"Вероятно, иначе меня полюбить невозможно", – сказала сама себе Зина, вернувшись от Патовых и вспомнив все это.
* * *
Минут через десять к ней пришла Ксения Павловна.
– Николай Николаевич хотел прийти сам, но я его не пустила… Мы с вами легче поймем друг друга. А Лера хлопнула дверью и убежала. Я не знаю, вернется ли она… Сказала, что не вернется!
– Вернется, – успокоила Зина.
– Вы должны понять: он вовсе не думает того, что сказал. Наверно, он полагает, что вы выглядите слишком уж юной. А ведь это – достоинство женщины. Это нельзя назвать недостатком. Вы согласны, Зиночка?
– То, что маленькая собачка до старости щенок, – это аксиома. И главный режиссер вправе это сказать.
– При чем тут собачка?! Мы с Лерой знаем вас немногим более года – и уже очень любим… как человека!
"Опять!.." – подумала Зина.
– Вы же такая чуткая… И должны понять: Николаю Николаевичу очень трудно. Он находит, что вы с ним мало считаетесь. Он знает, что Терешкина из министерства к нему приглядывается. И чего-то там из-за нее не утверждают. Хотя, если б она узнала его лично, они бы стали друзьями. Я уверена! И этот молодой режиссер… По мнению Николая, он берется за очень уж многое…
– Он не берется. Это мы его просим.
– Пусть так… Николаю это обидно. Он считает, что вы с ним бываете… ну, резки, что ли… Что слишком часто ставите его предшественника как бы ему в пример. Обо всем этом он думает… Но того, что он сказал, он не думает! Вернее, думает не так, как это можно было бы понять…
Ксения Павловна готова была признать существование всех претензий, которые были у Патова к Зине, кроме той, что он высказал в коридоре.
– Как раз в этом Николай Николаевич прав абсолютно, – повторила Зина. – Какая из меня Джульетта? Шекспир перевернется в гробу!
– Он имел в виду вашу слишком явную… ну, что ли, детскость, – продолжала уверять Ксения Павловна. – Я надеюсь, это никак не повлияет на ваши отношения с нашей семьей! Для нас с Лерой вы самый близкий человек в этом городе.
– Я вас тоже люблю.
– И сейчас?
– А что вообще случилось? Главный режиссер не видит во мне Джульетты. И правильно делает. Я тоже не вижу ее в себе. И скажу об этом Андрею. Почему он не предупредил меня?
– Наверно, хотел раньше согласовать… Только вы знайте: Николай Николаевич не будет возражать! Иначе мы с Лерой…
– Не покидайте его, – попросила Зина. – У меня нет семьи… Не хватает еще, чтобы и ваша распалась!
– Вы шутите… Значит, вы не сердитесь. Это так приятно! Знаете что?… – Ксения Павловна остановилась, решаясь на какой-то важный для себя шаг. – Я испытываю к вам большое доверие. И обращаюсь к вам с просьбой. Помогите мне выполнить тот ваш план… Помните? Насчет пробы в драматическом театре. Мы сделаем это втайне от Николая. И вы увидите, как он будет доволен. Вы убедитесь, что он вовсе не против… Просто у него есть свои правила. Я всегда это в нем уважала. Он не любит делать то, что не принято. Не положено… Переступать через нормы…
"Чтобы я не считала его домашним тираном, она готова на все! – подумала Зина. – Но это ерунда… Главное, что она согласна!"
Зина обожала устраивать чужие судьбы.
– Вы мне поможете подготовить какую-нибудь сцену? – спросила Ксения Павловна. – Отрепетировать ее! С Николаем у меня не получится… Я его как-то стесняюсь. С вами мне проще. А главное, я хочу, чтобы это было сюрпризом!
– Зачем же я? У нас есть режиссер! – воскликнула Зина.
– Режиссер?…
– Ну да! Замечательный парень! Тот самый… Андрей! Он будет счастлив помочь актрисе вернуться на сцену. Я в этом не сомневаюсь!
– Тот самый?… – переспросила Ксения Павловна. Она задумалась. А потом сказала: – Вы, наверное, как всегда, правы. Николай будет ему благодарен… И, может быть, они станут друзьями?
* * *
На следующий день Зина решительно потребовала, чтобы Иван Максимович, Андрей и Костя собрались в директорском кабинете. Взглянув на нее, Иван Максимович спросил:
– Мы должны написать завещание?
– Пока что покушение совершается на меня! – ответила Зина. Пристально глядя на Андрея, она сказала: – Все-таки режиссер должен иметь опыт. Теперь я в этом не сомневаюсь! Разве Петр Васильевич мог позволить себе, не посоветовавшись с актрисой, предлагать ее на главную роль?
Андрей честно и безмятежно удивился. Потом посмотрел на Ивана Максимовича и Костю, ожидая от них поддержки.
