Видел ли ты, как кормят мышами питонов?
Так вот он, Эльгытгын! Эльгытгын - Нетающее озеро. Прозрачная холодная вода чуть плещет на темные береговые камни. Мелкий косой дождь сыплет короткими зарядами. Тяжелая пелена тумана скрывает берега, скрывает сопки. Мы знаем, что где-то плавают изъеденные солнцем ноздреватые льды.
Мы устраиваемся под береговым утесом. Я смотрю на Старика и что-то не вижу на его лице радости от встречи с озером. Может быть, несколько месяцев назад мы ждали другой встречи? Думали о льдах и синей воде, о холодном солнце, о нагретых, заросших лишайником скалах. Я смотрю на Старика. И без того худые его щеки завалились, заросли грязноватой щетиной. Не унывай, старина, мы же на подходах к серебряной горе. Километров за семьдесят отсюда верховья Анадыря - исторической реки.
Разыскивать сейчас березку бесполезно. Вряд ли мы сумеем разжечь ее мокрую на таком дожде. Из рюкзака извлекаются драгоценные запасы сухого спирта.
Патентованная спиртовая печка жрет таблетки одну за другой. Я поднимаю кружку с чаем и произношу извечный тост искателей приключений: "За удачу!".
Коротаем ночь на брезенте, тесно прижавшись друг к другу. Ночные белесые духи тумана бродят над озером, туман над Анадырским нагорьем, туман над всей Чукоткой. Я не верю в ледяное безмолвие Севера, не верю в безотрадную болотистость тундры, в заполярное одиночество человека. Чукотка ближе, проще и понятнее человеку во второй половине XX века, чем в давние нецивилизованные времена. Но сегодня ночью я чувствую себя озябшим пещерным жителем.
Старик тяжело бормочет во сне и жмется ко мне. Может быть, он соображает, как сделать из самородного серебра молот, чтобы ухлопать на завтрак какое-нибудь ископаемое?
- Ты видал, как кормят мышами тридцатиметровую анаконду? - спрашивает меня утром Старик.
- Не приходилось.
- Вот, смотри! - И он со злостью распаковывает следующий пакетик спирта.
Глотаем консервы. Старик злится. Пустыня, черт бы ее побрал! Как в центре Гренландии. Даже комаров нет. …Пустыня, залитая туманом. Туман связывает нас крепче, чем пресловутый самурайский шнурок. Как иззябшие жалкие, прометен, мы прикованы туманом к мокрым камням.
Эльгытгын - мекка романтиков. Многие из бродяг по призванию мечтают побывать на берегах этого озера. Но мы ищем также и легендарную серебряную гору. Где она среди сотен скрытых туманом сопок? Век кладоискательских авантюр отошел в прошлое вместе с веком парусов, белых пятен на карте, вместе с мушкетными пулями и таинственными злодеями. Современных кладоискателей готовят в тишине институтских аудиторий. Миллиарды государственного бюджета, научно-исследовательские институты, армия академиков, инженеров, рабочих - вот что такое кладоискательство в наше время.
Что значит по сравнению с этим цепочка маршрутов двух жалких дилетантов; без карт, без снаряжения, без аэрофотоснимков.
…Я молчу, молчит Старик, но мы оба думаем об одном и том же. И убей нас на месте гром, если мы оба не верим в удачу!
Глазами академика Обручева
Мы решаем уходить. В рюкзаках мало консервов, царство непуганой дичи осталось далеко внизу, плитка-питон глотает таблетки уже не как мышей, а просто как мелкие просяные зернышки.
Отсыревший листок карты на коленях. Я прочерчиваю длинный кольцевой маршрут: вначале на юг, потом на запад, потом на север, потом на восток. Этим кольцом мы сделаем все, что положено нам сделать в это неудачное лето…
Мы осмотрим верховья всех встречных речек, мы в бинокль будем просматривать склоны и будем искать небольшую горку с ясно выраженным индивидуальным обликом. Может быть, это и бесполезно, но…
Путаный ветер начинает разгонять туман. Мы укладываемся: ветер становится устойчивым. Мы вскидываем рюкзаки на плечи, и как по заказу желтое виноватое солнце проглядывает сквозь низкое месиво облаков.
