Папироса была зло закушена в углу рта, листок радиограммы в его руке трепал ветер.
- Здравствуйте, - все же сказала Надя. - Что там сообщают?
Он не сразу, с усилием оторвал взгляд от листка и взглянул на нее отрешенно, словно не узнавая.
- Что сообщают, - повторил он, как бы пытаясь понять, кто эта женщина и чего она хочет от него. И, поняв наконец, ответил: - Лед, Вот что сообщают. На Онежском лед, на Белом лед, а на Сухоне вода падает.
- Как же быть? - спросила Надя. - Неужели будем стоять?
Он передвинул папиросу в другой угол рта, поправил фуражку.
- Пойдем. Если ледовая обстановка позволит... Аникин! - позвал он. Из рубки на мостик вышел Андрей. - Мачту надо "срубить". Скоро провода.
- А разговор с Москвой? У радиста связь налажена.
- Переиграем разговор. Не рвать же радиопроводку. И передайте, чтоб на "Кольцове" не зевали.
- Есть передать! - отчеканил Андрей.
И уже звучали над водой голоса:
- На "Кольцове"!
- "Кольцов" слушает.
- Командир отряда напоминает: впереди провода, не забудьте "срубить" мачту. Повторите, как поняли...
- Понято, понято, - басил "Кольцов". - Есть "срубить" мачту!
- Вот видите, на Онежском лед, - сказал Прямков, когда Лучников и Андрей скрылись в рубке. - Выходит, мое радио тоже справно работает.
Надя думала о Лучникове. Она вдруг поняла, что этот человек никогда не забудет о своей работе; даже рядом с любимой женщиной он будет думать о всех этих ледовых обстановках, об уровне воды, количестве узлов...
"Бедная его жена", - думала Надя. И чувствовала, как эта женщина, его жена, будь она здесь, полюбила бы его еще сильней.
Матросы уже положили мачту, когда за поворотом реки показались тонкие, как нити осенней паутины, провода, и корабль осторожно прошел под ними, не повредив радиолинии.
5
Поздним вечером караван пришел в Вознесенье - портовый поселок на Онежском озере. Мерцали, отражаясь в воде, огоньки свайных построек. Улочки были темны, пересечены каналами с разводными понтонными мостками. С приходом кораблей поселок оживился, словно проснулся от спячки. Матросы ушли на базу за хлебом. Они вернулись с мешками, полными свежих буханок, и опять ушли, на этот раз уже с гармошкой. Звуки гармошки долго звучали, затихая, в темноте улиц.
Надя ждала Андрея. Он вместе с Лучниковым ушел на берег в диспетчерскую выяснять обстановку.
Вечер был свежий, но безветренный, и приятно было стоять на палубе, смотреть на мерцающие огни, думать о незнакомой жизни поселка. Темнота делала ее еще таинственней и незнакомей. Пахло сыростью, свежей рыбой и почему-то мокрым тесом, - наверно, от новенькой пристани, к которой пришвартовался "Машук".
- Скучаете? - К Наде подошла буфетчица, - Что ж на берег не пошли? Я и то хотела сходить, молочка купить... Страсть как люблю молочко! А потом, думаю, темно, и не вынесет никто... Я его в войну привыкла пить, когда донором была. Нам дополнительно на карточку давали... Всю войну кровь сдавала, и потом еще лет пять. А теперь не могу... - Помолчав, добавила: - Здоровье не позволяет...
- И нравится вам на воде? - спросила Надя больше из желания быть любезной.
- Привычка. - Мария Петровна наставила воротник пальто. - Вот вы летом плаваете, а зимой... работаете где-нибудь? - в свою очередь, спросила она.
- В школе.
- Какой предмет?
- География.
- Ну, что же... Географию надо знать, - одобрила она. - А то как я... Кильским шла в первый раз. Думаю, где ж он, Кильский такой? От кильки, что ль, происходит?
Она хрипловато засмеялась, достала папиросу из пачки.
- Вот вы с нами на севере побываете и ребятам потом все доложите...
Они прошли вдоль палубы на корму. Корабли зажгли бортовые огни, на "Кольцове" заиграла джазовая музыка.