– Но ведь Петр Васильевич был главным режиссером, – сказал он. – А я – приглашенный на постановку. И поэтому должен был сначала поговорить с Николаем Николаевичем… Если б я тебя пригласил, а он бы потом отказался?
– Он и отказался! – сказала Зина. – И правильно сделал. Редчайший случай: я стала союзницей Патова!
– Ты прости меня, пожалуйста, – продолжал Андрей. – И не обижайся.
– Я никогда не обижаюсь!
– Но ведь по поводу работы над старыми спектаклями тоже сначала поговорили с главным режиссером, а потом уже со мной.
– Большая разница! – воскликнула Зина. – Ты реставрировать эти спектакли можешь, а я сыграть Джульетту не смогу. Ни за что на свете!
– Почему ты так думаешь, а? – поинтересовался Иван Максимович.
– Да что вы… издеваетесь, что ли? Что между нами общего?!
Иван Максимович не спеша выдвинул ящик стола, достал оттуда нарядный том и раскрыл страницу, заложенную бумажкой.
– Я предвидел твои возражения. И подготовился, – сказал он. – Вот послушай, что говорит о себе Джульетта: "Хотела б я приличья соблюсти… Хотела бы, но нет, прочь лицемерье!" А ты говоришь: "Что между нами общего?"
– Если вы решили взять меня цитатами, то я тоже… Дайте-ка книгу!
Иван Максимович неохотно протянул ей нарядный том.
– Прочитайте, пожалуйста! Буквально на любой странице… Хотя бы вот это: "Она затмила факелов лучи! Сияет красота ее в ночи, как в ухе мавра жемчуг несравненный". Теперь взгляните на меня!..
– Эта сцена, – безмятежно улыбаясь, начал Андрей, – как раз доказывает, что между вами много общего… Иван Максимович прав!
– Дать тебе книгу? – спросила Зина.
– Эту трагедию я знаю наизусть. Парис говорит Джульетте: "Твое лицо от слез так изменилось. Бедняжка!" А она ему что отвечает? "Слез не велика победа: и раньше было мало в нем красы". Она для Ромео прекрасна! Ты понимаешь?
– Она просто скромна.
– Как ты!..
– Я – травести! – крикнула Зина. – Я умею играть только девчонок.
– А Джульетта и была девчонкой! Ей было четырнадцать лет, – радостно сообщил Андрей.
– Девочек в таком возрасте Валентина Степановна не пускает на некоторые спектакли, – сказал Иван Максимович.
– Представления о женском возрасте вообще изменились, – сказал Андрей. – Некоторые немолодые актрисы подходили ко мне: просятся на роль матери Джульетты. А ведь ей было лет двадцать семь…
– Что творилось в Вероне! – воскликнула Зина.
– Одним словом, так… Четырнадцатилетних в нашем театре играешь только ты, – четко и неторопливо резюмировал Костя Чичкун.
– И соотношение сил получается очень верное! – продолжал убеждать ее Андрей.
– Какое соотношение?
– Джульетта гораздо решительней и смелее Ромео. Ведь это она предлагает немедленно обвенчаться. И она решается принять снотворное… А ты гораздо решительней и смелее меня. Как видишь, все сходится!
– Но ведь я собираюсь участвовать в спасении спектаклей Петра Васильевича! – ухватилась за последний аргумент Зина.
– Андрей тоже будет делать и то и другое, – возразил ей Иван Максимович.
– Он окончательно согласился?
– Отступил перед неизбежностью. Ты тоже сдаешься?
– А Николай Николаевич? Он-то согласен на то и другое?
– Мы его очень просили. От имени дирекции. И общественных организаций… – Ивану Максимовичу было стыдно, что он так нажимал на главного режиссера. Вспоминая об этом, он страдальчески морщился, обеими руками обнимал свою большую, неказистую голову. – Что было делать? Я предложил ему: "Тогда давайте соберем художественный совет. Пусть решает…"
– А он?
– Сказал: "Ну, если проблемы искусства вы хотите решать голосованием, я отступаю".
– Значит, все-таки отступил?! – возликовала Зина. Директор посмотрел на нее с грустью и осуждением.
– Я так скажу… Мне его было жалко, – тихо произнес Костя. – Но я подумал: сколько ребят каждый вечер приходит к нам в театр? Семьсот пятьдесят. В месяц, стало быть, более двадцати тысяч. А в год, если не считать летних месяцев, около двухсот тысяч! Вот и надо, подумал я, выбрать между этими ребятами и Николаем Николаевичем!
– И выбрал ребят? Ты молодец, Костя! – Зина похлопала его по плечу. – Мы тоже не зря тебя выбрали!
* * *
Николай Николаевич, войдя в директорский кабинет, впервые не поздоровался. Он судорожно поправлял свои манжеты.
