Много лет назад, когда он начинал работать в театре, его предупреждали, что актеры – сложные люди. "Преувеличивают!" – думал он, потому что как зритель получал от театра одно только удовольствие. Но потом оказалось, что предупреждавшие его друзья не преувеличивали. Пожалуй, даже преуменьшали. Сложнее всего было с теми актерами, которых Иван Максимович особенно ценил. "В жизни всегда трудней с теми, кого любишь!" – сделав это открытие, директор нашел для своих неприятностей теоретическое обоснование. Оно помогало ему обретать терпение и аргументы.
– Я знаю, что Николай Николаевич очень любит своих детей, – сказал Иван Максимович. – У него в кабинете под стеклом вся их биография в фотографиях. Ты видала?
– Я видел, – ответил Костя.
– Значит, он вовсе не равнодушен к детям! Вот у меня под стеклом нет фотографий… моего Алеши…
– И о чем это говорит? – спросила Зина.
– Может быть, ни о чем. Но все-таки… Я хочу, чтобы ты была справедлива. За этот год мы поставили три спектакля.
– Возобновили старые работы Петра Васильевича. Сделали это сами актеры. А помогал ассистент режиссера.
– Но Николай Николаевич каждый раз объяснял ему творческую задачу. Делал поправки, замечания.
– И не принял ни одной новой пьесы! Учтите, что Тонечка Гориловская переписывается со всеми драматургами нашей страны. Николай Николаевич прочитал то, что она ему предложила, и в каждой пьесе нашел непоправимые просчеты и недостатки. Теперь многие из Тонечкиных пьес с успехом идут в других театрах.
– Ну что же, он ищет… Пойми: он должен сказать свое слово, а не просто продолжить то, что прекрасно говорил зрителям Петр Васильевич. Фактически он должен вступить с Петром Васильевичем в соревнование. А это нелегко! Прости меня за громкие фразы, но я должен доказать тебе. Ты простишь меня, а?
– Прощу.
– Так вот… Он стремился создать в театре атмосферу, которая необходима именно ему, для его творчества. Теперь эта атмосфера, по-моему, создана.
– Дело – за творчеством! – отрезала Зина.
– Может быть, и вы, Иван Максимович, придете на комитет? – предложил Костя.
– Не надо… Пусть от имени стариков будет один Николай Николаевич. Я думаю, что ваш замысел очень устроит его: Шекспир, классика!.. Коллектив надеется на него. Ждет. И ты, Зиночка, не убивай, пожалуйста, эту надежду… на завтрашнем комитете.
– Посмотрим, – сказала Зина.
Выйдя в фойе, она с сожалением взглянула на Костю:
– Я вижу, ты только в сказках бываешь зубастым.
– Чтобы найти с человеком общий язык, не обязательно показывать ему свои зубы, – мрачно сформулировал Костя.
* * *
На комитете Зина не выступала. Да и вообще, кроме Николая Николаевича, там, по сути дела, не выступал никто.
Только вначале Костя рассказал про анкету, продемонстрировал последний номер областной комсомольской газеты с заголовком на полполосы: "Зритель проголосовал за любовь". И познакомил главного режиссера с замыслом комсомольцев.
Николай Николаевич поддержал его сразу, не задумавшись ни на минуту. Он поправил свои манжеты, поднялся и протянул руки навстречу членам комитета, словно хотел заключить их в объятия.
– Это прекраснейшая идея! Именно такой спектакль может стать визитной карточкой молодежи нашего театра. И вот интересно: Шекспир написал эту трагедию тоже будучи молодым. Это одно из ранних его творений. – Николай Николаевич сел и задумался. – Мы говорим, что сегодняшние дети "раньше взрослеют". Смешно! Лермонтов написал "Маскарад" в двадцатилетнем возрасте. Добролюбов – философ! – в двадцать пять уже умер. Писарев в двадцать семь уже утонул… Джульетте не было и четырнадцати! А современные дети "раньше взрослеют". Смешно…
Зина давно заметила, что современные дети раздражали главного режиссера. Он не прощал им ничего: ни громкого смеха, ни оброненного в зале номерка, ни странного, как ему казалось, стремления обязательно осмотреть в фойе фотографии, а некоторые потрогать руками, обязательно попить фруктовую воду в буфете, обязательно сходить в туалет.
