И еще сказала:
- Меня Катей зовут.
Было это в день субботний.
Гидрогеологи закончили работу, пообедали. Затем некоторые стали читать художественную литературу, некоторые сели играть в шашки, некоторые повели между собой интересные разговоры о том о сем.
А Катя Смолева отправилась в гости к пещерным людям, прихватив обещанный утюг.
Войдя в пещеру, Катя увидела следующую картину.
Ее спаситель Андрей Чугуев сидел на спальном мешке, обхватив руками колени. Вид у него был вполне обсохший и приличный. Взор устремлен в шероховатый потолок пещеры, на котором колыхались, змеились отблески костра, зажигая то там, то здесь искры вкрапленных пород. Лицо Андрея было напряженным, сосредоточенным, хмурым…
А у ног его стоял патефон - маленький, вроде дамской сумки. На том маленьком патефоне крутилась большая пластинка с красной этикеткой.
Феодосий Феодосиевич Бурмантов тоже присутствовал в пещере: сидел, смотрел на огонь.
Едва Андрей заметил Катю, сосредоточенность с его лица как водой смыло. Улыбнулся, легко вскочил, посадил ее на спальный мешок, поскольку иной мебели не было в пещере. А сам прислонился к стене, руки скрестил, и тут опять озабоченно и хмуро сдвинулись его брови…
Внушительные страстные аккорды ревели под сводами пещеры. Внезапно аккорды разделились на множество голосов: тонкие голоса убежали вверх и там трепетали, переливались, собирались в пригоршни и вновь рассыпались жемчужной мелочью; а те голоса, что остались внизу, шествовали неторопливой и мудрой походкой странника. И все это многоголосье было тесно сплетено, подчиняясь единому порыву.
Звуки металлических труб вибрировали, как звуки голосовых связок, а дыхание мехов было таким же взволнованным и глубоким, как человеческое дыхание…
Играл орган. Благодаря многократному пещерному эху музыка избавлялась от патефонной плоскости, обретала пространство: своды пещеры успешно выполняли роль иных, торжественных сводов…
Войдя в пещеру, Катя сразу узнала эту музыку. И не только потому, что она училась в музыкальной школе. Эту музыку сразу отличишь, ее нельзя не узнать - такая это особая музыка.
И когда пластинка докрутилась до конца, Катя, потеплевшими глазами посмотрев на Андрея Чугуева, спросила:
- Вы любите Баха?
- Ничего. Терпеть можно.
- А?..
Катины глаза округлились от испуга.
Тут Андрей Чугуев ожесточенно, всей пятерней взлохматил шевелюру.
- Вы понимаете? Вы понимаете.
- Что? - еще больше испугалась Катя.
- Я говорю, что вы музыку понимаете. А я не понимаю! Ни уха ни рыла… Вожу с собой патефон, кучу пластинок - и все зря. Не понимаю. Все понимают, а я не понимаю.
- А вы к доктору не обращались? Есть такие специальные доктора - по ушам. Вы обратитесь…
Андрей Чугуев глянул на девушку исподлобья: издевается или просто так - ехидничает? Вроде бы просто так. Ехидничает. Упрямо мотнул головой.
- Обойдусь без врачей. Кстати, врачи по ушам называются оториноларингологами.
- Спасибо.
- Пожалуйста… А я своего добьюсь. Купил учебник, буду слушать по определенной системе, с самого начала: средние века, клавесинисты, Бах - и до наших дней.
- А вы начните с этих… питекантропов. - На губах Кати Смолевой расцвела кроткая улыбка. - Это вам будет понятней, ближе… Была у них музыка, у питекантропов?
- Музыки у них, вероятно, не было. Кроме того, я занимаюсь не питекантропами, а более поздним периодом.
Кажется, археолога проняло. Рассердился, кажется. Шагнул к стене пещеры, в тот угол, где лежали всякие мешки и ящики. Долго копался, гремел какими-то каменьями и бренчал какими-то черепками. Затем вернулся. Протянул Кате плоский камень величиной с ладонь.
- Вот… Этой штуке пять тысяч лет!
