- Во мне, правда, вы большой опоры не найдете. Для общественной жизни я малозначительная величина. Я - туманность. Меня называют иной раз изобретателем. А я не изобретатель. Я ничего не изобрел. Я даю только идею, идею! Конструкции создают другие. Что мне остается? Сидеть и думать. И меньше всего - бушевать. Ну как, налить еще? Не хотите. Ладно, понимаю: директор, время рабочее и так далее.
Павлу Петровичу очень хотелось поподробнее расспросить Ведерникова о его семейной жизни, о причинах, из-за которых он пьет - не без причин же, - но Павел Петрович не решился трогать эти темы с первого дня знакомства. Ведерников тем временем сказал:
- Ну как вам наш народ? Кто-нибудь вызвал интерес, понравился?
- Да как же, много прекрасных людей, - ответил Павел Петрович автоматически. - Вот, например, Шувалова или Бакланов.
- Шу-ва-ло-ва. - Подняв глаза кверху, Ведерников как бы прочел эту фамилию по слогам на потолке. - Да… - И неясно было, что же он хотел сказать этим. - Бакланов? - продолжал Ведерников. - Он бы так не выпил со мной тут под луковицу. Не-ет. Но я его люблю. Умный.
В дверь громко постучали. Ведерников не торопясь убрал в сейф бутыль, мензурки, остатки лука и хлеба, отворил дверь. За нею, блестя очками, стоял Красносельцев.
- Можно? - сказал Красносельцев, входя. - Прошу прощения, если помешал, - добавил он, увидев Павла Петровича. - Ну как, Иван Иванович, твое сердце?
- Не знаю, - глядя в окно, ответил Ведерников. - Меня не вскрывали.
- Видишь ты какой? - Красносельцев улыбнулся, обнажив крупные желтые зубы. - Лежал ведь три дня. - Он понял, что оказался тут совсем некстати, и сказал: - Я, пожалуй, зайду позже.
- Зайди, - так и не обернувшись к нему, ответил Ведерников. А когда Красносельцев вышел, он сказал Павлу Петровичу: - Наверно, за поддержкой шел. Блокироваться со мной. Я ведь тоже, по его мнению, служитель чистой науки.
- А что у вас с сердцем? - спросил Павел Петрович.
- Там что-то, в клапанах. Ерунда.
В этот вечер, выйдя из машины, Павел Петрович увидел во всех окнах своей квартиры свет. Так давно не бывало. Обычно последнее время окна стояли темные, потому что и Оля возвращалась домой поздно, или бывал свет в кабинете, где Оля сидела с ногами в кресле. А тут вдруг везде огни.
Павел Петрович быстро поднялся по лестнице, послушал у дверей: в квартире раздавались голоса, что-то громыхало, будто по полу катали тяжелое, шлепали шаги. Он позвонил. Не открывали так долго, что Павел Петрович подумал, уж не воры ли, похозяйничав, удирают черной лестницей во двор. Наконец, открыли. Перед Павлом Петровичем стояла Оля, растрепанная, босая, на лице пятна, будто ее обрызгал проезжий грузовик. По полу в передней плыли потоки именно такой дорожной мутной воды, которую так любят разбрызгивать грузовики на прохожих.
- Что такое? - спросил Павел Петрович. - Что у нас происходит?
- У нас происходит генеральная уборка, папочка! Мы заросли с тобой грязью. Это выяснилось только сегодня, когда пришла Варя.
Павел Петрович увидел Варю. Она стояла в распахнутых дверях столовой, тоже босая, в подоткнутой юбке, с грязной тряпкой в руках, которая висела до полу.
- Узнаю, - сказал Павел Петрович, - узнаю инициатора этих преобразований. По почерку видно - работы развернуты всем фронтом. Что ж, здравствуйте, Варя!
- Здравствуйте, Павел Петрович! - крикнула Варя радостно.
- Она совсем пришла, - быстро шепнула Оля. - Мы уже и вещи перетащили. Машину у тебя просить не стали, все равно не дашь. На трамвае.