– Мне кажется, что спектакль для них вовсе не самое главное, – сказал он однажды Зине.
– Вы были ребенком? – спросила она его. Николай Николаевич задумался, словно бы вспоминая.
– Таким не был, – ответил он. – А эта их манера заглядывать в зал до звонка?
Когда Николай Николаевич погоревал на комитете о том, что современные дети взрослеют не так уж рано, Зина сказала:
– И правильно делают. Куда торопиться?
– И все же чем скорей они приобщатся к большим философским мыслям и большим человеческим переживаниям, даже страстям, тем будет лучше! – воскликнул Николай Николаевич. – Тем скорее они станут людьми!..
Он часто говорил о том, что дети с годами должны стать людьми. Зина однажды возразила ему: "Они давно уже люди, Николай Николаевич!" Но на комитете она промолчала.
А Николай Николаевич заговорил о ранней трагедии Шекспира. Он знал имена всех актеров, которые когда-либо с успехом исполняли роли Джульетты и Ромео, а с некоторыми из них даже был знаком лично. Имена великих английских и итальянских актеров он произносил так, как они произносятся в Англии и Италии, поэтому Зина известные ей имена либо узнавала с трудом, либо вовсе не узнавала.
Члены комитета притихли: слушать Николая Николаевича было интересно. "Он был бы прекрасным гидом!" – подумала Зина.
– И только с одним вашим предложением я не могу согласиться, – сказал в заключение Николай Николаевич. – Хоть отказаться от него нелегко… Да, нелегко, но пусть уж в будущем спектакле все будут молоды: автор, герои, актеры… И режиссер! Зачем же так беспощадно подчеркивать мой возрастной отрыв от вас всех?
"Почему он отказался ставить этот спектакль? – размышляла Зина по дороге домой. – Что его пугает? Быть может, не что, а кто? Все еще не решается вступить в соревнование с Петром Васильевичем?"
Зина вспомнила фразу, которую произнес в ее присутствии один молодой журналист: "Лучший редактор журнала – это тот, который не мешает коллективу делать журнал!" Фраза показалась Зине циничной, и она ответила журналисту что-то такое, после чего он весь вечер называл ее "блаженной". Прозвища с непостижимой быстротой приобретают популярность: уже через неделю "блаженной" Зину стали называть многие.
"Журнал без редактора? – думала Зина по дороге домой. – Не знаю… По-моему, ерунда! И театр, я уверена, без режиссера не может существовать, как дети без матери. Если родной матери нет, ею становится другая… приемная. Интересно, кто станет нашей приемной матерью?"
После беседы с Иваном Максимовичем Зина задавала себе и другой вопрос: "Неужели никто, кроме меня, не испытывает тревоги? Вот хоть Ванечка или Костя?" И сама себе отвечала: "Трево-ожатся… Но у них просто больше терпения, чем у меня! Хотят найти общий язык…"
Со вчерашнего дня Зина ощущала настойчивую потребность встретиться с Ксенией Павловной и Лерой. Она хотела высказать им все то же самое, что сказала Ивану Максимовичу и Косте, чтобы не получилось, что она действует втайне от них. Вчера вечером у Патовых никого не было дома…
Поднявшись на третий этаж, Зина подошла к двери Патовых. По привычке заглянула в дырочки почтового ящика. Там что-то белело. Но это не могло быть письмо Петру Васильевичу: все друзья Петруши давно уже знали его новый адрес.
Ксения Павловна была дома одна. Она встретила Зину с какой-то особой тревожной радостью.
– Заходите! Скоро придет Николай Николаевич! Его вызвали на заседание комсомольского комитета…
– Пригласили, – поправила Зина.
