Только так и назвать твое чувство - любовь без ума!
Нет, сказала она себе, нет, я не ханжа. И если бы было, как вообразил себе Михаил, мне стало бы легче - одинокая женщина, мечтающая хотя бы о временном друге, красивый парень - на роль утешителя! Сколько я знаю таких пар - еще ни одну женщину не осуждала! Я понимаю их всех, каждой сочувствую. Не мне бросать в них камень! Если и не на деле, не под одеялом, то в ночных своих мечтах я не раз была такой женщиной - хотела ею быть, во всяком случае! Вспомни того инженера с судоремонтного, он так и брякнул, приглашая в кино: "Как же будем играть, Анна Игнатьевна, в любовь или только в удовольствие?"- а ты весело возразила: "Играть - ни в то, ни в другое. А любить - как получится!" Любви не получилось, он ухаживал за тобой с месяц и отстал. И ты ведь втайне досадовала, что не нашлось в тебе силы хотя бы поиграть в любовь!
Нет, как все странно произошло! Они подошли оба, он и Юрочка, ты вздрогнула, на секунду показалось, что Костя идет навстречу. Показалось и прошло - и больше не кажется. Но Михаила, твоего теперь Мишу, запомнила, ты уходила от памятника, ни разу не обернулась, но видела его, он был с тобой - весь тот день! Почему ты думала о нем? Почему видела его? Ты прикрикнула на себя: "Перестань, это же еще мальчишка!" И вспомни, как ты узнала его, когда вы расчищали завалы. Он с другом показался в конце улицы, лиц не было видно, но ты его сразу узнала. И у тебя задрожали коленки, ноги стали как ватные, ты сказала подружке: "Ох, устала!" - и присела на горку кирпича. Михаил приближался медленно, ты приказывала себе успокоиться, успокоилась, даже шутила с ним. Ничего твоя наигранная веселость не изменила, свалилось на тебя это горе - любовь к парню моложе тебя на добрый десяток. Ты только одного не знала - как сильна нелепая твоя любовь, а если бы знала, то, может быть, и не дошло до сегодняшней ночи! За себя побоялась бы!
Будь честна, говорю тебе - будь до конца честна! Ты шла на вечер и думала - может быть, встречу Михаила, погляжу издали, напоминать о знакомстве не стану. Так ты обманывала себя. Сама захотела броситься в пламя! И когда пришел этот час, которого страшилась и желала, ты ведь была счастлива, может, впервые в жизни счастлива, нет, не лги, без "может" - впервые в жизни счастлива! А потом убоялась громадности счастья, стала прикидывать, чего больше, хорошего или плохого, стало страшно, что парень, так легко овладевший тобой, дороже всего я всех. Ох, как же правильно назвал это чувство Костя - в тебе и с тобой!
Нет, нет, и это неправильно - не в постели, не в его объятьях, еще до того ты поняла, кем он стал для тебя. Там, на улице, когда у хулигана сверкнул в руке нож и ты схватила ту руку, разве не заметалась в тебе, как живая, мысль: "Лучше пусть ударит меня, только не его!" И разве у тебя не упало сердце, когда ты в комнате увидела на Михаиле кровь? С какой радостью ты отдала бы всю свою кровь, только бы вызволить его из беды. Он в беду не попал, ему не нужна твоя кровь. Ему нужно немного удовольствия - это все, чего он добивается. А потом ты ему приешься, удовольствие потеряет остроту - он помашет ручкой на прощанье, еще поблагодарит за приятные часы. В тебе и с тобой! Он уже не будет с тобой, он уйдет. А то, что в тебе, разве вырвать из себя? Как жить тогда?
- Нет, нет! - сказала она вслух. - Говорю тебе - нет! Зайчик, застывший на потолке, стерся, ночь переходила в рассвет. Черное окно посинело, потом стало бледнеть, балконная березка уже не билась в окно мятущейся головой. Анна Игнатьевна подошла к кровати, залюбовалась Мишей. Он лежал на спине, ровно дышал, он был красив - широкие плечи занимали две трети кровати. Она прильнула к нему и тихо целовала его грудь и руки.
20
Миша, проснувшись, увидел, как Анна Игнатьевна, одетая, сидит у стола. Он подошел к ней, поцеловал В шею. Она отстранилась.
- Просьба, Михаил. Не будем повторять того, что было. Он смотрел на нее во все глаза.
- Что-нибудь случилось?
- Да, случилось. Эта ночь была ошибкой. Больше таких ночей не будет.
Он покраснел, шумно задышал.
- Я обидел тебя?
- Нет. Ты меня вчера выручил… Но не хочу такой ценой оплачивать свое спасение.
- Заладила одно - спасение! - сказал он с досадой. - Никакая это не цена, а просто мое сердечное отношение.
- Оно меня не устраивает.
Он сел рядом. Такой чужой она не была, даже когда прогоняла его на улице.
- Не понравилось, значит? - снова заговорил он.
- Не понравилось.
- А что не понравилось? Что замуж не беру?
- Я не дура, чтобы искать молодого мужа. Но и в любовники ты мне не годишься.
- Не гожусь? - Он зло усмехнулся. - А почему?