- А вот дал бы машину! - с неожиданным задором ответил Павел Петрович. - Что ты из меня какого-то старого черта строишь!
5
Из кабинета Павла Петровича только что вышел Бакланов. Разговор с ним был долгий и трудный. Бакланов пришел просить помощи.
- Если так может работать Красносельцев, то так работать не могу я, - сказал он решительно. - Мне не нужны ни личная слава, ни почести, ни златой телец в завышенных дозах. Я готов делить это все с кем угодно, если оно вообще будет. Я требую, чтобы по жаропрочным сплавам была создана специальная группа. Я не могу год за годом в одиночку тянуть эту важнейшую работу со столь мизерным успехом, какой имеется сейчас. Это не государственно, это не по-хозяйски…
- А что надо, чтобы такая группа появилась? - спросил Павел Петрович.
- Ваша решимость отстоять ее перед министерством - это раз, и люди - это два.
- Предположим, что я полон решимости бороться за вашу группу, Алексей Андреевич. Поговорим о втором - о людях. Какие вам нужны люди?
- Ну, во-первых, надо, чтобы в группе непременно был крупный специалист по химии металлических сплавов. Например, Румянцев.
- Румянцев?
- Да, да, именно Румянцев, Григорий Ильич. Хватит ему пустяками заниматься. Он когда-то работал с хромом, ниобием, молибденом и другими металлами, которые при их высокой температуре плавления должны стать основой для жаростойких сплавов. Я не химик, я не могу заставить взаимодействовать между собой семьдесят элементов периодической системы Менделеева, относящихся к металлам. Это может сделать он, Румянцев.
- Хорошо, - сказал Павел Петрович. - Допустим, мы сумеем договориться с Григорием Ильичом. Дальше кто?
Бакланов называл фамилии работников, подробно объяснял, почему он выбирает именно этих товарищей. Павел Петрович отметил для себя, что Бакланов совсем не руководствуется личными симпатиями или антипатиями, главным для него, очевидно, были деловые качества людей, с которыми он хотел работать.
Вдвоем они составили список, вдвоем они набросали приблизительный план работы группы, наметили, какое ей понадобится оборудование, какие материалы, подумали о помещении в институте, о заводах, на которых работу можно было бы повторить и проверить в производственных условиях.
- Удовлетворен, - говорил Бакланов каждый раз, когда они решали очередной вопрос. - Удовлетворен вполне.
Когда нерешенных вопросов уже не осталось, Павел Петрович спросил:
- А почему раньше вы не могли собрать необходимую вам группу? Народу в институте даже больше, чем надо, не то что недостаток.
- Во-первых, мешало многотемие. У каждого сотрудника непременно своя тема. Он за нее обеими руками держится. Есть у него тема - следовательно, и он самостоятельная величина. Работает над темой в группе - значит плохо, несамостоятелен. Мне, например, два предыдущих директора твердили одно и то же: зачем, мол, вам, уважаемый Алексей Андреевич, растворяться в группе. Сделайте работу самостоятельно, снова представим вас к Сталинской премии. И тому, знаете ли, подобное. Все это очень мешало. Ну, во-вторых, какая помеха? Во-вторых, надо полагать, помеха в той сумме денег, какая требуется на группу. Финансирующие организации, там, в нашем министерстве, а может быть, даже и в министерстве финансов, пугаются этой суммы. Они готовы на каждого из нас по отдельности, но зато в три, в четыре, в пять лет израсходовать гораздо больше денег. А вот сразу отпустить значительную сумму на ударную разработку темы - жмутся. Это, Павел Петрович, если хотите знать, тоже не по-хозяйски и тоже не по-государственному.