Мы не жалеем, что уходим. Все же на прощанье Эльгытгын открывается нам целиком. Старик усаживается на камень и вынимает трубку. Так вот оно, Нетающее озеро! Поколения оленеводов находили здесь спасение от комаров для своих стад, ягель и туманы…
Озеро круглой, почти правильной формы. Белые пятна льда в середине и ровные ленты береговых валов. Хмурые темные зубцы утесов окружают озеро. Камень, лишайники, камень. Тихо. Пусто. Озеро покрыто мелкой зыбью. Кое-где розовые отсветы солнца ложатся на скалы и воду.
- Лунный кратер. Черт меня побери, настоящий лунный кратер, - слышу я тихий голос Старика. - Знаешь, парень, когда будут готовить людей на луну, то наверное в комплекс тренировки будут входить и приучивание людей к лунным пейзажам. Вот готовый полигон. Вернусь и посылаю предложение в Академию наук.
Я не стал напоминать Старику, что он еще не видал лунных пейзажей. Достаю записную книжку.
"…Когда я буду писать роман о жизни на луне, я помещу своих героев именно в такой кратер. Особенно мрачно озеро ночью, черные зубцы гор чернеют на лунном небе, половина впадины в тени и белесая полоса тумана закрывает все ее дно…" Эти строчки написал здесь С. В. Обручев зимой 1934 года.
Дни, ночи и сантиметры
Наши ноги отсчитывают карандашные сантиметры на карте. Мы отдыхаем, прислонившись к камням. Желтые, забитые галькой долины проплывают перед стеклами бинокля. Горные кулики провожают нас своим печальным свистом.
Круглые сопки Анадырского нагорья десятками проходят перед нами. Мы видим, как по каплям из звонкого бормотанья под глыбами осыпей, из насыщенных влагой моховых подушек, из крохотных ручьев рождаются воды Анадыря и Анюя.
День сменяет ночь. Время отсчитывается только по тихому ходу часовой стрелки. Старик невесел. Он думает, очевидно, о прожитых годах. Холодное сидение на озере не прошло даром. Болит продутая монгольскими ветрами, застуженная на ледниках Памира спина. Сдают уставшие на сотнях километров охотничьих троп ноги.
Солнце щедро расплачивается за свои грехи. Наши кухлянки сухи и теплы. Горы желты и молчаливы. Пара зайцев робко удирает среди камней. Осторожная цепочка горных баранов тянется на вершину. Не хватает только одного - серебряной горы.
Ноги отсчитывают карандашные сантиметры на карте. На юг, потом на запад, потом на север. Пустеют рюкзаки.
Наступает и тот день, когда залитая голубой туманной дымкой Чаунская долина снова встает перед нами.
Вместе с петлей на карте завершается Первый этап первого года охоты за серебряной горой. С собой мы уносим желтую тишину горных долин, свист куликов, вкус воды озера Эльгытгын, память о туманных утесах над льдом и серой водой. Как ни странно, но мы не несем с собой разочарования неудачи.
Мы видели, какими бывают лунные кратеры, мы видели марсианские закаты, мы помним хрупкую тишину и тихий посвист ветра среди камней, мы видели горных баранов на вершинах, мы видели горную Чукотку. Этого мало? Поспорим об этом после…
Притча о малых формах
И вот мы снова в поселке. Потрепанная в морских штормах, на речных быстринах "Чукчанка" стоит на приколе, увеличив малый флот Чаунской губы еще на единицу. "Чукчанка" ждет новых путешествий…
Оставшееся дома самодеятельное "пресс-бюро" не теряло времени даром. Письма, папки, книги ждут нас на столе.
Да, действительно ламутский род Кости Дехлянки существовал на Анадыре. Один из его потомков работает сейчас секретарем окружкома комсомола. Он ничего не слыхал о Пилахуэрти Нейке.
Фамилии, указанные в акте, также действительно есть. К сожалению, Никулиных и Алиных на Анадыре слишком много. Это групповые фамилии, так же как в Кировской области есть целые деревни Ступниковых, или Михайловых.
…Уварова до сих пор помнят на Анадыре. В районе Усть-Белой одно место так и называется "Уваровские плоты". Это место, где незадачливые лесозаготовители посадили на мель добытые в островных лесах бревна.
У нас есть также сборник документов времен землепроходцев, на который опирался в своей заявке Баскин. Может быть, мы были неправы, когда толковали по-своему название Чюндон. Судя по всему, Чюндон - это действительно Анюй. Но нигде в записках не говорится, что серебро добывали на первой реке к востоку от Колымы. В очень многих документах Анюй называется просто Анюем или Оноем.
