- Я слышал сегодня в тресте, как сам Тихомиров говорил: искать нефть в барханных песках все равно что иголку в возе с сеном.
- Что вы понимаете в бурении? О чем мы будем с вами толковать? - оборвал Тойджан. - А тебе скажу, - обратился он к Айгюль, - что и Сулейманов, и Сафронов, и даже начальство в Объединении - все считают, что Човдуров неправ.
- И у всех у них, вместе взятых, меньше ответственности за дело, чем у моего брата, - сказала Айгюль, задетая резким тоном Тойджана.
- Кто отвечает, тот и решает, - снова вмешался Дурдыев и, довольный своим афоризмом, победоносно поглядел на Айгюль.
- Не хотите ли покурить? - спросил Тойджан.
- Что ж, пойдемте…
- Я некурящий.
Наконец Дурдыев понял, что Тойджан тяготится его неотвязным присутствием.
- Я не тороплюсь, - сказал он, удобно облокотясь на рампу.
- Тогда найдите себе еще какое-нибудь занятие.
Дурдыев надулся как индюк.
- Я не знал, что у вас с Човдуровой секретные разговоры. Так бы и сказали… - и неторопливо пошел прочь.
Айгюль покраснела.
- Как же можно так грубо… - сказала она.
Ты же видишь, что мягче с ним бесполезно разговаривать.
Молча вышли в фойе. Айгюль все еще не могла опомниться. "В чем виноват Дурдыев? - думала она. - Он глуп и самодоволен, но ведь поздно его перевоспитывать. Нет, я в самом деле еще не знаю Тойджана. Это взведенный курок. Чуть что не понравилось, и он уже готов поджечь порох. Хоть он и ругает Аннатувака, но характер у него точно такой же…"
И, будто угадав, Тойджан ревниво спросил:
- Значит, ты всегда и во всем соглашаешься с Аннатуваком?
- Когда он прав, всегда соглашаюсь. Там ищут уже много лет и все без толку.
- Что ты говоришь, Айгюль! На Урале искали пятнадцать, а то и двадцать лет, в Татарии - десять лет без существенных результатов. Зато потом!.. Сама знаешь…
- Я тебе твердо говорю: нефтеносность сазаклынских пластов полностью доказана!
Вдруг он улыбнулся, заглянул в глаза Айгюль и сказал:
- Ну что мы спорим!.. Ты просто сердишься на меня за то, что я опоздал?
Айгюль молча кивнула головой и подумала: "Не могу же я признаться, что благодарна брату за его упрямство, что не хочу разлуки с любимым, хочу видеть Тойджана каждый день, всегда… Как он умеет меняться в одну минуту! Чуть ли не кричал на меня, а теперь кроткий как ягненок…"
Началось второе действие. Они сидели рядом. Сильный, большой, он ворочался все время, ему было тесно в кресле, тесно в костюме, и он боялся неосторожно задеть Айгюль. А она все время плечом чувствовала его плечо, руку и была так счастлива, что не видела ничего на сцене, она была вознаграждена за все неприятности этого вечера.
Вдруг, в самом неподходящем месте, он жарко зашептал:
- Ты знаешь, что рассказывал Сулейманов, главный геолог: возмутительные факты! Разве с этим можно мириться! Говорит, что за четыре года наша разведка сделала четыреста тридцать тысяч метров проходки, а на долю новых площадей приходится всего сорок четыре тысячи!.. Подумай, одиннадцать процентов!
- Тише, дай людям слушать, - смеялась Айгюль.
Но он долго не мог успокоиться. Она часто ловила на себе его влюбленный взгляд, смущалась, краснела, как девочка, тихонько шептала:
- Смотри на сцену.
Когда он провожал ее домой, мутная луна повисла над городом, как кинутый в небо мяч.
Глава четырнадцатая
По чьей вине остыли пельмени
Было совсем темно, когда Тамара Даниловна Довженко, жена Аннатувака Човдурова, вернулась домой с работы. Навстречу матери выбежал Байрам. Светловолосый и черноглазый, смуглый и курносый, приветливый и упрямый четырехлетний мальчик удивительно соединял в себе черты отца и матери. Тамара Даниловна высоко подняла сына, прижала к себе, расцеловала загорелые щеки. Упершись руками в грудь матери, Байрам отстранился и строго спросил:
- А где папа?