- Да что вы? Хороший камень. Совсем как новый.
- Это не камень, - возразил Чугуев и отобрал штуку у Кати Смолевой. - Это скребок. Кремневый скребок. Его изготовили человеческие руки.
Катя все же заинтересовалась. И опять взяла плоский камень. Провела пальцем по краю.
- Верно! - обрадовалась она. - Скребет немножко. Только зазубринки стертые… А кого они этим скребли? Или причесывались?
- Вы правильно заметили, - обрадовался и археолог. - Заметили самое важное: стертые зазубринки… Рабочий край скребка отработан. Понимаете? Они работали этим орудием, они работали!..
Глаза Андрея сияли. Волосы рассыпались по лбу, и он лихим движением пятерни откинул их назад. Стоял, расставив ноги, в величественной позе, будто читал стихи на вечере художественной самодеятельности.
- Вы понимаете? Ра-бо-тали!.. Эта работа и создала человека. Создала нас с вами… Скоро, как говорил ваш начальник, сюда, на Печору, будут перебрасывать технику, чтобы строить новое море на земле. Всякие земснаряды, землечерпалки, бетономешалки, ну, скажем…
- Шагающие экскаваторы, - помогла Катя.
- Вот именно! А в самом истоке потрясающих машин современности лежит вот этот агрегат…
Андрей снова потянулся за скребком, но Катя не отдала. Рассматривала со всех сторон, внимательно рассматривала.
Польщенный археолог притащил к ее ногам весь мешок. Выкладывал из него всякую дребедень и объяснял подробно:
- Взгляните сюда. Наконечники стрел. Опять скребок. Каменный топорик… Все это мы с Феодосием Феодосиевичем откопали в пещере. Здесь долго жили люди. Глубина культурного слоя - почти метр… А вот это мы нашли уже ближе к поверхности: керамика. Да-да, обломок обыкновенного глиняного горшка. Стало быть, точно: не боги горшки обжигали… Обратите внимание: рыбья чешуйка - уху варили…
Катя рассмеялась.
- А здесь нам придется прибегнуть к оптике, - сказал Андрей, раздобыв из мешка еще один черепок. Из кармана штанов вынул увеличительное стекло, протянул его Кате имеете с черепком: - Вглядитесь получше, видите - на глине отпечаток пальца?
- Где?.. Не вижу… Вижу, теперь вижу! Отпечаток…
- Притом отпечаток женского пальца. Значит, гончарным производством в этих местах не брезговали заниматься и дамы… Да, безусловно, совсем маленький деликатный пальчик…
Катя пристально взглянула на археолога, который улыбался, вертя перед самым носом черепушку. Нежно так улыбался, мечтательно…
Ревнивое чувство вдруг шевельнулось в Катином сердце. Брови ее обиженно сдвинулись. Но тут же разошлись, заиграли мстительно.
- Пожалуйста, расскажите, как она выглядела - вот эта самая…
- Выглядела? - переспросил Андрей Чугуев. - Ну, что ж, изобразим.
Из того же широченного кармана, где хранилось увеличительное стекло, археолог извлек записную книжку, карандаш. Нашел чистый листок. Однако рисовать стоя ему было несподручно: присел на спальный мешок рядом с Катей. Катя чуть отодвинулась - посмотрим еще, кого ты там нарисуешь…
Грифель шибко бегал по листку: археологи - они мастера рисовать. Руки, ноги, голова. Меховая пелеринка ниже поясницы…
Катя Смолева торжествующе расхохоталась. От смеха едва не опрокинулась, хорошо, успела схватиться за плечо Андрея.
- Ой, не могу… Стильная девушка!
Андрей тоже развеселился. Ему самому понравился портрет стильной девушки эпохи позднего неолита. Надо будет сохранить портрет.
Кроме того, Андрея Чугуева развеселило и другое обстоятельство: ехидная его собеседница, едва не свалившаяся от смеха на пол, ухватилась за его плечо, а убрать руку с плеча так и позабыла - по-прежнему рука на плече…
Только Феодосий Феодосиевич Бурмантов, наслушавшись всех этих хиханек да хаханек и насчет руки заметив, вздохнул, поднялся, кряхтя, с насиженного места, побрел к выходу.
