- И еще один вопрос, - Ольга Николаевна вынула руки из карманов халата, переплела красивые белые пальцы. - Это по поводу Горбач. Я потому пригласила и вас, Игорь Борисович, что сама уже в тупик зашла.
Девушки и до этого слушали внимательно, но как только Ольга Николаевна заговорила о Горбач, тишина стала напряженной.
- Так что же тут думать, - прозвучал в этой тишине строгий голос Игоря Борисовича. - Надо принимать административные меры.
- Думала уже и об этом, - махнула рукой Ольга Николаевна. - Мы-то без нее обойдемся. Но куда она от нас пойдет? Она ведь живой человек… Где-то ж ей надо работать. Что же, сбыть ее куда попало, да еще с хорошей характеристикой, чтоб поскорее взяли… И такое бывает. На тебе, боже, что мне негоже… Не поблагодарят нас те, куда она от нас попадет. - Ольга Николаевна остановилась, взглянула на Инну. А та смотрела куда-то в окно, словно до того привыкла к подобным проработкам, что принимает их как совсем обыкновенное. - Ума не приложу, как из нее человека сделать, - пожала плечами Ольга Николаевна. - И если бы уж совсем не умела работать. Так нет же. Если захочет, работает нормально, а потом опять как что-то в ней перевернется. Сидит за конвейером, будто сонная, работа из рук валится. И какие меры принимать - не знаю. Переставить на другую операцию? Так переставляли. На стрелках она сидит после ангренажа… Когда мы обнаруживаем среди нас вора, бандита, хулигана, - то есть, я хочу сказать, не среди нас, среди нас, слава богу, таких нет, а вообще - есть же еще и такие, - так не очень ломаем голову, как с ними быть. На вора, на хулигана существует закон, который привлекает его к ответственности. Таких людей временно изолируют от общества, воспитывают их в иных условиях. А что делать с лодырем, лежебокой? Выбросить из коллектива? Так он зашьется в другой и там будет ни богу свечка ни черту, как говорят, кочерга. Бойтесь, девочки, этого порока - лентяйства, - горячо продолжала Ольга Николаевна. - Лентяй - самый худший инвалид, и пенсии ему не дают, инвалиду этому. Одна ему пенсия - неуважение людей, которые сами работают честно и старательно.
Ольга Николаевна помолчала, будто думая, что еще сказать девушкам.
- Скоро многие операции на конвейере заменят автоматы - будут делать и правку волоска, и правку баланса, и многое другое, вы будете только следить за автоматами. А пока заводу нужны ваши нежные девичьи руки, зоркие молодые глаза… Одним словом, надо стараться, девочки, - заключила Ольга Николаевна.
Поднялся со стула Игорь Борисович. Постоял с минуту, обводя взглядом работниц. Брови его нахмурились больше обычного.
- Очень уж мягко беседовали вы здесь со своей бригадой, - сказал начальник цеха и сделал паузу, словно давая девушкам возможность хорошенько подготовиться к строгости и требовательности, которые предъявит он. - Процент брака, берущий начало здесь, в вашей бригаде, требует не бесед по душам, а конкретных мер, действий. Либеральничаете вы, Ольга Николаевна. Пораспускали своих работниц. Уже и по ангренажу брак идет, видят, что с плохими работницами нянчатся, и сами начинают подлениваться. Вы себе как хотите, а я ставлю перед дирекцией вопрос об увольнении Горбач. Хватит. Не маленькая, не ребенок, я к ней в няньки не нанимался.
Тут он добрался и до других, пошел распекать. Вроде бы примеры приводил те же, что и Ольга Николаевна, но в устах начальника цеха они казались девушкам намного мрачнее.
- И с дисциплиной у вас никуда не годится. Разговорчики за конвейером не стихают весь день. Баранова вечно сидит как на иголках.
Услышав свою фамилию, Валя вскинула на Игоря Борисовича взгляд, словно не понимая, в чем ее обвиняют.
- Почему, например, ваша ученица - как ее фамилия, ну, та, что с Воложиной работает, - Игорь Борисович поискал глазами Зою.
- Булат, - подсказал кто-то.
- Правильно, Булат. Почему она вчера не была на субботнике? Не успела на завод прийти, а уже образцы дисциплины показывает. И вообще эта ученица пока мне не нравится. Работа у нее в руках не горит и не гаснет. Она больше на собственные часы посматривает, чем на инструмент. А Реня от вас, Ольга Николаевна, учится либеральничать. Хотел Булат на другую операцию поставить, говорит - не надо. Я ее научу. Я, конечно, мог и не спрашивать у Воложиной разрешения, переставить и все, пока что еще я - начальник цеха. Но подожду, посмотрю, что дальше с этой Булат будет. Чтоб не получилась только еще одна Горбач.