Он впился в нее негодующими глазами. Она отодвинулась.
- Молчишь? Тогда сам скажу - почему. Причина за стеной. И зовут ту причину - Тимофей. Неудобство, конечно, - сразу двоих иметь.
Она побледнела, сказала глухо:
- Зачем ты меня оскорбляешь? Разве я сделала тебе что-нибудь плохое?
- Так-таки не сделала? А что приласкала - и прогоняешь? Что целовала да еще так горячо - и чуть не плюешься. Над Тимофеем измываешься, теперь за меня принялась?
Она вскочила, гневно показала на дверь.
- Уходи. Я не хочу тебя слушать. Он не двинулся с места.
- Еще бы ты хотела! Сразу, сразу себя выдала: когда заговорил о Тимофее - вся затряслась! Шмыгов когда-то высказался - силой заставлю их пожениться, хватит его мучить!
Она все же нашла в себе силы сказать спокойно:
- О ком ты хлопочешь - себе или о Тимофее?
- О тебе! Раскрываю, какая ты есть.
Она медленно подняла на него глаза. Он запнулся, такая в них была мука. Он еще и догадываться не мог, что месяцы предстоящей разлуки будет помнить ее только такой - покорно принимающей оскорбления, побледневшей от внутренней боли. Его пронзило сострадание к ней. И если бы Анна Игнатьевна протянула руку, просто сказала бы что-то не очень злое, он целовал бы ее колени, просил прощения. Но она молчала, молчания он не снес. Он вскочил.
- Так я ухожу, да?
- Да, уходи, - сказала она бесстрастно.
Он быстро спустился по лестнице, на улице перевел дух, постарался собрать растрепанные мысли. Дыхание наладилось, мысли не собирались. Ну и женщина! Радуйся, что распрощался с бабой-ягой! Вместо радости была обида, почти горе. Он вспомнил, как она ночью прижималась, какие слова говорила, хорошая, вся хорошая - он так и засыпал с мыслью: до чего хорошо! Он опять выругался. Ее побледневшее лицо, скорбные глаза терзали, он не мог уходить после такой ссоры. Он должен вернуться, он хочет, черт подери, понять, в чем виноват!
Он повернулся назад. Из-за угла показался Тимофей. Тимофей радостно закричал:
- Ко мне, Миша? Идем, чего стоишь! - Он потянул Мишу.
- К тебе. Собственно… не к тебе, а от тебя… от вас. Ночевал там. - Миша показал наверх.
- Вот и молодец, что нашел ключ. А я, Миша, загулял. Всю ночь с Сережей в его каюте… Отход задержался до утра, он меня не отпустил. Песни пели, истории говорили, Сережа столько всего помнит! Какой это друг, Миша! Ближе брата, вот что за человек! Четыре месяца его не увижу и вроде осиротел. А потом поедем вместе в Архангельск, он приглашает в гости.
Миша со злостью сказал:
- Ты со своим Шмыговым весело коротал ночку, а на Анну Игнатьевну напали двое хулиганов. А мог бы проводить ее домой - и не было бы неприятностей.
У Тимофея жалко перекосилось лицо. Он хотел что-то сказать и не сумел - глотнул невысказанное слово, как застрявший в горле ком. И тотчас же, так и не выговорив ничего, заспешил наверх. Миша преградил дорогу.
- Куда?
- Да, видишь… Помочь надо, - бессвязно бормотал Тимофей.
Он пытался юркнуть мимо Миши, тот опять не пустил. Бешенство новой волной захлестнуло его. Тимофей выдал себя и побледневшими щеками, и дрожащим голосом, и дрожащими руками. Все, что возмущало Мишу, вдруг воплотилось в Тимофее. Он ненавидел этого смешного, до жалости некрасивого человечка, казавшегося недавно почти блаженненьким, - счастливого соперника, как теперь определилось. Миша жаждал драки. Но Тимофей только с испугом смотрел на Мишу. Миша насмешливо объяснил:
- Помог я, раз уж тебя не оказалось. Хулиганов отшил, Анну успокоил. Все в порядке.
Тимофей слушал с таким напряжением, что некрасивое его лицо стало вовсе уродливым. "За одну бы рожу бить!" - с отвращением подумал Миша.
- Здорова, стало быть? - с трудом выговорил Тимофей.
- Повреждений нет. Чтобы не волновалась, провел ночку в ее комнате. Сторожил - последствий от страха не было…
Миша наклонился к Тимофею, издевательски заглянул в глаза.
Он уже готовился крикнуть: "Да, все было, все, а потом поссорились, а потом помиримся, а ты проваливай, кончилась твоя любовь, я люблю - для третьего лишнего эта штука опасная!"
Тимофей схватил Мишину рук, с благодарностью воскликнул:.
- Ох, Мишка, молодец ты! Варьки же дома нет, я запропал, она от переживаний бы заболела, кабы не ты! Ну, спасибо, спасибо!
- Постой! - Тимофей или притворился дурачком, или и вправду не понимал. - Ты погоди с благодарностью! Ты спроси, как я вел себя у нее? Разгадай-ка загадку?
Тимофей снова испугался.