Видал он, перевидал на своем веку, как парни с девушками в смешки играют. Сам играл.
А парень с девушкой - Андрей Чугуев и Катя Смолева - даже внимания не обратили на то, что встал вот и ушел куда-то третий лишний человек.
Благородства третьих лишних никто не замечает. Только сами они замечают свое благородство.
- Теперь нарисуйте его, ну кавалера этой древней девушки, - попросила Катя, заглядывая в блокнот через Андреево плечо.
Андрей нарисовал. Руки, ноги, голова. Пелеринка ниже поясницы. Сидит на корточках - огонь добывает. На чистильщика сапог похож.
- Ничего, симпатичный… неуверенно сказала Катя.
И повернула лицо к Андрею. На Андрея посмотрела. На его смуглый, первой глубокой морщиной прочерченный лоб, на обветренные, еще мальчишеские губы.
Сравнивала, что ли?
Андрей тоже смотрел. Внимательно так и серьезно смотрел он на совсем близкое девичье лицо, позлащенное светом костра. На упругие кольца волос, выбившиеся из-под шапки, на темные, с исчезнувшими зрачками глаза, на пухлые доверчивые губы…
- Кхм-кгм… Извиняйте.
И пещере снова был Феодосий Феодосиевич Бурмантов. Помялся с ноги на ногу, посопел пустой трубкой.
- Андрей Николаевич, там спутник летит.
Катю и Андрея будто ветром сдуло с места. Будто ветром пахну;´ло на костер - заметалось пламя.
Держась за руки, спотыкаясь о камни, они выбежали из грота.
Уже было не светло. Однако и не совсем стемнело. Только щетинистая гряда деревьев была сплошь черна. Река же отливала чистым холодом, и небо - уже без солнца и еще без звезд - было холодным и чистым, как речная вода в канун ледостава. С одного края небо посветлее, с другого - потемнее. Просторное небо.
А по небу летел спутник.
Яркая звезда пересекала небосвод уверенно, неторопливо, зная наизусть и заданную ей орбиту, и время, положенное ей, чтобы обернуться вокруг Земли. Спокойно плыла звезда…
Андрей и Катя видели спутник впервые, хотя и знали, что он часто пролетает именно над этими северными широтами. По радио слышали. А видели над головой лишь густые осенние тучи.
Но вот небо ясно. Летит звезда. Она почему-то кажется привычной и знакомой, как знакомы и привычны огоньки самолета, совершающего ночной рейс. Как привычна и знакома вереница освещенных окон пассажирского поезда, который в урочное время проносится мимо глухого разъезда.
Гидрогеологи, выбежавшие из своих палаток, шумно приветствовали пролетающий спутник. Некоторые даже шапки подкидывали. Всем было очень приятно и лестно, что спутник не забыл пролететь и над устьем Югора, где два десятка людей живут в палатках, на дне будущего моря.
Спутник, еще не достигнув горизонта, растаял в сумеречной мгле.
А Катя и Андрей стояли, по-прежнему держась за руки, задрав подбородки.
- Мне пора… - сказала вдруг Катя и отняла руку.
Будто спросонья сказала - тихо, удивленно. Но тотчас оживилась:
- У нас сегодня комсомольское собрание. А я секретарь… Если хотите, можете присутствовать. Вы комсомолец?
- Нет, - развел руками Андрей. - То есть был. А теперь я - этот… перестарок.
- Переросток, - поправила Катя.
Она, кажется, очень огорчилась, узнав, что Андрей Чугуев не может пойти на комсомольское собрание. Даже глаза опечалились. Но, уж видно, ничего не поделаешь.
- До завтра?
- До завтра.
Всполошилась, зашелестела густая еловая хвоя, пропуская девушку. И сомкнулась. Чуть подальше дрогнули белые березовые ветки, извиваясь, как молнии, заплясали в темноте. И застыли. Где-то у самого берега прошлепали легкие шаги…
Андрей стоял у пещеры, прислонясь к ветхим каменным плитам. Скрестив на груди мускулистые руки, долго смотрел в темноту и молчал.
