Опубликовано в журнале "Юность" № 10, 1960
Рисунки Е. Расторгуева
Инна Гофф
Северный сон
1
"Стрела" прибывала в Ленинград ранним утром. На перроне было пусто: видимо, встречать этот поезд у ленинградцев не принято. Не спешили к нему и носильщики. Они знали: обычно "стрелой" приезжают командировочные и, спрыгнув с подножки, направляются к выходу, помахивая чемоданчиками, в которых едва умещаются рубашка, две пары носков да бритвенный прибор.
Надя выглянула в окно вагона и сразу увидела мужа. После двух месяцев разлуки она новым, слегка отчужденным взглядом окинула его.
Розовощекий, голубоглазый, с крепкой выпуклой грудью, туго обтянутой форменной капитанской шинелью, он выглядел бравым и понравился ей. Надя подумала лишь, что в памяти он виделся ей несколько худее и выше ростом.
Целуя ее, он снял фуражку с кокардой, и его светлые, столь редкого для мужчины цвета спелой пшеницы волосы опять, после разлуки, поразили ее.
Вскоре они сидели в такси.
- К мосту лейтенанта Шмидта! - скомандовал он пожилому шоферу.
- Быстро я собралась? - спросила Надя, со смущением и удовольствием чувствуя на себе долгий, тяжеловатый взгляд мужа.
Он ответил не сразу.
- Жена капитана должна уметь собираться быстро. - И крепко, больно сжал ее руку своей рукой - широкой, короткопалой, в светлом пушке на пальцах.
После этого они замолчали, каждый думал о своем. Она - о том, как быстро удалось ей собраться и выехать в день получения телеграфного вызова от Андрея, он - о том, что хорошо поступил, не послушав полусовета-полуприказа командира отряда кораблей Лучникова. "Я вам не рекомендую вызывать жену, - сказал Лучников. - Экспедиция не из легких". "Ерунда, - думал теперь Андрей. - Просто считает, как и все моряки, что женщина на корабле - к несчастью. Ну, а мы, речники, считаем так: куда иголка, туда и нитка!"
Такси мчалось по улицам прямым и бесконечным, мимо строгих старых домов. День разгорался, и голубое небо над строгими серыми домами излучало какое-то особенное, свойственное только этому городу золотисто-розовое сияние. Это сияние шло поверху, касаясь крыш и кое-где окон под крышами, внизу же, на улицах, было еще прохладно и сумрачно, как в ущелье.
- Когда мы выходим? - спросила Надя.
- Завтра в четыре утра. Днем нельзя пройти под мостами. А ночью их разводят. У нас все готово, и мосты заказаны.
- Разрешите обратиться, товарищ капитан, - вмешался шофер. - Вы не с теплоходов этих, что у моста стоят?
- С них.
- Красавцы! Верно говорят, что их в Восточной Германии по нашему заказу строили?
- Верно, старик. Сам за ними в Германию ездил, принимать.
- И хорошо немцы строят?
- На это они мастера. Со всей немецкой аккуратностью. - Андрей отвечал с видимым удовольствием.
- И куда же вы теперь их перегоняете? - любопытствовал шофер.
- Сейчас на север пойдем. Ладожское, Свирь, Онежское, Беломорский канал, Белое море.
- А оттуда?
- А оттуда вверх - по Северной Двине, Сухоне. На Волгу, в общем.
- Пассажирские будут?
- Да, экскурсионные... По маршруту "Москва - Астрахань" и обратно.
- Красота! - вздохнул почему-то шофер. И после молчания спросил: - Там, небось, лед еще, на Белом?
- Лед.
- Рисковое ваше дело, - подумав, заключил шофер.
Такси остановилось у моста. Еще в окошко машины Надя увидела белоснежный трехпалубный теплоход и вмиг поняла гордость Андрея. Да, это не чета ободранному колесничку с гордым именем "Буревестник", на котором Андрей перевозил людей и арбузы. Позади, чуть поодаль, стояли еще два точно таких же теплохода.
- Какой наш? - спросила Надя.
- Флагманский.