- Хорошо сейчас на берегу, - мечтательно сказала Мария Петровна. - Погуляют наши матросики. Раньше я тоже погулять любила... - Она чиркнула спичкой, и быстрый огонь на миг осветил ее обветренное, морщинистое лицо. - Вам, наверно, не верится, - сказала она, перехватив взгляд Нади. - Но было так. Жизнь, дорогуша, ломает человека... Овдовела я рано. Гришу своего я любила, не гуляла от него ни с кем. А как убили его... Семнадцатого июня сорок второго года... Так и пошло... А теперь, кроме Гриши, и не вспомню никого, как их и не было.
Она помолчала, изредка затягиваясь, и вдруг с живостью обернулась к Наде.
- А вот я вам скажу. Есть такие, что их жизнь ломает, а они не ломаются... Вот я вам историю расскажу. Про нашего командира отряда. Про Лучникова, Сергей Николаича. Говорят, перед войной он в Архангельске служил. Недолго. Может, год или два... И была там одна женщина, хирург. Полюбил он ее страшно, и она его тоже. А потом война, он на севере воевал, она тоже на фронт ушла... Ну, и растерялись. И вот, представьте, сколько прошло лет, а он все надеется ее встретить. Как идет этим маршрутом, на Архангельск, волнуется, друзей в Архангельском пароходстве расспрашивает: "Ну как, мол, ничего про нее не узнали?" И опять просит: "Найдите мне ее..." А разве найдешь? Может, ее на фронте убило. Или замужем, фамилию сменила.
Мария Петровна бросила папиросу за борт.
- Вот какая история, дорогуша... Лет-то сколько прошло, а он все любит. А ведь всего и было у них, что повздыхали. Ну, может, поцеловались разок. А ничего такого платонического про меж ними, говорят, и не было!..
- Что ж он... Так и не женился? - с невольным волнением спросила Надя.
- Почему не женился! Жениться - дело нехитрое. Пожил с одной. Худо, говорят, жили. Ну, и разошлись. Может, сам виноват. Характером он очень тяжелый. А может, и она... Гриша мой так говорил: женой моряка не становятся, а родятся...
Надя смотрела на огни поселка. К ним не шла джазовая немецкая мелодия, долетавшая с "Кольцова". Поселок был такой северный, русский. Иной музыки просила Надина душа - печальной и светлой, как ее мысли о жизни. "Ее убили на фронте, - подумала она вдруг с уверенностью о незнакомой женщине. - Она не могла разлюбить его. Потому что... его нельзя разлюбить..."
Она была уже у себя в каюте и лежала с книжкой когда вернулся Андрей. Он был не в духе.
- Что случилось? - спросила она.
- К черту! - вместо ответа буркнул Андрей.
Он стал расстегивать китель.
- Спи, - сказал он. - Почему ты не спишь?
- Хочу понять, что с тобой...
- Со мной ничего. Просто он мне надоел, Понимаешь? Надоел!
- Кто?
- Твой Лучников.
- Почему мой? - Надя удивленно подняла брови.
Андрей не ответил. Он лег с размаху, и кровать жалобно скрипнула под ним.
- Спать, спать, - повторил он строго. - Через два часа снимаемся, тогда не поспишь...
- А как же лед?
- Что нам лед? - И добавил: - Ледокол заказали...
- Он уже здесь?
- Нет, в Повенце. Пойдет нам навстречу.
- Когда же мы встретимся? На полдороге?
- Примерно.
Ей стало жаль "Машука". И Андрея.
- А подождать нельзя?
- Лучников не желает. - Андрей зло усмехнулся. - Ему что? Сойдет на Соколе, махнет в Вологду - и на скорый в Ленинград... А мне на "Машуке" плавать. Я его новеньким получил, с иголочки...
Андрей не мог рассказать Наде о стычке в диспетчерской, где Лучников при всех назвал его мальчишкой. А за что? За то, что Андрей жалел свой корабль и не хотел выходить из Вознесенья без ледокола. Впрочем, теперь он больше думал о себе, о нанесенной обиде. Он мечтал о том, как по прибытии на Волгу напишет жалобу на Лучникова, и уже складывались первые фразы...
- Ничего... Я его научу меня уважать! - только и сказал он вслух.