Потом откашлялся, тихонечко запел ему одному известную, ни на что не похожую мелодию: "Тари-ра-ра-рам, трам-да-да…"
- Андрей Николаевич, чай пить будете? - высунулась из грота голова Феодосия Феодосиевича.
- Что? - рассеянно отозвался Андрей Чугуев.
Этой осенью река Печора еще текла на север.
1958
Без боли
- Это Мамыли? - спросила Леночка Рогова.
В трехъярусной стене леса, поднявшейся над рекой, вдруг обнаружился проем. Показался берег, окаймленный снизу глиняной отмелью.
На берегу стояли дома, тянулись плетни, торчали колодезные журавли.
Моторная лодка повернула к берегу.
- Да, это Мамыли, - подтвердил Федор Петрович Журко. И поправил очки.
Федор Петрович Журко знал наизусть все деревни и села на Верхней Печоре. Старожил. То есть не то чтобы старожил, но… все-таки.
Он получил направление в Верхнепечорский район четыре года назад, окончив Ленинградский санитарно-эпидемиологический институт. Однако работать санитарным врачом ему довелось всего полторы недели. Поскольку именно к этому сроку окончательно и бесповоротно спился заведующий Верхнепечорским райздравотделом и его выгнали. А Федора Петровича Журко тотчас назначили заведующим.
Вполне вероятно, что, помимо деловых качеств, районному руководству польстила внешность Федора Петровича: в свои тридцать лет он был не по годам солиден. К тому же в очках.
Федор Петрович оправдал доверие. Он быстро навел порядок в районной больнице, амбулаториях и разных детских учреждениях. Причем не сидел сиднем в кабинете, сочиняя бумаги, а вот так - на моторной лодке - объезжал просторы Верхнепечорского района. Вникал, устранял и давал ценные указания.
В эту очередную поездку Федор Петрович взял с собой Леночку Рогову - зубного врача, окончившую только что стоматологический.
И надо заметить, что Леночка была полной противоположностью Федору Петровичу. Дело, конечно, не в том, что Федор Петрович - мужчина, а Леночка - женщина или, скажем, девушка. Нет. Но если Федор Петрович Журко в свои тридцать лет выглядел много старше, то Леночка в свои двадцать три года выглядела совершеннейшим ребенком.
Вот как она выглядела. Тоненькая в талии и бедрах. Лицо бело и розово, нежно. Причем нежный цвет ее лица подчеркнут теменью волос, туго сплетенных в косу. Коса в свою очередь скручена на затылке калачиком.
Брови у Леночки широки и вразлет. Глаза глубокие, прозрачные.
Особенно же следует сказать насчет рук. Руки эти хотя и тонки в предплечьях и запястьях, однако мускулисты, крепки. Кисти рук тоже сильны, очень подвижны в суставах. Такими руками либо играть на фортепьяно, либо зубы дергать - у кого болят. Леночка предпочла дергать.
Профессия эта достойна всяческого уважения.
Взять, к примеру, Верхнюю Печору. Ныне в самых что ни на есть глухих и богом забытых печорских селах открыты амбулатории. При амбулаториях состоят фельдшера и акушеры с дипломами. Они вам и насморк вылечат и серьезную болезнь - радикулит, удалят хирургическим путем доброкачественную опухоль, не говоря уже об элементарных чирьях. Они все умеют - сельские фельдшера!
Только не зубы. Зубы - это вообще как бы исключительная отрасль медицинской науки.
И вот складывается следующая картина: на всю огромную территорию Верхнепечорского района лишь один зубной врач. И если тебе совсем уж невмоготу - поезжай в райцентр, лечись. А если терпеть можно - терпи. Жди.
Дважды в год - по осенней и вешней большой воде - районный стоматолог совершает гастроль от Курьи, что у самых печорских истоков, до Подчерья - противоположной границы района. Триста пятьдесят километров. Со всеми остановками.
"Главное - профилактика!" - как сказал Федор Петрович Журко, вводя такой порядок.