Иван Максимович с неловкой поспешностью выбрался из-за стола и пододвинул главному режиссеру стул. Но Патов этого не заметил.
– Сегодня срывается вторая беседа из цикла "Мои встречи с великими режиссерами"! Хотя этот цикл был утвержден художественным советом, чему вы, Иван Максимович, придаете такое большое значение. Оказывается, что для наших с вами артистов встреча с Андреем Лагутиным интересней, чем с Всеволодом Эмильевичем Мейерхольдом, о котором я сегодня хотел рассказать.
– Просто с этим они работают…
– Чтобы добиться хоть каких-нибудь успехов с этим, они должны знать о том. Что происходит? В репетиции участвуют пять человек, а в зале сидит вся труппа!
– Они соскучились… – тихо произнес Иван Максимович.
– По Андрею Лагутину?!
– По работе… Вы меня простите, конечно.
– Работа артиста слагается из многих компонентов. И один из главнейших: беспрерывное постижение опыта корифеев. Без этого в актерском организме наступает авитаминоз!
– Но ведь чем больше человек потребляет витаминов, тем больше ему хочется ходить, двигаться, действовать…
– Я не думал, что вы поймете меня так буквально. С такой балабановской прямолинейностью! Кстати, балабановщина вообще затопила наш… или, вернее сказать, ваш театр. "Служенье муз не терпит суеты!" – это известно даже младенцу. А тут все бегают, носятся: из зрительного зала – в репетиционный. И обратно… "Тем, кто спешит, грозит паденье". Это строка из "Ромео и Джульетты", кстати сказать.
– Что поделаешь? Они соскучились… Застоялись! Простите меня за грубое выражение.
– Что же, мои беседы вообще отменяются?
– Видите ли, после застолья…
– Какого "застолья"?
– Так у нас в театре называют репетиции, происходящие за столом.
– И вас не оскорбляют эти ресторанные термины?
– Я привык к этому слову. Может быть, оно неудачно. Но дело не в нем. Дело в самом деле… В работе… Комитет комсомола попросил меня, чтобы репетиции "Ромео" и работа над старыми спектаклями шли параллельно. В двух наших залах. Утром и вечером.
– У меня возникло одно предложение. Вполне рационализаторское, – скрестив руки на груди, произнес Николай Николаевич.
– Какое, а? Я вас слушаю.
– В афишах и программах пишите так: "Главный режиссер – Н. Патов", а чуть пониже: "Секретарь комсомольской организации – К. Чичкун, заместитель секретаря – З. Балабанова". Раз уж этот ваш комитет играет в жизни театра такую колоссальную роль. Кто доверил ему эту роль?
– Петруша, – тихо ответил Иван Максимович. – Он обожал молодежь.
– Кто же ее не любит?!
Николай Николаевич, не попрощавшись, покинул директорский кабинет.
Иван Максимович не сдержал счастливой улыбки. "Вернулось!.." – подумал он.
Почти весь театр цитировал шекспировскую трагедию.
Иван Максимович подмечал это с радостью. "Вот и Николай Николаевич не удержался: процитировал! – подумал он. И, опомнившись, озабоченно помрачнел: – А с беседами нехорошо получается…"
На днях председатель месткома, обратив внимание директора на настроение Патова, сказал:
Ждать можно бедствий от такой кручины,
Коль что-нибудь не устранит причины.
"Причина его раздражения – это якорь спасения для нашего ТЮЗа", – подумал Иван Максимович. Но вслух ничего не высказал.
… искать того напрасно,
Кто не желает, чтоб его нашли. –
Этой цитатой ответила директору заведующая труппой, когда он поручил ей срочно разыскать актера, который должен был заменить другого, неожиданно заболевшего.
Защищая актера, в способностях которого решительно усомнилась Зина, Костя Чичкун медленно, на ходу припоминая, тоже произнес две строки из трагедии:
Все – свойства превосходные хранят:
Различно каждый чем-нибудь богат,
Сама Зина, разумеется, чаще всех прибегала теперь к авторитету Шекспира. Требуя прямоты и ясности в отношениях с Патовым, она воскликнула:
Играть не надо в прятки,
Чтобы в ответ не получить загадки.
И, наконец, дежурная, сидевшая у дверей служебного входа, комментируя драку двух юных зрителей, сказала Ивану Максимовичу:
– Налетели друг на друга, как Монтекки и Капулетти. А по какой причине? И сами не знают.
Услышав это, директор снова подумал: "Вернулось!"
* * *
Зина, Андрей и Ксения Павловна пили чай в Зининой комнате.
– Я не сомневаюсь, что лучше всего Ксении Павловне взять сцену из "Без вины виноватых". Кручинина – уже немолодая…
– Зина, – остановил ее Андрей.
– … очень красивая женщина!