Оглядевшись, Надя прочла надпись на борту ближнего теплохода - "Машук".
Шофер, высадив пассажиров, не сразу включил газ. Он посмотрел вслед удаляющейся паре, подумал о женщине: "Ишь, фигуристая!" - и, высунув голову в открытое окошко, запоздало крикнул:
- Счастливого плавания!
2
Ночью Надю разбудили отрывистые команды в микрофон:
- На баке!
- Есть на баке!
- Вахтенные, встать у швартовых!
- Отдать швартовы!
Она узнала голос мужа, странно измененный микрофоном. Голос звучал близко, словно команды отдавались не с мостика, а здесь же, в каюте.
Спросонья она не поняла, в чем дело, и, лишь полежав с минуту с открытыми глазами, сообразила, что команды транслируются по радио.
Надя повернула регулятор. Радио было выключено, а команды звучали, как и прежде, близко и явственно. Должно быть, радист забыл выключить принудительную трансляцию.
Белесая ленинградская ночь мутнела за окном. Пора белых ночей еще не пришла сюда, было просто пасмурно и тихо в небе и на воде.
Надя снова легла, утонув головой в мягкой пуховой подушке, тоже немецкой, как и все на этом корабле. Она закрыла глаза и стала уже дремать, когда незнакомый мужской голос властно сказал:
- Аникин! Почему не выбираете якорь?
- Выбираем, выбираем! Заело что-то, не идет никак...
Ответ Андрея прозвучал виновато, как бы слегка заискивающе.
Очевидно, незнакомый голос принадлежал морскому капитану, командиру отряда Лучникову.
- Теряем время, Аникин, - жестко сказал тот же голос. - Всех на бак, выбирать якорь вручную!
- Есть всех на бак! - торопливо отозвался Андрей и вслед уже иным, капитанским тоном скомандовал: - Все на бак!
Надя поняла, что не уснет. Она встала, оделась, походила по каюте, привыкая к новому жилью. Трудно было даже сравнить капитанскую каюту на теплоходе, эти стены в коврах и зеркалах, с их каютой на "Буревестнике", где вместо белой, вделанной в кафель ванны был железный рукомойник, а единственным украшением - цветы, которые Надя ставила в вазочку на столе. Здесь же на стенах висели картины в позолоченных рамках и под стеклом - пейзажи Германии, на круглом столике, застеленном плюшевой скатертью, стоял немецкий фарфоровый чайник, а в металлическом кольце у двери был укреплен хрустальный графин. От полированных деревянных стен сладковато пахло лаком, и Надя подумала вдруг: "Как будто живешь внутри палехской шкатулки".
Она еще не успела полюбить этот корабль и отдавала в душе предпочтение "Буревестнику", на который впервые ступила, став женой капитана. Там Андрей был главным, а здесь командует этот Лучников. Правда, Андрей говорит, что Лучников только до Вологды, но лучше бы его не было совсем...
Надя подошла к письменному столу. Здесь лежала отпечатанная на машинке "Судовая роль" - перечень фамилий и должностей. Список был длинный - моряков на корабле было почти столько же, сколько речников. Они, моряки, отвечали за проводку речных судов северным путем из Невы в Волгу, и поэтому их имена стояли впереди имен речников. И сам капитан Аникин шел третьим помощником.
Первой в списке стояла фамилия Лучникова. Был указан год рождения. Надя высчитала - сорок два года. Звание - капитан дальнего плавания. Занимаемая должность... "Подумаешь!" - презрительно вслух сказала Надя. Она уже знала от Андрея, что Лучников возражал против ее пребывания на "Машуке".
Надя бегло просмотрела список; все фамилии были незнакомы ей. Женщин, кроме нее, было только две - повариха и буфетчица, обе Марии Петровны.
На отдельном листке, подколотом к "Судовой роли", было отпечатано: "Пассажиры, находящиеся на борту теплохода "Машук": Аникина Надежда Николаевна, год рождения тридцать первый, Прямков Федор Григорьевич, год рождения тысяча восемьсот девяносто пятый".