- Миша, какие загадки? Чтоб ты чего плохого - не поверю! - А если не для нее плохо, а для тебя? Ты на ней жениться мечтаешь, а я, скажем… обдурил Анну. Тогда что?
Тимофей недоверчиво покачал головой.
- Не такой ты. Не будешь ее обдуривать.
- А если все-таки? - настаивал Миша. - Ты сообрази - ночь, испуганная женщина, я - слова всякие, обещания… И поддалась! Что тогда? Как спор решим - добром или по-другому?
- Врешь ты, Миша. Язвишь, что не позаботился один вечерок… И ты не такой, и Анна не такая. Не могло быть…
- Нет, а если было?
- Тогда скажу: спасибо, Миша! За тебя рад, за нее рад… Ответ был таким неожиданным, что Миша растерялся.
- Как понимать - рад?
-: Так и понимай - рад. Анна приблизит к себе только хорошего человека. Значит, ты хороший, и ей с тобой хорошо. Вот за это - спасибо, Миша!
Он говорил, опустив лицо, а потом поднял глаза. И Миша увидел жестокость и ненужность пытки, устроенной Тимофею.
- Прав ты, ничего не было, - сказал он смущенно. - Подразнить хотелось. Ладно, ты не сердись.
- Я знал, что шутишь, - с облегчением воскликнул Тимофей. - Обдурить! И чтобы ты? Никогда!
Миша прервал его:
- Условимся. Ты меня не видел, о происшествии не знаешь. Ей неудобно - как-никак в ее комнате ночевал, всякое можно подумать…
Миша удалился, не оглядываясь.
По дороге он вспомнил, что пропустил выход в залив, Куржак удивится и рассердится, старый рыбак ни опозданий, ни прогулов не признает. И вдруг стала нестерпимой мысль, что завтра он опять утром пойдет на прибрежный лов и опять вечером возвратится, и будет ходить по улицам, где ходит Анна Игнатьевна, возможно, и встретятся, надо будет вежливо поклониться, степенно пройти мимо… Негодование, почти отчаяние так бурно захлестнуло Мишу, что он вслух выругался, - на него с недоумением обернулся случайный прохожий, вероятно, отнес ругань к себе.
Миша резко повернул к "Океанрыбе", торопливо поднялся на второй этаж к брату.
Алексей удивленно приподнял брови, когда Миша вошел.
- Ты почему не в заливе? Погода сегодня хорошая. Миша без приглашения уселся в кресло.
- На улице хорошая, а во мне буря.
- Давай поговорим вечерком, - предложил брат. - Домашние дела лучше решать дома.
Миша отрицательно покачал головой.
- Пришел как проситель, разговор не домашний. Походатайствуй, чтобы меня срочно выпустили в океан. Надо месяца на три, на четыре покинуть сушу.
- Да что произошло, объясни?
Миша коротко рассказал о событиях этой ночи. Алексей вскочил и взволнованно заходил по кабинету.
- Черт знает что! Нападение на женщину чуть не в центре города. Ты нож сдал в милицию?
- Выбросил по дороге в канал. У меня охоты объясняться с милицией что-то нет.
- Еще бы была охота, после того как сам ты повел себя с Анной Игнатьевной! С такой женщиной завязывать пошлую интрижку!
- Интрижки не получилось, уже доложил тебе.
- Хорошо, хоть сам понимаешь, что держался пошляком.
Миша зло глянул на брата, но промолчал. Негодование Алексея превращалось в удивление. Миша женщинами до сих пор интересовался мало, легких связей не заводил. И в том, как он рассказывал о ночи у Анны Игнатьевны, Алексей улавливал боль, а не простое разочарование от неудавшейся интрижки.
- Разговариваешь, словно оскорбили в тебе серьезное чувство. Но ведь не влюблен же ты?
- Нет, не влюблен, - ответил после молчания Миша. - Просто… Как бы тебе сказать? Узнал, как можно любить. И завидую, что до хорошей любви не дорос.
Алексей с минуту размышлял.
- )В отделе кадров мне недавно говорили, что имеется разрешение тебе на выход в море. Так что исполнить твою просьбу уже не составит труда. Забирай документы из колхоза и приноси к нам. Теперь о судне. В океан в ближайшее время выходит "Бирюза", на ней сейчас комплектуется экипаж. Могу попросить, чтобы Карнович взял тебя.
- Отлично! - сказал обрадованный Миша. - На "Бирюзе" я многих знаю. И все говорят - судно хорошее!
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ДОРОГИ В ОКЕАНЕ
1
Шарутин пришел в восторг, услышав, что Миша получил направление на "Бирюзу". Сам Шарутин тоже шел на "Бирюзе" вторым штурманом и порадовал Мишу, что команда на судне - лучше не пожелать! Миша знал только двоих - боцмана Степана Беленького и Кузьму Куржака, они, как и он, были новенькими в экипаже. О старожилах команды Шарутин дал Мише исчерпывающие сведения.
- Во-первых, капитан - Леонтий Карнович. Ты его видел, конечно.
- Видел и кое-что слышал о нем, - подтвердил Миша. - Так что, немного знаю.