– Ну да… Конечно же пригласили. Я волновалась… Я всегда волнуюсь, когда его куда-нибудь вызывают. Пока он не позвонил, я сходила с ума!
Зина смотрела на растерянную, трогательно-беззащитную Ксению Павловну и думала, что ни за что не сможет стать злым гением этой женщины. "Зачем я нападаю на Николая Николаевича? – неожиданно подумала она. – Ведь еще ничего неизвестно. У Ивана Максимовича опыт общения с главными режиссерами гораздо больше, чем у меня. И он ждет… Он надеется. А меня, как всегда, заносит!"
– Пойдемте ко мне, – предложила она Ксении Павловне. – Ничего существенного у меня дома нет. Но есть чай с конфетами и пряниками. Я переняла у своих дорогих зрителей любовь к дешевым конфетам и мятным пряникам. Им ведь все равно: леденцы или трюфеля, было бы сладкое!
– И мне все равно, – сказала Ксения Павловна. – Но скоро придет Николай Николаевич… Мы бы все втроем посидели. Это было бы для него сюрпризом!
– Не сомневаюсь, – сказала Зина. И тут же подумала: "Зачем я опять?.."
– Я очень хочу, чтобы вы были друзьями, – почти что с мольбой произнесла Ксения Павловна.
– Я плохо училась по математике, – сказала Зина. – Но некоторые формулы запомнила на всю жизнь. Вот, например: две величины, порознь равные третьей, равны между собой! Мы с Николаем Николаевичем порознь любим вас, и это залог наших с ним будущих дружеских отношений.
– Я знаю… вы ко мне хорошо относитесь, – тихо и благодарно сказала Ксения Павловна.
– Поэтому идемте ко мне пить чай.
– А если вернется Николай Николаевич? Он с утра ничего не ел! Я приколю к двери записку…
– Не надо. Я сразу улавливаю шаги, которые направляются к этой двери.
Зина любила, когда Ксения Павловна приходила к ней. В такие вечера ей казалось, что она недооценивает свою комнату: не замечает, какая она уютная, как располагает к отдыху и спокойствию.
– Если бы я была мужчиной, я женилась бы только на вас, – оказала Зина, ставя на стол хлебницу с белыми, словно обсыпанными мукой, мятными пряниками и вазочку с "Театральными" конфетами. – Николай Николаевич – счастливец!
Ксения Павловна обрадовалась, что Зина упомянула о Патове: ей очень хотелось, чтоб он стал главной темой их разговора.
– А я, если бы заново начала свою жизнь, вышла бы опять за него. Опять… Поверьте: он идеальный муж.
– Идеальный муж – это понятие не столь положительное. Если вспомнить классику зарубежной драматургии! – сказала Зина. С нежностью взглянув на Ксению Павловну, она добавила: – Я шучу. И не слишком удачно!
– Между друзьями возможны любые шутки, – сказала Ксения Павловна. – Важно знать, что человек этот – твой друг, тогда уже слова не имеют значения.
– Это верно, – согласилась с ней Зина. – На друзей обижаться смешно. Я вообще обидчивых людей не люблю. Чаще всего это недалекие люди. Они не понимают, что если говорит хороший человек, надо к нему прислушаться. А если плохой… то что же на него обижаться?
Боясь упустить главную тему, Ксения Павловна воскликнула:
– Николай Николаевич умеет быть выше обид!
"И вообще выше всего, что вокруг него происходит!" – про себя добавила Зина. Кажется, Ксения Павловна была первым человеком, который заставлял ее кое-что произносить мысленно, про себя.
– Вы знаете, почему мы приехали в этот город? – спросила Ксения Павловна.
– Николай Николаевич захотел попробовать свои силы на сцене ТЮЗа?
– Не совсем так… И все же наш приезд связан с его любовью к детям.
– Интересно! – сказала Зина и своим немигающим взглядом уставилась на Ксению Павловну.
– Юра, наш сын, уехал учиться в Ленинград: у него ярко выраженные математические способности. И он поступил на физмат.
– Это правильно!