Надя долго не спала. Лежала, глядя в темноту... "Твой Лучников"! Почему Андрей сказал так? Неужели он почувствовал что-то? Да и что он может почувствовать? Ничего нет...
Вот он обидел Андрея. И Надя уже готова броситься на него, защищать мужа, даже если он не прав. "Если он не прав", - повторила она мысленно. Ей вспомнился Лучников на мостике с радиограммой в руке, его отрешенный, углубленный в себя взгляд.
Романтическая история, рассказанная буфетчицей, показалась ей сейчас вымышленной.
Надя проснулась, словно кто-то толкнул в бок. Она была одна в каюте. За плотно занавешенной шторой окна то нарастал, то затихал глухой, скрежещущий шум. Казалось, там бушует буря. Но, странно, корабль не качало, лишь короткие толчки сотрясали каюту. Надя босиком подбежала к окну, отодвинула штору и зажмурилась от яркого света. До самого горизонта сверкал, искрился на солнце белый лед. Теплоход двигался медленно, почти ползком, врезался в лед и раздвигал его корпусом, вызывая странный скрежещущий шорох. В медленности его движения, в коротких толчках - ударах льдин было что-то угрожающее, тревожное. И все же нельзя было оторвать глаз от сияющего под солнцем льда.
Надя быстро оделась, повязалась платком и вышла на палубу. Здесь было пустынно, безмолвно. Только скрежет корабля о лед стал явственней. Казалось, все на корабле замерло, оледенело, как и на сотни верст вокруг. Но она знала, что это лишь кажется. Там, в рубке, сейчас все напряжено до предела, четкие команды ежеминутно поступают по машинному телеграфу вниз, в машинное отделение. За спиной штурвального, вглядываясь в сияющую белизну, стоят командир отряда кораблей и третий помощник. И каждый раз, когда с новой силой возникает скрежет льда о борт корабля, сердце капитана "Машука" обливается кровью. А Лучников, что чувствует он сейчас?.. Жалеет о принятом решении или уверенно смотрит вперед, навстречу ледяной пустыне?..
Медленно, один за другим, ползут во льду речные теплоходы. "Кольцову" легче: "Машук" прокладывает ему дорожку.
Обогнув палубу, Надя лицом к лицу столкнулась с Прямковым. Старик, невзирая на холод, нес свою добровольную вахту. Воротник его пальто был поднят, кепка с пуговкой на макушке нахлобучена по самые глаза.
- Что делается! - сказал он, с трудом шевеля посиневшими губами. В голосе его слышалась гордость. - Сорок лет капитанил. Осенью, чуть первые белые мухи полетят, - команда стоп. Убираем пристани: конец навигации... А тут, понимаешь, во льдах идем, как папанинцы какие-нибудь! Ей-богу!
- Как бы на льдину не пришлось высадиться, тогда будем настоящие папанинцы! - заметила Надя.
Ей было и жутко и весело ползти на речном теплоходе среди сияния льдов.
Близился обеденный час, но в рубке словно забыли о нем. Теплоход лихорадило. Иногда он не в силах был разрезать льдину и вползал на нее брюхом, подминая ее своей тяжестью.
- Сантиметров восемьдесят будет, - определял в этом случае толщину льдины Прямков.
Он посерьезнел. Видимо, и ему не улыбалась перспектива стать настоящим папанинцем.
И вдруг все кончилось. Теплоход уже не полз, а шел, под килем его был не твердый лед, а вода.
Радист отнес в рубку радиограмму: "Путь Север открыт. Км. ледокола "Лена" Сомов".
Открыв каравану путь во льдах, ледокол ушел назад в Повенец и двигался теперь где-то впереди. Его не было видно, сколько ни смотрели по очереди в бинокль Прямков и Надя. Конечно, ведь во льдах он шел намного быстрей "Машука".
Теперь сломанный ледоколом лед только легко потрескивал, уступая "Машуку" дорогу. Солнце пригревало, и льдины, подтаивая, вели между собой весенний разговор. Как ни странно, к северу льда становилось все меньше, пошло черноледье - лед, захлестнутый водой. По такому льду идти легко: он повторяет движение волны, так тонок. По сути, это уже не лед, а зола от него. Лед, истлевший на солнце.