Кто же этот Прямков?.. Ах, да!.. Андрей рассказывал, что с ними идет пенсионер, бывший речной капитан. "По воде соскучился, - сказал Андрей. - Из пароходства попросили: возьмите, мол, старика..."
"Как в пьесе, все роли расписаны, - подумала вдруг Надя. - Даже комический персонаж - речник-пенсионер и тот не забыт. Ну, а я? Какая роль у меня? Тоже не из главных. Жена третьего помощника. Скажите, какая честь!.."
Она набросила пальто и, мельком глянув на себя в зеркало, вышла из каюты. Ее обдало холодком серого утра. Перила были влажны. Перегнувшись через борт, Надя увидела серую, тяжелую, почти неподвижную воду спящей Невы.
Город на берегу тоже был тих и пустынен, и о том, что он жив и дышит, говорил лишь черный дым, валивший из ближней заводской трубы. Надя подумала: постой здесь теплоходы подольше, они вскоре закоптились бы и почернели, как все эти призаводские дома.
Она прошла по главной палубе вдоль правого борта и попыталась разглядеть, что происходит внизу, на первом деке. Но ничего не увидела. Спустившись по трапу на второй дек, она увидела Лучникова, вернее, его спину. Он стоял перегнувшись, глядя в воду, откуда должен был показаться якорь, и командовал в переговорную трубку машинному отделению:
- Подрабатывайте понемножку... Еще подрабатывайте... Так, хорошо. Самый малый!
Матросы, по шесть на каждой стороне, дружно налегали на ручки лебедок. Якорь глубоко вошел в грунт. Наконец он поддался, поползла вверх цепь, за ней показались лапы самого якоря.
Лучников выпрямился. Он был выше среднего роста, худощав. Чисто выбритое лицо его было моложаво, только в морщинках у глаз да в капризном изломе губ чувствовалась усталость. Взгляд его скользнул по Наде, и она поняла, что он заметил ее, но не считает ее появление на палубе фактом, достойным внимания.
- Полный вперед! - скомандовал он в переговорную трубку и обратился к кому-то: - А вы здесь зачем? Это лишнее.
Ответа Надя не слышала. Но вскоре по трапу на второй дек грузно поднялся старик в черной кожаной куртке и черной кепке с пуговкой на макушке.
- Вытащили! - сказал он вместо приветствия.
Сизое морщинистое лицо его расплылось в простодушной улыбке. "Так вот каков он, этот персонаж из пьесы", - подумала Надя. А старик, спохватившись, представился:
- Прямков, Федор Григорьевич, - и протянул ей горячую шершавую руку. - Ишь, побежал, - сказал он, глядя на отдаляющийся берег, и, поискав в кармане, достал трубку. - Не обжились еще? Обживетесь! В дом новый переезжаешь, и то не все в момент. То воду не пустили, то газ не включен... А ведь это живая вещь, механизьм!..
Слово "механизм" произнес он смягченно, и Надя, педагог по профессии, сразу отметила это.
Мимо них прошли матросы, трое, почти мальчики, один за другим.
- Мы его, понимаешь, лебедками, - проводив их взглядом, опять возбужденно заговорил старик, - а он ни в какую... Уперся, и все тут...
Наде стало скучно.
Заметив вслух, что, пожалуй, можно пойти поспать, Надя поднялась на верхнюю палубу и прошла на корму. Отсюда виден был весь караван. Теплоходы еще не успели четко построиться, и поэтому были видны каждый в отдельности.
Вторым за "Машуком" следовал "Кольцов", дальше "Памир" и "Грибоедов".
Корабли шли, громко переговариваясь:
- На "Кольцове"!
- "Кольцов" слушает.
- Примите равнение согласно ордеру. Повторите, как поняли.
- Вас поняли.
Все три корабля светились огнями, и в сером, пасмурном свете было как-то уютно смотреть на эти огни. Незнакомый бас, отвечавший с "Кольцова", звучал, как голос самого корабля.
Мелко подрагивала корма под ногами. "Скорость набрал, узлов семнадцать", - подумала Надя. Она обошла палубу с подветренной стороны и вышла на бак.