- Разве он не приехал?
- Всегда вы меня обманываете.
- Неправда, Байрам-джан! Тебя никогда не обманывают.
- Сказали, что вместе приедете, и обманули. Я ждал, ждал… Даже не обедал.
- Вот мы с тобой и пообедаем вместе.
- А папа?
- А у него, малыш, срочная работа.
- Как же он будет работать голодный?
- Байрам-джан, он поест на работе.
- Я хочу его видеть! Всегда я один…
- А Марья Петровна?
- Петровна со своими кастрюлями. Даже сказку мне не рассказала.
- А игрушки?
- Они же не говорят! Я спрашиваю, спрашиваю, а они ничего не отвечают. Я их целую, а они не целуются, сколько ни прошу…
- Ах ты мой бедный… А в детсад пойдешь?
- Папа тоже там будет?
Тамару Даниловну всегда удивляла эта страстная привязанность мальчика к отцу, которого он так мало видел. Иногда ей казалось, что сын любит Аннатувака, потому что чувствует, что этот высокий, мрачноватый с виду человек такой же мальчишка, как и он сам, а может, и потому, что отец баловал Байрама, не желая омрачать короткие встречи замечаниями и наставлениями. Видя, что мальчик сейчас очень огорчен, мать попыталась отвлечь его от печальных мыслей.
- Не грусти, Байрам-джан, придет весна, и мы с папой возьмем отпуск. Вместе будем обедать, вместе гулять, покажем тебе разные игры, качели устроим…
Мальчик развеселился, закружился, запрыгал, побежал к своим игрушкам поделиться радостной вестью, что весной вся семья, все трое возьмут отпуск.
Сидя за обедом, Тамара Даниловна весело болтала с сыном, а сама с нарастающей тревогой прислушивалась, не подъехала ли машина.
Все в Небит-Даге считали, что у Човдурова тяжелый характер, и, несмотря на это, многие любили его. Сотрудники боялись вспыльчивости Аннатувака, осуждали его внезапные решения, но знали, что человек он прямой и честный, никогда не станет сводить личных счетов. Когда-то, в первый год жизни в Небит-Даге, Тамара Даниловна догадалась, что она умеет лучше самого Аннатувака объяснять людям мотивы его поведения, не раз ей удавалось предупредить конфликты, рассеять недоразумения, хотя сама она, конечно, больше всех страдала от строптивости мужа.
Аннатувак любил ее, как никого на свете. В его отношении не было ничего рассудочного или хотя бы обдуманного, это было мужское обожание, и молодая женщина чувствовала это, как чувствует растение солнечное тепло. Но когда он приходил домой ожесточенный событиями служебного дня, она боялась этих минут: нельзя ничего предугадать. Расслабляющая душу радость оттого, что Тамара рядом, и гнев, отвердевший за день, делали его душевное состояние ломким, готовым мгновенно измениться от какого-нибудь пустяка. И часто туча, собиравшаяся над морем, проливалась в садах. Иногда, пересказывая в лицах какое-нибудь служебное столкновение и вдруг почувствовав ее несогласие, он поднимал ее на руки и нес из одной комнаты в другую. И в эти минуты она не знала, что его толкает, любовь или ярость, слепой гнев. Может, сейчас он бросит ее и будет топтать ногами? Ей становилось стыдно и за себя и за него, в такие минуты она даже лишалась речи от страха, именно от страха за себя…
Как легко все казалось в юности, когда они учились в Москве, на Большой Калужской, в нефтяном институте, ездили после зачетов купаться в Химки, а зимой прямо с лекций убегали на каток в Парк культуры и отдыха. Все нравилось ей в Аннатуваке: и блестящие черные глаза, и курчавые черные волосы, и крепко сжатые губы, говорящие о сильном характере, и шрам на шее - след фронтовой раны. Аннатувак был в ту пору беззаботен и весел, приветлив и внимателен ко всем. Редкие вспышки раздражительности и гнева казались ей такими же отметинками фронтовых лет, как и шрам на шее. Они должны были сгладиться со временем.