Андрей пришел обедать, когда показались онежские острова с темными елями, с голыми осинами и березами. Здесь была ранняя весна.
- Через два часа Повенец, - сказал он.
- Краску ободрали?
- Краска что! Винты погнули... Ремонта недели на две... Ладно хоть руль цел. Я, признаться, думал: поломаем.
- А все же красиво было, - вздохнула Надя.
Она чувствовала, что и Андрей считает, что в общем легко отделались, но не хочет сознаться. Ремонт на две недели - не задача. Все корабли после перегона ремонтируют. По графику "Машук" должен взять первых пассажиров-туристов через месяц. Значит, время есть.
Надя представила вдруг, как все три дека теплохода наполнятся людьми, толпящимися у перил, будут щелкать фотоаппараты, смеяться женщины в ярких платьях. Салоны, сейчас еще молчаливые, обитые снаружи досками на случай шторма, будут полны света и музыки. Из ресторана понесется запах горячих блюд, изготовленных не Марией Петровной - кашеваркой, а настоящим коком. Их будут доставлять снизу, из камбуза, в сервировочную на специальных лифтах. На корме расставят пестрые шезлонги - сейчас они еще в конвертовке, - в них будут загорать туристы под волжским солнцем.
И никто из этих людей не будет знать о том, какой путь проделал "Машук", продираясь во льдах...
Ледокол "Лена" появился уже на рейде Повенца, Он казался таким маленьким рядом с громадиной "Машука", но стальной корпус его выглядел уверенно, и все с уважением, хотя и сверху вниз, поглядывали на него.
- Подойдите к "Машуку" с левого борта, - скомандовал в микрофон Лучников.
Все начальство ледокола, задрав головы, стояло на палубе. Пожилой капитан в черной морской шинели - Сомов - поднес руку к козырьку, приветствуя Лучникова. Красное, обветренное лицо его сияло.
Лучников отвечал на приветствие, стоя на мостике.
Надя ожидала увидеть его усталым. Но зеленоватые глаза его были веселы, а сам он выглядел свежо и молодо. Золотая кокарда на фуражке поблескивала в лучах заходящего солнца. Скупые жесты приветствия были энергичны, исполнены скрытой радости. Легко сбегая с ходового мостика, он вдруг по-мальчишески подмигнул Наде, на ходу спросил:
- Натерпелись страху?
И по этой фразе Надя поняла, что больше всех "натерпелся страху" он сам, командир отряда. Неведение - верный способ быть храбрым. Он знал все и, зная, шел на риск, необходимый во имя дела. Теперь Надя не сомневалась в этом.
6
Наверно, и в этих краях бывают серые, ненастные дни, с затяжными дождями, с промозглой сыростью. Но сейчас север словно решил показать себя с лучшей стороны: за всю дорогу от Ленинграда ни одного пасмурного дня, ни одного дождя. Надя чувствовала, что ей на всю жизнь запомнится стоянка в Повенце в ожидании лоцманов. Красное солнце прячется за верхушки елей. На островах хлопают одинокие выстрелы: должно быть, браконьеры стреляют уток. Лед, тонкий, черный, при заходящем солнце кажется бронзово-зеленым. Иглистые льдинки со звоном тают, сталкиваются, тонут.
В поселке топят печи, и лиловатые в закате дымы тянутся вверх, сливаясь в одну туманную дымку вдали над островами.
На кораблях зажглись огни. В голубом свете северного вечера они горели умиротворенно, чуть печально. Отсюда, с "Машука", было видно, как обтерлась наружная краска с белых бортов "Кольцова". "А ведь он шел вторым, - подумала Надя. - Наверно, у нас еще хуже..."
Матросы запаслись онежской водой - самой чистой водой на всем пути, В качестве лоцмана на флагман прибыл капитан-наставник. Он опоздал и подоспел к тому времени, когда "Машук" уже вошел в первый шлюз Беломорского канала. Радист включил принудительную трансляцию, и команды с мостика были слышны на всем корабле. Рулевым у кнопочного штурвала встал сам Андрей. Входили осторожно: ширина "Машука" почти соответствовала ширине шлюза. На шлюзе дежурили две рослые молодые женщины в ватниках и сапогах. Они ловко поймали концы и, перегнувшись вниз, озабоченно следили за тем, как поднимается впритир к серым сырым стенкам первого шлюза белая громадина.