Старик-пенсионер был тут. Увидев его, Надя смутилась: ведь она сказала ему, что идет спать. Но он, видимо, охваченный все тем же возбуждением, с улыбкой повернул к ней уже полиловевшее от холода лицо.
- Вон, глядите, мост показался. - И протянул бинокль.
В биноклях Надя понимала не много, но сразу поняла, что это военный бинокль, цейсовский. На стеклах были нанесены деления. Поднеся его к глазам, она отчетливо увидела строгие контуры вздыбленного и как бы переломленного посредине моста.
Встречный ходовой ветер дул в лицо.
- А вы говорите: "Спать пойду", - сказал старик торжествующе. - Разве сейчас можно спать? Я знал: не уснете. Такое во сне не увидишь, как тут покажут...
И действительно, было красиво. То, что казалось пасмурным небом, стало уходить и таять, уступая место золотисто-розовому восходу. Берега были строги, силуэты разорванных мостов графически четки.
Старик и молодая женщина стояли, не шевелясь и не разговаривая. И хотя жизнь его была на исходе, а ее только начиналась, в эту минуту они были равно одарены красотой восходящего солнца и равно счастливы.
3
Ладога встретила корабли полным штилем. Это было редким для нее гостеприимством. Большей частью здесь штормит. Но в этот раз голубая вода озера была спокойна, как в чаше, налитой до краев. До самого горизонта на все стороны была только эта сияющая под солнцем голубизна. Белые корабли шли, согласно ордеру, друг за другом. Ветер трепал алые флаги на флагштоках. На "Кольцове" гремепа музыка - немецкие джазовые пластинки. Во всем было ощущение праздника.
И когда позади Нади раздался голос Лучникова: "С праздником вас!", - Надя не сразу поняла, о чем речь. Лучников тронул рукой лакированный козырек фуражки и улыбнулся.
- Сегодня День Победы. Девятое мая! Забыли?
Да, она совсем забыла об этом. Хлопоты, сборы, отъезд.
- С праздником!
Помолчали. Лучников достал папиросу, прикурил от зажигалки.
- Похоже на море, правда? - спросила она, кивнув на расстилавшуюся до горизонта голубизну.
- Ну, что вы! Просто большое озеро, - снисходительно улыбнулся он.
Когда он улыбался, зеленоватые глаза его вспыхивали лучиками на солнце. Сжатые губы были не капризны, скорей насмешливы. Лишь складка в уголках губ говорила о том, что он может быть недобрым, даже порой жестоким.
- Ощущение моря совсем иное. Важно не то, сколько воды ты способен схватить глазом. Главное - ощущение того пространства воды, что остается за пределами зрения. Моряк ощущает его. И потому озеро для него не похоже на море, а море - на океан. Не знаю, понятно ли я говорю... - перебил он себя.
- Да, конечно.
Надя не узнавала Лучникова. Он был общителен, разговорчив. Совсем не похож на вчерашнего, скользнувшего по ней равнодушным взглядом.
Они стояли у борта на главной палубе, рядом с трапом, ведущим на ходовой мостик. Лучников - сжимая руками перила борта, Надя - кутаясь в серый пуховый платок. Руки его, как и лицо, были смугло окрашены несходящим, словно прикипевшим загаром, который бывает у тех, кто проводит жизнь на воде.
Надя чувствовала себя стесненно. Она смущалась молчания и не знала, о чем с ним говорить. Вдобавок она еще помнила, что он возражал против ее приезда, и не простила ему этого. И еще - ей хотелось понравиться ему. Она сама не знала зачем. Просто так.
- Вот вы говорите, за пределами зрения, - сказала она тем милым, чуть важным тоном, который, она знала, так шел к ней. - Но ведь не только зрение, но и воображение человека имеет предел. Мы все много сейчас говорим о космосе. Но разве мы представляем его себе? Мы знаем, что в мироздании есть бесчисленное множество систем, подобных солнечной. Так? Но попробуйте охватить их мозгом, внутренним зрением - и у вас только закружится голова...