Один из корреспондентов клянется разыскать статью, где упоминается об открытии серебряного месторождения на реке Индигирке. Месторождение открыто и давно выработано. Там же река Чюндон. И вообще Чюндонов много, есть даже впадающие в Охотское море. Под рекой Нелогой можно подразумевать реку Нерегу, правый приток реки Бохапчи… Корреспонденции наши похожи на неразборчивую подсказку. Они еще больше увеличивают путаницу.
Очень ясно и логично доказывает свою мысль геолог Монякин - руководитель отряда по проверке заявки Баскина. Он считает, что обе заявки, как Баскина, так и Уварова, просто недоразумения.
Еще письма. В одном из них упоминается об аномально высоком содержании серебра в металлометрической пробе, взятой на хребте Обручева. К сожалению, проба была единственной…
Быть или не быть серебру? Какую же позицию занять нам? По-моему, ответ прост. Можно вести речь о целесообразности постановки работ в масштабе геологической партии, где решается судьба сотен и десятков тысяч рублей. Но можно вспомнить и о принципе работы современных старателей, о принципе малых форм. Там, где непригодны тяжелые промышленные методы, всегда найдется работа для одиночек и для групп энтузиастов. Вопрос о Пилахуэрти Нейке остается открытым, по крайней мерю для любителей.
Мы живем сейчас в удивительное время. Мир стал тесен, как накануне эпохи великих географических открытий.
В суматохе времени для очень многих кажутся просто наивными и ненужными романтические мечты о поисках и скитаниях, мечты, сформировавшиеся в детские и юношеские времена.
Пацаны на пустырях играют теперь не в Пржевальских и не в "Необитаемый остров" - они играют в космонавтов.
Классическая романтика вымирает, потому что она стала смешной? Надо думать, что это простой "сверхсовременный" перегиб палки. Наше время не только стремится в космос, оно так же стремительно захватывает непережеванные куски прошлого. Легенды ведут к открытию новых месторождений, к открытию удивительных фресок в Сахаре, кумранских рукописей, к открытию новых видов животных. По-моему, в наше время можно всерьез говорить о поисках "Золотой бабы аримаспов" или ефремовского "Олгой-хорхоя".
У меня на столе лежит еще одно письмо.
Человек, много лет проработавший оленеводом на Корякском нагорье, пишет об удивительных рыбах и редких растениях, встреченных им на одном из озер в бассейне Пенжины. За много лет работы он не встречал их больше нигде. Реально? Список ботаников, ихтиологов, геологов, работавших на Корякском хребте, можно пересчитать по пальцам. Путешествие начинается с первого шага, открытие начинается с вздорного на первый взгляд утверждения.
Окончание с продолжением
Мы чувствуем настоятельную необходимость хоть на время передохнуть от новых фактов, предположений, от новых проектов.
Мы сидим на берегу моря. Бухта забита кораблями. Черными низкими утюгами стоят два ледокола. Опустошив трюм, качаются на волнах высокие грузовые транспорты. Далеко в морё растут дымы.
Ветер нагнал лед. Изъеденные и ноздреватые льдины с отрешенным шорохом трутся о берег.
Мы молчим. Десять раз обоснованная и объясненная неудача все же угнетает.
- Слышишь? - вдруг спрашивает Старик.
Я прислушиваюсь. Сквозь меланхолический посвист ветра, легкое постукивание льдин и чаячьи крики еле-еле сквозит робкое и настойчивое царапанье. Крохотная засыхающая былинка приткнулась к избушке там, где одна из многочисленных дыр заделана железным листом. Очень пасмурно, но былинка светится изнутри остатками летнего уходящего света и трется о железо упрямо и весело, как игручий, жизнерадостный козленок.
Мы усмехаемся. Глаза у Старика начинают блестеть. Ей-богу, я знаю, что сейчас он выложит мне проект новой, продуманной, учитывающей прошлые ошибки и всякие новые достижения проект вдоль и поперек продуманной экспедиции.
Зажгите костры в океане
Приключенческая повесть
Снаружи, на улице, - самый обычный день. Вякают испуганные пешеходами машины, динамик рассказывает о международном положении, рычит за углом бульдозер. За углом ломают старый дом.