Молодые люди кончили институт, приехали в Небит-Даг и уже пять лет жили вместе, жили счастливо и дружно. Только приступы неукротимого гнева Аннатувака иногда тревожили Тамару Даниловну. В эти часы ее охватывала безотчетная тревога, какая бывает у нервных людей в ожидании грозы.
Уложив в постель закапризничавшего Байрам-джана, она долго не могла убаюкать его. В свои четыре года мальчик очень хорошо знал, что если он уснет, то проснется только утром, а по утрам отец и мать покидают дом. И снова потянется длинный, скучный день… Байраму очень хотелось спать, но еще больше - продлить вечер и дождаться прихода отца.
- А почему не возвращается папа? - упрямо тянул малыш.
- Потому что он работает, - терпеливо отвечала Тамара Даниловна, укутывая платком лампу-ночник.
- Разве нельзя оставить работу на завтра?
- А кто сегодня будет добывать нефть?
- А зачем добывать нефть? - упрямо боролся со сном Байрам.
- Без нефти не смогут работать заводы, фабрики, не будут бегать автомашины.
- Пусть папина машина постоит один день в саду.
- Если на нефтяных промыслах перестанут работать - все остановится. Самолеты не будут летать, тракторы станут в поле, лампочки потухнут в домах…
- И будет совсем темно?
- Совсем темно.
- Ну, тогда пусть работает… - со вздохом сказал Байрам, решив, что теперь может со спокойной совестью уснуть. Он молча повернулся лицом к стенке и затих.
И сразу Тамара Даниловна потянулась к телефону. Сулейманов был дома, его негромкий голос всегда успокаивал. И сейчас, хотя он не знал, куда мог поехать Аннатувак Таганович, он убедительно просил не беспокоиться. Ничего дурного случиться не могло.
- Он не мог поехать в Сазаклы? - спросила Тамара Даниловна.
- Нет, вряд ли…
И Сулейманов рассказал, что утром прилетели Атабай и Очеретько, скважина закрыта ввиду грифона и было совещание…
- …Довольно шумное, - добавил Султан Рустамович и тотчас поспешил уточнить: - Однако кинжалы остались в ножнах.
Они еще шутливо поговорили, и Сулейманов пожелал доброй ночи.
Немного успокоенная, Тамара Даниловна позвонила на квартиру отца Аннатувака. Вряд ли муж мог быть там и не позвонить, но ей не хотелось сидеть в бездействии. Сейчас она была уверена, что Аннатувак повздорил с кем-нибудь в конторе, не хочет ехать домой в раздраженном состоянии и вот выдумал себе какое-нибудь дело в Кум-Даге или на Вышке или просто гоняет в машине со своим Махтумом по солончакам.
К телефону подошла Тыллагюзель. Айгюль нету дома - в театре, там нынче балет "Алдар Косе". Таган-ага уже отдыхает, лежит в постели.
- Он хочет что-то сказать тебе… - заметила Тыллагюзель и, послушав, что говорит муж из другой комнаты, смеясь перевела на русский язык: - Он просит сказать, чтобы ты не спускала Аннатуваку никакой обиды, держала его в руках, не опускала вожжи… Отец просит сказать тебе, что спокойной бывает лишь сытая ослица, а осел начинает беситься с жиру.
- Что это значит?
- Разбирайся сама, Тумар-джан, - тихо сказала Тыллагюзель и осторожно положила трубку.
Теперь уже не владея собой от нетерпения и тревоги, Тамара Даниловна позвонила в гараж, может быть, нечаянно подойдет к телефону Махтум, и все объяснится. Гараж молчал. Вдруг она подумала, что ведет себя, как маленький Байрам, который спрашивал, где папа, и не хотел заснуть. "Он любит отца, потому что чувствует, что тот тоже мальчишка, маленький, как и он сам… А я за что люблю его? За то же самое?.. Не знаю, но мне сейчас очень горько, очень… страшно. Почему он не догадывается?"