Ей хотелось говорить умно. Хотелось, чтоб этот человек с твердыми, насмешливыми губами принимал ее всерьез. Она не понимала, что главное обаяние ее было именно в том, что ее рассуждения были по-женски наивны, а важность тона совмещалась с чуть кокетливым прищуром глаз, в которых трепетало солнце.
- У меня была подруга в детстве, - продолжала Надя. - Так она всегда спрашивала: "Ну, а это - солнце, звезды - в чем они?" Она не понимала таких слов, как "пустота", "безвоздушное пространство", "бесконечность"... Она спрашивала: "Ну, а там, где все кончается, все звездные миры, что там?" Понимаете? Она хотела найти конец бесконечности, к нечеловеческому она подходила с человеческой меркой...
Лучников слушал ее с тем особым, преувеличенным вниманием, с каким мужчина слушает рассуждения женщины, отдавая должное тому, что и ей "хочется порассуждать",
- Ваша милая подруга, - сказал он, мягко улыбаясь, - была подобна гусенице, которая за всю жизнь проползла только один сад и спрашивала у бабочки: "А там за забором что?" Бабочка отвечала ей: "Там еще сад". "А потом?" "А потом еще..." И тот, третий сад гусеница уже не могла воспринять своим бедным воображением... Но поверьте мне, что есть люди в наш век, настоящие ученые, которые сейчас уже могут увидеть внутренним зрением то, чего мы с вами не можем... Кстати, с чего мы начали этот космический разговор?
Они помолчали, вспоминая.
- С моряков, - подсказала Надя.
- Да, с воображения моряков. Так поверьте мне, что у моряков тоже иное представление о водном пространстве, чем у людей сухопутных. Или речников.
- Вы не любите речников.
- Ну что вы! Я просто отдаю предпочтение морякам.
С мостика по трапу спустился Андрей.
- Беседуете? - сказал он, подходя. - Простор-то какой! Море, да и только.
- Кто наверху? - вместо ответа спросил Лучников.
- Второй помощник.
- Хорошо идем.
- Так бы всю дорогу.
Они стояли рядом, и Надя невольно взглядом сравнила их. Андрей был моложе Лучникова лет на десять, и сейчас, когда на залитой солнцем палубе они стояли рядом, это резко бросалось в глаза. Андрей был и красивей Лучникова и молодцеватей. И вообще Андрей был лучше. Он был ее мужем.
- Впервые на Ладоге? - спросил Лучников у Андрея.
- Впервые.
- Я здесь воевал. Недолго. Потом на севере, на Баренцовом...
- Жуткое дело здесь было? - полуспросил Андрей.
- Да, веселое дело! До сих пор мины вылавливают...
Надя слушала разговор мужчин. Платок упал ей на плечи, и ветер играл ее светлыми тонкими волосами. Она, не отрываясь, смотрела на воду, и глаза ее пристально вглядывались в ласково журчащую, бегущую от теплохода волну, где до сих пор, подстерегая корабли, прячется смерть.
Ее мрачные мысли прервал голос Лучникова:
- Я приглашаю вас обоих в честь праздника пообедать вместе со мной. Я просил Марию Петровну, буфетчицу, накрыть в салоне. - Он дотронулся до козырька и взглянул на Надю. - В двенадцать ноль-ноль жду...
Он поднялся по трапу в рубку, а Надя и Андрей еще походили по палубе, любуясь озером.
- И долго нам идти Ладожским? - спросила Надя.
- Под вечер войдем в Свирь. Говорят, красивая река.
И вдруг спросил:
- О чем ты говорила с ним?
Надя вспомнила космический разговор, как назвал его Лучников, и улыбнулась. Рассказывать о нем было долго.
- Я сказала, что он не любит речников.
Андрей нахмурился. Когда он хмурился, светлые густые брови его смешно топорщились.
- Это ты зря. Теперь он подумает, что я тебе жаловался. А мне наплевать - любит, не любит. Я не красна девица...
Надя взглянула в озабоченное лицо Андрея и впервые после своего приезда испытала чувство раздражения.
- При чем тут ты? Я говорила то, что думаю.