Я укладываю рюкзак. Круглолицое веснушчатое племя нашего коридора наблюдает за мной пятью парами глаз. Наверное, пацаны переживают сейчас мучительное раздвоение личности. Им бы надо быть там, на улице, смотреть, как падают старые стены, но они сидят и смотрят, как я укладываю рюкзак.
Такое бывает только раз в год. Пара свитеров, бинокль, фотоаппарат.
- Шр-вр-бр-мср, - загадочно шепчут пацаны.
Мне очень жаль, что я не могу разобрать их шепот.
Видимо, я вошел уже в скучную категорию взрослых людей и забыл тайну шестилетнего диалекта.
Три пачки патронов, финка, книги. Рев дизеля ползет все выше и выше. В мир входит грохот. Стена упала. Печально дребезжат оконные стекла. Клокотанье бульдозера как бы завершает первый кадр сумасшедшего предотъездного дня. Я затягиваю рюкзак, хватаю список взятых вещей и бегу по лестнице.
Кадр второй. Кабинет шефа. Последние инструкции.
- Я хотел бы еще раз заострить ваше внимание на отдельных аспектах задачи… В случае прямых находок оруденения… Киноварь как поисковый критерий… Надеюсь, все будет хорошо, - заключает в конце концов шеф.
Мишка, Виктор и я сидим сейчас с руководителем, как равные с равным. Сегодня день прощания. Карты, колонки, тисненое золото академических фолиантов забивают стол перед нами. Из книжных шкафов, с карт, из рукописных ворохов бумаги тихо выглядывают идеи. Это мир большой науки, устоявшийся в запахе табака и темном отсвете дерева.
- Так и не пришлось, - грустно вздыхает шеф. - Не добрался… - Мы смотрим туда, где римский меч Чукотского полуострова рассекает два океана… - Пораскидал здоровье…
- Еще побываете, - бодро говорит Виктор.
- Что такое геолог? Невероятная помесь между ученым и вьючным животным, - иронизирует шеф.
Я знаю, что сейчас он перейдет на проблему малой авиации, вертолет-малютка, надежные вездеходы и т. д. Мечты запертого в кабинете бродяги. Черт, мне немного стыдно, что я совсем не мечтаю об этих грядущих в бензиновом запахе временах. Оптимизм молодости, наверное, слишком явно светится на наших лицах. Шеф вдруг замолкает.
- Счастливо!
Счастливо! Это слово провожает нас по коридорам Даже в комнате снабженцев, где среди папиросного дыма и телефонных звонков потрачены километры наших нервов, сегодня царит всепрощение. Счастливо!
Мы бегаем по каким-то несущественным и очень нужным делам. Втроем у нас получается плохо. Виктор, наш ученый интеллектуал-начальник, дает теоретические разработки, Мишка бьет напролом, я стараюсь объединять силу и коварство. Сверкают очки Виктора, Мишкины плечища и соломенная шевелюра возникают и исчезают. Все! Уложены вьючные ящики. Пожаты десятки рук. Все девицы получили по прощальной шоколадке. Оформлены документы. Проверены десятки списков. Институт уже пуст. Завтра утром мы улетаем.
Вечер. Май шуршит автомобильными шинами. Фонари свесили прозрачные головы. Запахи бензина и асфальта. Немного грустно. Я не знаю, кто тут виноват: московская весна или предотъездный минор. У меня последняя ритуальная встреча: Сергей Сергеевич, чудак человек, ждет меня в чинной квартире на Солянке. Сергей Сергеевич - астроном, профессор, я геолог, почти мальчишка по сравнению с ним, у нас чуть странноватая дружба. Я уверен, он стал астрономом только затем, чтобы открыть новую землю. Было такое страшное для юности время, когда люди вдруг поняли, что неоткрытых островов больше нет. Сергей Сергеевич пошел искать свою мечту в астрономию.
- Простудитесь, - сказал я, когда мы стояли в подъезде. Сегодня он провожает меня до самого подъезда.
- А знаешь, чем человеческое время отличается от математического? - говорит Сергей Сергеевич. - От времени уравнений Ньютона? Оно необратимо. Жизнь - это как стрела, выпущенная в волны времени. Стрела летит только один раз. Она должна лететь прямо.
- Иногда не мешает перебросить руль, чтобы не врезаться в стенку, - отшучиваюсь я. - И не стоит, говорят, ехать на красный свет.
Ленка уже показалась на углу. Ей надоело ждать: я опаздываю минут на двадцать.