Павел Петрович встал из-за стола, прошелся по кабинету. Это уже был другой кабинет, не тот мрачный и длинный, который действовал ему на нервы. Вопреки уговорам Лили Борисовны, он все-таки переехал в эту значительно меньшую по размерам, зато более светлую и уютную комнату; притом потребовал, чтобы хозяйственники приобрели новую мебель, он не захотел тех громоздких чернильных приборов и темных штор на окнах, которые его так удручали. Никакие протесты Лили Борисовны не помогли. Кстати, в приемной Павла Петровича уже не было и самой Лили Борисовны. Он предложил Лиле Борисовне выбрать себе другое место, ему неприятно было работать с этой женщиной, которая пережала двенадцать начальников и дождалась тринадцатого, которая знала все и вся в институте до малейшей сплетни. Лиля Борисовна, кажется, даже и не обиделась на подобное предложение, во всяком случае и словами, и всем своим видом, и поведением она продемонстрировала радость, и ее назначили секретарем заместителя директора по хозяйственной части. Теперь на звонок Павла Петровича в кабинет входила строгая, исполнительная Вера Михайловна Донда.
- Алексей Андреевич, - сказал Павел Петрович, останавливаясь перед Баклановым, который сидел в глубоком кресле. - Вы очень остро видите недостатки в работе института, вы очень метко отзываетесь о прежних руководителях. И у меня уже давно появилась мысль: а что, если бы вы приняли участие в руководстве институтом?
- То есть? - Бакланов насторожился.
- То есть вам надо стать главным инженером и, следовательно, заместителем директора по научной части.
- Мне? - Бакланов взволнованно поднялся из кресла. - Заниматься администрированием? Да что вы, Павел Петрович? Это шутка, конечно.
- Это не шутка. Это очень серьезно. Архипов подал уже два заявления. Он не хочет работать, да и, говоря откровенно, не может. Он работник другого плана. А вы… У вас широкий взгляд, у вас нет предвзятого отношения к людям, вы умеете анализировать, обобщать…
- Спасибо за комплименты, - перебил Бакланов, убеждаясь в том, что Павел Петрович действительно не шутит. - Я благодарен вам за столь лестное мнение обо мне. Но я никогда не соглашусь бросить работу по своей теме.
- А вы ее и не бросайте, Алексей Андреевич. Группа у вас будет, даю вам слово. Я добьюсь, чтобы она была. Отличную создадим группу. Сегодня же оформим все необходимые документы, и если это понадобится, я сам отправлюсь с ними в Москву к министру. Вы будете руководить и группой и всей научной работой в институте. Неужели вы трусите?
- Не говорите так, Павел Петрович. Это мальчишеский прием - поддразнивать. Дело не в трусости, а в трезвой оценке положения. Не справлюсь.
Павел Петрович посмотрел на взволнованного Бакланова долгим внимательным взглядом.
- Дорогой Алексей Андреевич, - сказал он негромко. - Неужели вы и в самом деле думаете, что одни из нас не имеют этого права - не справляться, а другие его имеют.
Павел Петрович, то расхаживая по кабинету, то останавливаясь против Бакланова, который вновь опустился в кресло, то садясь рядом с ним, долго рассказывал о том, как поручали ему руководство участком в цехе, потом как поручили руководство всем цехом, как сделали главным металлургом завода, как, наконец, прислали сюда, в институт.
- Мне всегда говорили, что это надо, очень надо. И, видимо, это действительно надо. Особенно страшно было идти сюда, к вам. Страшно, что не справишься. Но разве это допустимо - не справиться? Нельзя, Алексей Андреевич, не справиться. Надо справиться, во что бы то ни стало, но справиться. И я вас очень-очень прошу помочь мне в этом.
Наверно, речь Павла Петровича была такой взволнованной, наверно, говорил Павел Петрович так горячо, что Бакланов больше не протестовал и не отказывался. Уходя, он обещал подумать.
Павел Петрович был доволен. Он радовался тому, что разговор с Баклановым состоялся. Он уже несколько дней назад послал в министерство просьбу назначить Алексея Андреевича заместителем по научной части, но не находил удобного случая сказать ему об этом. Получилось все очень удачно. Отлично получилось. Подумает и, конечно, согласится.
В кабинет вошла Вера Михайловна и сказала Павлу Петровичу, что к нему просится Нонна Анатольевна Самаркина.
- Пусть заходит, - сказал Павел Петрович. Он был в хорошем настроении и встретил Самаркину приветливо. - Здравствуйте, присаживайтесь, пожалуйста. Чем могу быть полезен?