– Что?…
– То, что человек с математическими способностями идет на математический факультет! А не на биологический, например…
Ксения Павловна взглянула на Зину непонимающими глазами. И продолжала:
– Это было ударом для Николая: он не представляет себе жизни без ребят. Без наших детей! Потом пришло время и Лере поступать в институт. Она мечтала быть врачом. С детства!.. Представляете себе, любила болеть.
– Чтобы не ходить в школу?
– Не-ет!.. Для того, чтобы к ней пришла женщина в белом халате. Она задавала врачам столько разных вопросов, что мне становилось неудобно… В нашем городе не было медицинского. А тут как раз наш с Николаем приятель по институту предложил переехать сюда. Он занимается театрами здесь, в отделе культуры.
– В управлении, – уточнила Зина.
– Ну да… Я плохо разбираюсь в этих названиях. Николай узнал, что у вас есть медицинский. И это имело решающее значение.
– Я так и думала!
– Так и думали?… – удивилась Ксения Павловна.
– Я понимала, что Николай Николаевич…
С Зиной происходило что-то невероятное: она подыскивала слова! "Милая, наивная Ксения Павловна, – думала она. – Как бы мне вам все объяснить?…"
– Я рада за ваших детей, – сказала она. – У них есть призвание. И они будут ему служить.
– Безусловно!.. Этому учил их отец. Он стремился, чтобы они поняли, чего хотят от жизни.
– А чего вы хотели, он понял? Тогда, после театрального института?…
– Он не виноват, что так получилось. Он никогда не умел переступать через свои принципы… Это достойно уважения. Поверьте мне, Зиночка!
Она защищала его с одержимостью матери. "Человек, которого так защищают, наверно, достоин защиты! – подумала Зина. – Чего-то я в нем, может быть, не разглядела?"
Она хотела напомнить Ксении Павловне о том, что они еще год назад составили подробный план ее возвращения в театр. Во взрослый, где главный режиссер не состоял с ней в родственных отношениях. Зина хотела спросить, почему Николай Николаевич до сих пор не помог подготовить какую-нибудь сцену для пробы в театре. Но спросила совсем о другом.
– А чего он сам хочет… в данный момент?
– Отдать все свои знания…
– ТЮЗ – не лекторий, – сказала Зина. – Нужно еще…
– Он все отдаст!
– Важно, чтобы было что отдавать… – задумчиво произнесла Зина.
– Что вы имеете в виду, Зиночка? Скажите мне. Я ему подскажу… Я всегда была его другом!
– Посоветуйте ему поскорей поставить спектакль для юных зрителей. Поскольку наш театр так называется: Театр юного зрителя.
– Он это сделает! Я только хочу, чтобы вы были друзьями.
"Угораздило их поселиться со мной на одной площадке! – думала Зина. – Теперь все время буду метаться между совестью и Ксенией Павловной…"
– У нас собираются ставить "Ромео и Джульетту", – сказала она. – Для меня в этой трагедии роли нет. Но я все равно буду болеть за спектакль. Николай Николаевич мог бы поставить его… А он отказался. Кстати, я слышу его шаги…
* * *
На худсовете предложение комсомольцев тоже было одобрено. Все сошлись на том, что уж если говорить со школьниками о любви, то о любви огромной, великой.
– Я – "за", – сказала заведующая педагогической частью Валентина Степановна, – но лишь при условии, что на этот спектакль о великой любви Иван Максимович не будет проводить первоклассников со служебного входа.
Валентина Степановна считала, что ТЮЗ – это три театра в одном помещении: один – для малышей, другой – для подростков и третий – для юношества. Так считали и все остальные, но она особенно часто это подчеркивала.
– Вспомните свое детство, – как обычно, попросила она членов художественного совета.
– Кто же о нем забывает? – задумчиво произнесла всеми уважаемая Анна Гавриловна – ветеран театра, когда-то игравшая мальчишек, а теперь бабушек.