– Зиночка! – остановила ее Ксения Павловна.
– Немолодая, красивая… И актриса! Все полностью совпадает. А главное: вы, Ксения Павловна, – вся в материнских чувствах. У вас и Лера – ребенок, и Николай Николаевич, и я. После большого перерыва актрисе, я не сомневаюсь, легче всего сыграть… просто себя.
– Я думаю, ты права, – согласился Андрей. – Но лучше взять не монолог, а диалог с Незнамовым. В этом больше театра… Как вы думаете, Ксения Павловна?
– Я согласна. Но кто будет Незнамовым? Просить актеров из вашего театра неудобно. Это дойдет до Николая Николаевича…
– А разве он против? – удивился Андрей.
– Мы хотим сделать ему сюрприз. Он будет вам благодарен. Только благодарен! Я вас уверяю. Но просить актеров театра, где он главный режиссер, репетировать и выступать вместе со мной… С этим он может не согласиться. Это как-то не принято.
И добродетель стать пороком может,
Когда ее неправильно приложат. –
Зина опять обратилась к Шекспиру.
Андрей взглянул на нее с откровенным изумлением. "Зачем же так? При жене!.." – упрекал его взгляд.
– И все же добродетель в какой-то степени всегда остается добродетелью, – мягко возразила Ксения Павловна. – Если человек ошибается, но движим благородными намерениями, его трудно осуждать.
Чтобы Зина не успела высказать своих возражений, Андрей поспешно спросил:
– Так кто же все-таки "подыграет" вам, Ксения Павловна, в этой сцене?
– Как это кто? Ты подыграешь, – сказала Зина.
– Опять я?!
– Если бы я могла выступить в роли Незнамова, я бы сделала это не задумываясь.
– Андрей, я слышала, репетирует сразу на двух сценах… – сказала Ксения Павловна.
– А вечером, после театра, он в порядке отдыха будет репетировать с вами. Я в вашем обществе всегда отдыхаю!
Андрей не умел отказывать.
– Вообще-то роль Незнамова, не знающего своих родителей, мне близка: я ведь детдомовское дитя.
– Да-а?… – с добротой и сочувствием произнесла Ксения Павловна.
– Ты воспитывался в детдоме? Не может быть! – воскликнула Зина. – И не сказал мне об этом?
– Не успел еще… (Она положила руку ему на плечо.) Только не смотри на меня, как на круглую сироту, – попросил Андрей.
– Но в таком случае ты обязан сыграть Незнамова! Сцену его встречи с Кручининой… Там совсем мало реплик. Я помню.
– Человеческий организм не может выдержать такой нагрузки, – сказала Ксения Павловна.
– Чтобы он выдержал, познакомьте меня, пожалуйста, с каким-нибудь хорошим врачом, – неожиданно попросил Андрей.
– А что? – удивилась Зина. – Зачем?
– Так… Профилактически. Есть у меня одна болезнь, с которой, побратавшись, уже невозможно расстаться.
– У тебя?! Болезнь? Какая?
– У нее очень красивое, поэтичное имя. Нефрит.
– Это где?
– Это в почках.
– В почках? – переспросила Зина. – Это опасно?
– Надо время от времени проверяться.
– Тогда, может быть, не стоит играть Незнамова? – сказала Ксения Павловна.
– На болезнях нельзя сосредоточиваться. От них надо отвлекаться!
Зине нравились люди, которые не скрывали и не приукрашивали своих болезней. Не говорили, что болит сердце, если на самом деле болел желчный пузырь.
Ксения Павловна всегда, казалось, только и ждала, чтобы ее о чем-нибудь попросили.
– У меня дочь – будущий медик. – Она стремительно поднялась с дивана. – Я сейчас ее позову… Что же вы не сказали сразу?
Через несколько минут появилась Лера.
– А это Андрей Лагутин, – сказала Ксения Павловна.
– Как говорят в плохих пьесах: "Так вот вы, значит, какой?!" По рассказам папы я представляла себе вас не таким.
– Старше? – спросил Андрей.
– Страшнее, – ответила Лера.
– Они с отцом любят друг друга. Но вечно пикируются, – объяснила Ксения Павловна.
– На что мы жалуемся? – тоном профессионального медика спросила Андрея Лера.
– Что-то в пояснице покалывает. А мне сейчас разболеться нельзя.
– Болеть никогда не стоит. У вас есть какие-нибудь хронические недомогания?
– Нефрит.
– Нефрит?… – Лера перестала шутить. – Почему же вы в кедах? Вам нельзя простужаться.
– Поскольку простужаться нельзя, я закаляюсь!
– Завтра я отведу вас к лучшему специалисту по почкам во всем этом городе. Он читает у нас нефрологию. Я попрошу его…
– Это серьезно? – шепнула ей Зина.
– Я же сказала тебе, что буду перестраховываться.