Самаркиной его настроение не передалось. Она села перед столом, мрачная, хмурая, заговорила раздраженно и зло:
- Этот мальчишка Ратников не имеет диплома кандидата наук, но занимает должность, которая полагается кандидату. А я имею диплом кандидата наук, но должности, какая полагается кандидату, мне не дают.
- Вы недовольны работой? - спросил Павел Петрович, все еще не теряя доброго расположения духа.
- Дело не в работе. Что мне поручают, то я всегда выполняю честно и добросовестно. Дело в том, что мне не платят той ставки, какая полагается кандидату наук.
- Так вы чего же хотите?
- Я хочу, - чеканила Самаркина, - чтобы Ратникова перевели на другую должность, а меня назначили на его место, на котором полагается ставка кандидата наук.
- Он плохой работник, этот Ратников?
- В данном случае не имеет значения, какой он работник. У него нет диплома, вот что главное в данном случае.
Павел Петрович невольно вспомнил чьи-то слова о том, что в институте Самаркина была известна как незаменимый оратор на любых собраниях. На партийных, на профсоюзных, на производственных, на банкетах по поводу чествования кого-либо и даже на панихидах, когда раздавался вопрос: "Кто хочет взять слово?" - первой стремительно подымала руку Самаркина и зычным голосом выкрикивала: "Дайте мне!" Это ее качество чрезвычайно ценил секретарь партбюро. Самаркина выручала его на тех собраниях, где никто не хотел выступать первым.
- Я выясню обстоятельства вашего дела, - сказал Павел Петрович, скрывая возникающую неприязнь к Самаркиной, - но прошу вас учесть, что в любом случае прежде всего значение имеет способность работника работать, а не его дипломы. Дипломы - второстепенное.
- Но у вас-то, например, диплом ведь есть! - воинственно выкрикнула Самаркина.
- О нем никто никогда не вспоминает. В том числе и я.
- Вы что же, отрицаете роль документов, определяющих квалификацию специалиста?
- Ничего я не отрицаю. - Павел Петрович чувствовал, что раздражается все больше и что скрывать это ему становится все труднее. - Но далеко не всё эти документы определяют. Они не определяют главного: того, что человек получил от своей мамы, многоуважаемая Нонна Анатольевна.
- Если я поняла вас правильно, товарищ Колосов, если вы говорите о наследственности, то это же типичный идеализм! Вы отрицаете значение воспитания, влияние среды!
- Короче, - сказал Павел Петрович подымаясь, чтобы дать понять Самаркиной, что разговор окончен, - я разберусь в этом деле: вы - или Ратников, Ратников - или вы. До свидания.
После ухода Самаркиной Павел Петрович попросил Веру Михайловну Донду вызвать неизвестного ему Ратникова.
Пришел молодой человек лет двадцати шести - двадцати семи с очень белым лицом и очень светлыми длинными волосами, сероглазый и, как Павлу Петровичу с первого взгляда показалось, какой-то девочкообразный - слишком скромный, слишком смущающийся и краснеющий. Павел Петрович с трудом уговорил его сесть в кресло. Ратников раз десять сказал: "Ничего. Я постою", прежде чем в конце концов сел. У Павла Петровича невольно возникла мысль о том, что Самаркина, повидимому, права - свою должность беленький молодой человек занимает преждевременно. Он спросил Ратникова, в каком отделе тот работает и какой темой занимается.
- Вообще-то, - ответил Ратников тихим, срывающимся голосом, - моя тема - оборудование мартеновских печей. Мы работаем вместе с товарищем Харитоновым. Но, извините, товарищ Колосов, я в последнее время увлекся поисками способов, с помощью которых можно было бы увеличить производство стали в действующих печах. Основную свою тему немножко запустил, на меня вот жалуются, говорят, что я даром деньги получаю.
- Это кто же так говорит?
- Ну, и товарищ Харитонов и товарищ Самаркина. Они меня на партбюро вызывали. Я кандидат в члены партии. Мне там очень попало. И я понимаю, что и вы… - Он замолчал.