– Кто забывает? Дирекция! – воскликнула Валентина Степановна. – Год в нашем возрасте – это двенадцать месяцев. А каждый год в детстве…
– … это эпоха! – закончил ее фразу Иван Максимович. – Я с вами согласен.
– Теоретически! А на практике вы каждый вечер ходатайствуете за тех, кто должен ходить в театр утром.
Все в театре разговаривали с Иваном Максимовичем "на равных". И не потому, что позволяли это себе, а потому, что к этому располагали характер директора, и его лицо, и его неуклюжая, застенчивая походка. Но непосредственней и резче других высказывалась Валентина Степановна, поскольку пришла в театр с ним вместе, лет двадцать тому назад. И еще потому, что она всех убеждала: "Вот увидите: когда он уйдет на пенсию, все кончится!"
Члены худсовета посочувствовали Тонечке Гориловской: на этот раз ей не придется работать с автором над текстом произведения, что она очень любила делать. И, расходясь, поздравили Костю Чичкуна с хорошей идеей.
– Это не я. Это товарищи, – с мрачным видом ответил довольный Костя.
Иван Максимович попросил задержаться главного режиссера, Костю и Зину.
– Сейчас позвоним в Москву и узнаем насчет молодых режиссеров!
– Лучше пригласить совсем молодого, – сказал Николай Николаевич, задумчиво проверяя и поправляя свои манжеты. – Какого-нибудь дипломника!
– Таким легче будет руководить, – шепнула Зина сидевшему рядом Косте.
– Мы попросим помощи у Терешкиной из министерства, – сказал Иван Максимович и набрал номер междугородной.
– Терешкина из министерства!.. – с иронией произнес Николай Николаевич.
Зина вскочила со стула:
– Вы знаете Сусанну Романовну?
– Я столько слышал о ней, что, кажется, узнаю, если встречу на улице.
– Если встретите, передайте ей от меня привет!
– Вершит судьбы детского театра?
– Она не вершит. Она помогает…
– Терешкина нам помо-ожет! – мрачно подтвердил Костя Чичкун. – Она лю-убит нам помогать! – Взглянув на часы, Костя добавил: – Сейчас, правда, обеденное время…
– Она не обедает, – сказал Иван Максимович. Сусанна Романовна оказалась на месте.
Когда Иван Максимович изложил ей просьбу театра, она воскликнула:
– Вы как раз вовремя позвонили!
– В обеденный перерыв?
– Я не шучу. Есть один замечательный парень, Андрей Лагутин!.. Он ставил "Ромео". Это было его дипломной работой.
– Дипломник? То, чего хочет Николай Николаевич!
– Вот видите… Вы как раз вовремя позвонили. За Андрея дерутся!
Иван Максимович не часто обращался к Терешкиной. Но когда бы он это ни делал, она обязательно восклицала: "Вы как раз вовремя позвонили!" Создавалось впечатление, что Сусанна Романовна сидела и ждала его звонков, стараясь заранее предугадать, что именно понадобится его театру.
– У Андрея есть, правда, одно небольшое условие…
– Наверное, квартира, а? Этого нет. Вы попросите его не настаивать на квартире.
– Он может спать в вестибюле. Или у вас в кабинете. Это его не волнует. Но есть одно условие, которое я прошу выполнить. Он сам вам все объяснит.
– Ну, если министерство нас просит…
– Это я прошу.
– Тем более!
Повесив трубку, Иван Максимович торжественно сообщил:
– Есть режиссер. И как раз дипломник! Терешкина пришлет его. Она просила нас выполнить одно его небольшое условие. Мы выполним, а?
Николай Николаевич нервно поправил манжеты.
– Начинающий режиссер с условием? Мы, помнится, начинали не с условий, а с благодарности за то, что нас приглашали.
– Мы не знаем, с чего начнет он, – сказала Зина. – Иван Максимович разговаривал с Сусанной Романовной…
– А что она еще о нем сообщила? – пропустив мимо ушей Зинину фразу, обратился к директору Николай Николаевич.
– Сказала: "Замечательный парень!"
– Исчерпывающая характеристика для режиссера!..