Зоя чувствовала, что все девушки смотрят на нее, и не знала, куда деваться от стыда. Ее сравнивали с Инной Горбач, с той Инной, над которой в душе сама Зоя смеялась. Неужели и она такая? Неужели и ей придется привыкать к тому вечному стыду, к которому, наверно, привыкла Инна? Но только Зоя не хочет привыкать, не станет. Она и без этой работы может обойтись. Слепни здесь целый день, сиди до боли в спине и тебя же еще ругают!
Зоя вспомнила, как радовалась она когда-то, что будет работать на часовом заводе, будет взрослым, самостоятельным человеком, сама зарабатывать деньги. Так вот, оказывается, какая она, эта работа, вот как зарабатывают деньги. Здесь, оказывается, больше неприятностей, чем радостей. И Зоины глаза становятся похожими на два переполненных озерца. Она прячет их, чтоб не увидели девушки, чтоб не увидел Игорь Борисович.
Назавтра Зоя не явилась на свое место за конвейером.
- Может, заболела? - забеспокоилась Реня.
- Надо будет навестить барышню, - сказала Валя.
А Зоя в это время сидела в приемной директора с заявлением, написанным на листке из тетради в клеточку. Она то складывала листок, то снова разворачивала, дожидаясь, пока освободится директор. Дверь в его кабинет то открывалась, то закрывалась, и Зоя ждала, пока кончатся эти визиты.
Вчера после собрания она пришла домой мрачнее тучи. Разделась и тут же легла на диван лицом к стене. Антонина Ивановна всполошилась.
- Что с тобой, доченька? Что случилось?
Зоя расплакалась.
Мать гладила ее плечи, волосы, утешала, как маленькую.
- Ну что такое, расскажи, - чуть не плакала и Антонина Ивановна.
Размазывая слезы ладонями, Зоя стала рассказывать, какой зверь у них начальник цеха, как придирается к ней, как хотел перевести на другую операцию, обозвал барышней, а сегодня на собрании при всех набросился на нее, сказал, что ничего из нее не получится.
- И что это за начальник такой! - возмущалась Антонина Ивановна. - Как это он может так говорить о человеке? В газету бы про него написать.
- Очень он испугается твоей газеты, он же уверен, что прав.
Антонина Ивановна задумалась, вздохнула.
- Так бросай ты эту работу, доченька. Нечего тебе из-за нее здоровье губить, - твердо сказала она.
Зоя уже только всхлипывала. С какой радостью она ухватилась бы за материнские слова, пусть бы еще раз повторила! И Антонина Ивановна словно услышала ее мысли.
- Я давно говорила, чтобы ты бросала этот завод. Тогда не послушалась, а теперь вот плачешь.
- Я бы послушалась, но папа был против, - направляясь к умывальнику, сказала Зоя.
- Ну, уж теперь я сама буду с ним говорить, - успокоила ее мать.
Зоя умылась, причесалась. Антонина Ивановна расставила перед нею тарелки.
- А папа где? - спросила Зоя.
- Пошел в библиотеку, скоро вернется, - ответила Антонина Ивановна. - А ты завтра же отнеси заявление. Другую работу найдем. Не хочу я больше твоих слез видеть!
"Конечно, самое лучшее - бросить завод, - думала Зоя. - Нечего зря тратить время. Если б она знала, что будет так трудно, ушла бы еще раньше, еще когда первый раз об этом говорила с матерью. Но тогда еще надеялась, что научится работать, привыкнет к конвейеру. Почему другие там сидят, это их дело, это ее не касается. И хоть бы у нее что-нибудь получалось! А то вертит, вертит эти балансы, а они и не думают слушаться. И еще Игорь Борисович. Если уж привязался, так не отвяжется, не оставит ее в покое. И ясное дело: если начальнику не понравилась, не будет удачи".
И все-таки полной уверенности у Зои не было. Если бы не девчата: Валя, Люба и особенно Реня. Возникало чувство, будто она им что-то плохое делает, как-то их оскорбляет, бросая работу.
"А что я им и что они мне? - сама перед собою оправдывалась Зоя. - Каждый ищет, где ему лучше. Если они настоящие подруги, пускай порадуются за меня, когда я найду работу по душе".
- Посоветуюсь с Женей, - вздохнула она и глянула на часы.
Стрелки показывали семь, а свидание с Женей было назначено на восемь.
"Еще целый час", - с грустью подумала Зоя и, чтобы хоть чем-то занять себя, взяла с полки свой альбом. Вспомнила, что Женя подарил ей фотокарточку. Вынула ее из сумочки. Сначала хотела поместить в конце альбома, потом передумала и открыла первую страницу. Здесь были две фотографии - Зоина и Михаила Павловича, еще времен его молодости. Зоя засмотрелась на свою фотографию - она была снята в профиль, со слегка вскинутой головой, с едва приметной улыбкой на губах. "Как артистка", - говорили все, кто видел этот снимок. А Михаил Павлович ни капельки не был похож на того, каким Зоя видела его каждый день. С фотографии на нее смотрел юноша в белой рубахе с распахнутым воротом, с копною вьющихся волос.