- Поаккуратней проходите, - сурово сказала одна, когда вода подняла теплоход из глубины шлюза. - Перила новые. Хоть бы постояли...
Рядом с ней, со сдержанным интересом разглядывая корабль, стояла жена капитана-наставника, пришедшая проводить его. Надя видела, как они попрощались за руку. Жена капитана-наставника была в бежевых модельных туфлях и сером китайском габардиновом плаще. А лицо у нее было такое же, как и у дежурной на шлюзе, - хмурое, обветренное. И они обе с одинаковым выражением смотрели на Надю, должно быть, видели в ней, единственной пассажирке белого красавца теплохода, горожанку, женщину, живущую совсем иной жизнью, не похожей на однообразную жизнь на шлюзе.
Отдали швартовы, и дежурная заправила в платок русую, почти белую прядку.
Лучников сказал ей:
- Спасибо вам! - и сделал жест, как будто жмет руку. - Счастливо оставаться!
- Счастливого плавания! - ответила дежурная серьезно и доброжелательно.
Всю ночь теплоходы карабкались из шлюза в шлюз по ступеням Повенецкой лестницы. Отряду предстояло пройти девятнадцать шлюзов для того, чтобы выйти в Белое море. Негромкие команды, потрескивание бортов в узких местах, журчание воды по стенкам шлюза...
Суровые места лежали вокруг: серый гранит, валуны, осины, еще голые, с позеленевшими стволами.
А люди уже пахали на отвоеванных у болот и камня клочках земли. Но и здесь, среди пашни, лежали серые глыбы, которые только и можно опахать кругом, а сдвинуть с места нельзя. Высоко на скалистых холмах стояли темные кресты и обелиски с красными звездочками.
- Вы еще, поди, девчонкой были, когда этот канал строили, - сказал Прямков. - Техника тогда какая была, а условия тяжелые - болота, камень.
- Говорят, его строили заключенные? - спросила Надя.
Старик помолчал, вздохнул.
- Заключенные - тоже люди... - Он закурил, отмахнул дым от Надиного лица, - Одна из первых, понимаешь, попыток была исправить преступников через труд...
- Ну и как? Исправились?
- Многие исправились. И памятник себе добрый поставили, - заключил он, имея в виду канал.
С утра пошли озера и водохранилища с каменными, скалистыми островками. На островках елки, осины. Голубую воду чуть рябило. В небе кружились чайки.
Надя взяла книгу и отправилась на корму. Там было тепло, безветренно. Она села на спасательный ботик, разулась. Ноги были слишком белы после зимы. "Пусть загорают", - решила Надя и взялась за чтение, с удовольствием ощущая, как по ногам струится солнечное тепло.
Прочитав странички две, она закрыла книгу. Не читалось. Чайки скрипуче кричали в вышине. По каналу идти еще и идти, весь день и опять всю ночь. Ей стало скучно. За зиму она очень устала: был ответственный год, девятиклассники. Ей казалось тогда, что она будет отдыхать с радостью и долго не сможет насытиться отдыхом. Но вот прошло чуть больше недели, а она уже тяготится бездельем. Правда, она делает кое-какие записи в дневнике: все географы - любители до путевых впечатлений. Но кому это все нужно? Лучше, чем в лоции, все равно не напишешь.
На корму пришел Лучников. Не заметив Нади, он прошелся вдоль перил, снял фуражку, провел рукой по волосам.
Обернувшись, он увидел ее и смутился. Или это ей только показалось?
- Загораете? - спросил он, невольно бросив взгляд на ее белые ноги с узкими, почти детскими ступнями. - Ну загорайте. Не буду мешать...
- Вы мне не мешаете, - сказала Надя, подобрав ноги и закрыв их подолом платья.
- Что за книжка? А, Гагенбек... Знаменитый зверолов, поставщик зоопарков... Люблю эту серию - Географиздат...
Он был в кителе, справа на его груди был укреплен значок. Надя не могла понять, какой.
- Это международный знак капитанов дальнего плавания, - пояснил он. - На нем изображены секстант и якорь.