Аннатувак явился в полночь, привез сухие веточки черкеза, положил их на столик у телефона, как любила жена. Не расспрашивая ни о чем, Тамара разогрела чайник, подала пельмени на стол, постелила постель, стараясь делать вид, что все так и должно быть, что самое время - приезжать с работы среди ночи. Когда все дела были кончены, она устроилась в кресле напротив Аннатувака. Муж пристально поглядел на нее. Выпуклый лоб Тамары, осененный русыми завитками, был ясен, длинные прямые брови не хмурились, но в далеко расставленных карих глазах чувствовалась затаенная тревога. Она сидела удобно, но почему-то покачивалась, пальцы выбивали быструю дробь на ручке кресла. Аннатувак слишком хорошо знал жену, чтобы не понять, что ее беспокоило его долгое отсутствие и теперь она ждет объяснений. Но как рассказать о том, что взбудоражило сегодня?
- Ездил на Джебелский водный узел, там землекопы во главе с нашим Хаджинепесовым нашли отличный бутовый камень - захотелось взглянуть… В песках тишина, воздух прозрачный, не подумаешь, что утром была буря…
- Да, ночь лунная, тихо… - поддержала разговор Тамара Даниловна.
- Трудный был день у меня, Тумар-джан, - продолжал Аннатувак. - Устал. Зато теперь все ясно. С Сулеймановым работать нельзя.
- Как ты в этом разобрался? - неторопливо спросила Тамара Даниловна.
Она знала, что, если Аннатувак начал, рано или поздно все выскажет.
- Объяснились до конца. Так лучше, правда? - Он взял ее за руку, глаза улыбнулись. - Знаешь поговорку: "Сели криво, а поговорили прямо"… Очень уж напористый деятель твой Сулейманов.
- Ну, не такой уж он мой и не такой уж напористый. По-моему, главное достоинство Султана Рустамовича вовсе не в организационных талантах, а в умении взять правильный прицел, видеть перспективу…
- Вот, вот, - усмехнувшись, подхватил Аннатувак. - Ты совершенно права - "умение видеть перспективу". Им всем кажется, что только они видят перспективу, а сами слепы как кроты!
"Ну, так, - подумала Тамара Даниловна, - похоже, что переругался и с Сулеймановым и с Сафроновым".
- Может, ты верно говоришь, - сказала она вслух, - я ведь не знаю, из-за чего вы спорили.
- Какой может быть спор! О чем тут спорить? Опять в Сазаклы беда…
Он, видно, хорошо себя утомил ездой по джебелским солончакам, потому что рассказывал весело. Прошел в соседнюю комнату, вернулся оттуда, гремя доской с костяшками для игры в нарды. Молча предложил сыграть - она покачала головой, не захотела, устроилась поудобнее. И снова он сел рядом, взял ее руки, поцеловал.
- Меня удивляет: такой спокойный и трезвый человек, как Андрей Николаевич, поддерживает Сулейманова. - Он рассмеялся. - Откуда такая близорукость?
- А тебя кто поддержал?
- Тихомиров! - отрывисто буркнул Аннатувак.
- Незавидный союзник…
- Ну, знаешь, я свою точку зрения утверждаю независимо от того, кто с ней согласен! - и он выпустил руки жены из своих рук. - Так можно далеко зайти! Может, ты посоветуешь мне сперва звонить в Ашхабад, а потом уже высказываться? У меня своя голова на плечах!
Хотя упрек был несправедливым, Тамара Даниловна не стала спорить и только спросила:
- А чем дело кончилось?
- В том-то и беда, что ничем.
- Так чего же ты сердишься?
Она ждала ответа, а он молчал. Не рассказывать же, как хлопнул дверью в собственном кабинете!
- Ты не представляешь себе, как может раздражать прекраснодушие безответственных людей, - помолчав, тихо сказал Аннатувак. - Они умеют так повернуть твои мысли, что ты выглядишь каким-то чиновником, карьеристом…
Ну, ну, это уж ты преувеличиваешь. Никто тебя таким не считает.
- Ты думаешь? А я своими ушами слышал, как Очеретько сказал Сулейманову: "Боится, что контора сползет с первого места на последнее…"
- А на самом деле? Чего ты боишься?