- Что - что и я? - спросил Павел Петрович.
- Ну, что и вы мною недовольны.
В Ратникове Павел Петрович увидел подкупающую искренность, ту ясность и прямоту, которые свойственны молодости. Он вспомнил себя в такие же годы. Он начинал чувствовать симпатию к этому человеку.
- Так чем же вы увлеклись в последнее время, расскажите? - попросил Павел Петрович. - И что же вам удалось отыскать?
- Видите ли, товарищ Колосов, - заговорил Ратников своим тихим голосом. - Стране надо очень много стали, надо очень быстро увеличить ее производство. Это сделать можно совсем не обязательно только за счет нового строительства. Это можно ведь сделать и за счет повышения емкости мартеновских печей. Нужна только их частичная реконструкция.
- Правильно, можно так увеличить выпуск стали. Кто же возражает вам?
- Мне не то чтобы возражают, но говорят, что это совсем не научная тема, а чисто производственное дело, и пусть я иду на производство. Что ж, я не против, я пойду на завод. Но и там буду заниматься этим делом. Я в институт не просился, меня так распределили. Правда, мне тут нравится, не скрою от вас. Тут у меня шире горизонт. Вот я, например, обследовал два больших уральских завода. Металлургических. И что же? Там можно добиться такого положения, что можно будет получать дополнительно многие десятки тысяч тонн стали. Я докладывал об этом в группе, товарищ Харитонов посмеялся: куда ты, говорит, лезешь, ты только вчера со школьной скамьи. А я, товарищ Колосов, не вчера окончил институт, а четыре года назад. Товарищ Архипов - заместитель по научной части - тоже моим докладом не заинтересовался. Какие-то критические замечания о нем высказала товарищ Шувалова. Ну, а к слову Серафимы Антоновны все, знаете, как прислушиваются.
Он смотрел на Павла Петровича ожидающими, встревоженными глазами. Павлу Петровичу хотелось встать, погладить его по этим светлым волосам, сказать: "Ну чего ты, дружок, испугался? Если ты уверен в правоте своего дела, то дерись за него изо всех сил, грызись зубами, бейся, как львенок". Но он сказал другое:
- Что же, по-вашему, надо на тех заводах сделать, чтобы получить дополнительные десятки тонн стали?
- Видите ли, товарищ Колосов, реконструировать действующие мартеновские печи, чтобы повысить их емкость, это дело нетрудное. Правда ведь?
- Правда.
- Но ведь одновременно понадобится увеличить грузоподъемность разливочных ковшей.
- Тоже верно.
А раз увеличится грузоподъемность ковшей, то увеличится и нагрузка на подъемные краны, на каркас здания.
- Вы рассуждаете абсолютно правильно, товарищ Ратников.
- Да, это, конечно, для вас азбучные истины, - совсем тихо сказал Ратников. - Но вот азбучные, а эффект дают громадный. Чтобы частично реконструировать печи, чтобы частично усилить краны и конструкции зданий, совсем не надо останавливать производственный процесс в цехе. Это тоже очень важное преимущество. А второе ведь то, что и затраты невелики. Я назвал вам эти два завода на Урале. Емкость печей там можно увеличить не меньше чем на треть, а для усиления конструкций потребуется всего лишь тонн по двадцать пять стали на блок здания, обслуживающий одну печь.
- И это обеспечит дополнительно выплавку в десятки тысяч тонн ежегодно? - спросил Павел Петрович.
- Да. А чтобы создать новые мощности для выплавки того же количества стали, потребовалось бы затратить шесть миллионов рублей и около тысячи восьмисот тонн стальных конструкций.
- У вас интересные наблюдения и интересные мысли, товарищ Ратников. Где ваш доклад? Пожалуйста, принесите.
Ратников вскочил.
- Вот спасибо, товарищ Колосов! Вот спасибо! Вы почитаете, сами увидите. - Голос его был уже не такой тихий, как в начале разговора, и лицо порозовело. Радости своей он не скрывал.
- Несите, несите доклад! Потом подумаем вместе, что-нибудь да и решим. Как вы считаете?