Это был первый рейс Леночки Роговой. Первый рейс - по осенней большой воде.
Она трудилась на совесть. Хотелось как можно быстрей оправдать звание врача, к которому сама еще не успела привыкнуть. Только по этой причине можно простить Леночке некоторое тщеславие: все вырванные у страдальцев зубы она не выбрасывала, не дарила на память своим пациентам, а складывала в небольшой мешочек со шнурком, наподобие кисета.
Уже кисет оказался полон на две трети, тяжел. А моторная лодка - день за днем - все тарахтела меж крутых щетинистых берегов. Протяжные дожди секли путников по согбенным спинам, хлестали в лицо. Было сыро, неуютно, промозгло…
- Это Мамыли? - спросила Леночка Рогова, от озноба едва разжав губы.
- Да, это Мамыли, - подтвердил Федор Петрович Журко и поправил очки.
* * *
Полыхала печь в просторной избе - в новой избе, сложенной из обхватных бревен, где разместилась мамыльская амбулатория. Дорогих гостей привечала Анна Кондратьевна - участковый фельдшер, женщина пожилая, солидная, вдовая.
- В такую-то мокреть!.. - Она сокрушенно качала головой. - В такую-то слякоть!.. Отдохнете, может, с дороги? Или баньку?
- Баньку? - переспросил Федор Петрович Журко с робостью и предвкушением. - М-м…
- Нет, - категорически отвергла Леночка, - потом. Больные есть?
И тотчас отворилась дверь. В сенях толпились. В сенях было полно народу. Гнулись под тяжестью скрипучие половицы. Сдержанный гомон наполнял сени.
Леночка в растерянности оглянулась на Федора Петровича.
- Прошу вас, товарищи, в порядке очереди, - сказал тогда Федор Петрович Журко. - Прошу соблюдать порядок. Посторонних - у кого не болят зубы - прошу освободить помещение.
Он-то знал, Федор Петрович, что такое Мамыли. Ему-то известно - старожил.
А село Мамыли - это удивительное село.
Здесь никто и никогда не упустит случая поглядеть на приезжих людей. Страсть, до чего в Мамылях интересуются приезжими людьми. К тому же обитатели Мамылей - самые компанейские люди на белом свете. Здесь и в гости иначе не ходят, как всем селом. Сено косить - всем селом. Лес рубить - всем селом. Газету читать - всем селом. Зубы рвать - всем селом. Непременно.
Даже те, у кого на сей раз и впрямь болели зубы (их сразу отличишь по постным лицам), - и те, будто на праздник, понадевали плюшевые жакетки, полушалки с кистями, новые телогрейки, новые шапки понадевали.
Набились в сени, собрались под окнами, расселись на близлежащих бревнах. Все пришли. Только члены правления колхоза отсутствовали - у них как раз было заседание.
И еще не пришла Бурмантиха, Ангелина Прокопьевна - зловредная старуха, знахарка, незарегистрированная ведьма, мастерица зубы заговаривать: "Боль-боль, Марья Иродовна, уходи сегодня, приходи вчера…"
Она со злости не пришла. Со злости же купила в сельповском магазине поллитровку и села сама выпивать.
Тем временем Леночка Рогова уже раскрыла чемоданчик с инструментами, расположила на столике разные дезинфицирующие средства и, придвинув табуретку поближе к окну, пригласила:
- Пожалуйста.
- Спасибо вам. Вот спасибо… - благодарно закивали у дверей и в сенях.
- Ну, кто первый?
Пациенты посовещались между собой и вытолкнули на середину комнаты тетку Дарью.
Тетка Дарья - председателю колхоза дальняя родня - маялась еще с зимы: раскрошила она зуб, перекусывая дратву, - валенок подшивала. Зуб, стало быть, искрошился, а корень остался в гнезде и давал о себе знать. Уж она его и перцем прижигала, и чесноком терла, и к старухе Бурмантихе ходила - все нипочем. Ноет, окаянный, днем и ночью.
Так что тетка Дарья и не стала упираться, когда ее в сенях обнаружили и втолкнули в комнату. Лаяться ни с кем не стала, села на табуретку.