- На самом деле тащат меня в авантюру! За сорок лет ничему не научились и меньше всего - считать государственную копейку. В вузах надо преподавать экономику, вот что! - Разгорячась, он не замечал, что говорит почти теми же словами, которые днем приписал ему Сулейманов. - Им бы поучиться хотя бы у старых челекенских хозяев - у Нобеля и Гаджинского, даже у их приказчиков! Те на верблюдах везли нефть в Персию, но каждое ведро должно было принести прибыль, чистоган. Без этого у них ни одно колесо не вертелось!
Тамара Даниловна понимала мужа с полуслова. Она знала, как он предан своему делу, как любит Небит-Даг. Спросить ее, как выглядит патриот, - она бы показала на Аннатувака. И сейчас, докопавшись наконец до настоящей причины его огорчений, она была полна сочувствия: нет, на этот раз дело не в характере.
- Так что ж ты прямо им не сказал! - воскликнула она.
- Не могу же я перекричать Сулейманова! - Он рассмеялся и обнял жену, взгляд его был светел, и какой он молодой был в эту минуту. - Кстати, Сулейманов, конечно, не твой, а мой, и я его когда-нибудь разорву на части.
- Не надо, милый!
Теперь, когда им стало так хорошо и весело вдвоем, она не хотела больше "держать вожжи", как советовал почтенный тесть… Она уже разобралась без посторонних. Конечно, муж прав! Ей только хотелось найти выход: не может быть, чтобы не нашлось единомышленников среди достойных людей.
- Разве ты не можешь поговорить с Атабаевым? Что сказал бы Аман? - Она спросила и поняла, что напрасно, - Човдуров помрачнел.
- Аман помалкивал на совещании, а после сказал мне, что я напрасно обидел отца… А это самая подлая демагогия, - тихо произнес Аннатувак.
- Ты лучше меня знаешь, что Аман никогда не занимается демагогией. - Тамара Даниловна задумалась и неожиданно спросила: - А ты действительно обидел отца? Он был на совещании?
- А что Байрам-джан? - уклонился Аннатувак.
- Как всегда, скучает без тебя. Еле укачала, все надеялся, что дождется…
- А я без толку гонял… Пойдем-ка посмотрим на малыша.
Обнявшись, они вошли в детскую комнату, там было темно и прохладно. Ветер, врываясь в открытую форточку, шевелил легкую занавеску. Байрам-джан спал, закинув одну руку за голову и крепко сжав в кулак другую.
- Как он похож на тебя… - сказал Аннатувак. - Видишь, брови во сне поднимает совсем как ты.
- А губы? В нашей семье так сжимают губы только ты да он.
Это был привычный спор любви. Тамаре казалось, что сын больше похож на отца, а мужу, что мальчик - вылитая мать.
Помолчав, Аннатувак задумчиво сказал:
- Не понимаю, какая муха укусила отца… Что ему не сидится дома, на обжитых промыслах? Он бурит здесь, в двух шагах от квартиры…
- И хочет ехать в Сазаклы?
- Да. Понимаешь?
- Понимаю…
- Пойди поговори с ним завтра.
- Нет, не пойду, Аннатувак.
Она знала, что Таган выслушает и не рассердится за вмешательство, но чувствовала, что должна отказать мужу. Из разговора с Тыллагюзель она поняла, что мастер убежден в своей правоте, и ей не хотелось склонять Тагана на сторону сына. И чтобы Аннатувак не настаивал больше, Тамара Даниловна решилась даже на хитрость.
- Неужели надо тебе напоминать, что я женщина, - ласково сказала она, положив голову на плечо мужу. - Не мне становиться посредницей в спорах между тобой и отцом. Думал ли ты, почему меня уважают в доме стариков? И ты хочешь, чтобы я потеряла уважение? Нет, сам иди и говори с отцом, как там у вас полагается…
Они на цыпочках вышли из детской.
- А знаешь, ты подала хорошую мысль, - сказал Аннатувак. - Я навещу отца. Давно не был у стариков… Что тут плохого - навестить отца?
"Что тут унизительного для моего самолюбия?" - перевела для себя эти слова Тамара Даниловна.
Вслух она весело сказала:
- Ну, вот и чудно!