Зоя вздохнула, подцепила ноготком фотографию отца, сунула ее вглубь альбома, а на ее место бережно, чтоб не помять уголков, начала вставлять снимок Жени. Фотография была на коричневом фоне, и Женя на ней мало походил на себя. Светлые его волосы и брови казались черными, а губы выглядели, как накрашенные. Но Зое Женя здесь казался очень красивым, она долго смотрела на снимок, и сердце у нее сладко и тревожно замирало.
Когда Зоя оделась и вышла за порог, было уже без десяти восемь. Моросил мелкий дождик. Налетел ветер, и голое, совсем уже облетевшее дерево, стоявшее около дома, грозно замахало черными ветками.
- Бр-р… - вздрогнула Зоя. Какая гадкая пора - осень.
Женя ждал ее у рекламного щита. Без шапки, с поднятым воротником пальто, он стоял, прислонясь спиной к пестрой афише, и потихоньку что-то насвистывал. Заметив Зою, пошел ей навстречу.
- Добрый вечер, Зайчонок, - взял он ее под руку.
Они свернули в темный переулок. Женя почему-то не приглашал больше Зою в кино, и по проспекту они теперь не гуляли.
- Погода скверная, правда? - взглянув на небо, с которого продолжал сыпать мелкий дождь, сказал Женя.
- Я бросаю работу… Не пойду больше на завод, - глядя себе под ноги и не отвечая на вопрос, сказала Зоя.
- Да? Почему?
- Не нравится мне у вас, - не захотела распространяться Зоя.
Женя тихо насвистывал.
- Найду что-нибудь другое… Не один ваш завод на свете, - с тревогой ожидая его ответа, говорила Зоя.
- А между прочим, - сказал он, - это даже хорошо. Хорошо, что ты будешь работать в другом месте… Понимаешь?
Зоя поняла. Женя считает, что так будет лучше для них. На заводе каждый знает, что он женат… Вон как насмехались девчата, когда узнали, что они с Женей были в кино. И увидел же кто-то. Может, и Жене уже говорили что-нибудь такое… Только сейчас Зое хотелось услышать от него иное. Ей хотелось, чтобы Женя стал расспрашивать, почему она уходит, что-нибудь посоветовал, помог разобраться в той путанице мыслей, из которой ей самой нелегко выбраться. Вроде и решилась уходить, а в душе что-то мучит, тревожит. Зое очень хотелось, чтобы все ей говорили, что она поступает правильно. Вот сказала же мама. Пускай бы сейчас и Женя сказал. Он-то сказал, но не то и не так.
Дождь пошел сильнее, Зоя плотнее запахнула на груди пальто.
- Погодка, - снова проворчал Женя и, оглянувшись, не видит ли кто, обнял Зою, прижал к себе.
- Куда мы пойдем? - спросила она, заглядывая ему в глаза.
- Сегодня мы не станем мерзнуть и мокнуть… Знаешь, что у меня есть? - и Женя вынул из кармана ключ. - Один мой приятель уехал в командировку, а мне ключ оставил… Пошли…
- Ой, что ты…
- Почему?.. Ты что, боишься? Вот уж действительно Зайчонок.
- Что ты, Женечка…
- Или лучше на улице мокнуть?.. А там квартира отдельная, никто нас не увидит.
Зоя молчала. Да, ей хотелось побыть с Женей, посидеть в теплой комнате, а не слоняться по задворкам. И вместе с тем какой-то страх охватывал ее.
А Женя уже вел ее, куда - Зоя не знала, но покорно шла за ним…
Свет люстры падал на незнакомые чужие стены, на незнакомую мебель. Женя целовал ее руки, губы, лицо и Зое казалось, что и мебель, и стены исчезают, не существует больше ничего на свете, кроме Жениных горячих губ, кроме нежных его слов.
Она забыла обо всем: о заводе, о подругах. А когда поздно вечером, перед тем как расстаться, снова вспомнила, у нее уже не было сомнений. Да, завод она бросает. Ведь Женя сказал, что так будет лучше…
И вот она сидит с заявлением в приемной директора. У нее над ухом стрекочет на машинке секретарша.
Наконец директор один в своем кабинете. Зоя поднимается, нерешительно направляется к двери.
- Можно войти? - робко спрашивает она, останавливаясь на пороге.
- Пожалуйста…
Директор, вершитель многих судеб, сидит за столом. Зоя так волнуется, что не видит - какой он. Для нее он не человек, а - "директор".
Шагнула к столу, протянула заявление. Но не успел директор пробежать его глазами, как дверь распахнулась и в кабинет стремительно вошел Игорь Борисович.
- Здравствуйте, - сказал директору и глянул на Зою, словно спрашивал: "А тебе тут чего?"
- Я к вам, Иван Иванович, по поводу одной работницы…
- Посидите минутку, - директор показал Зое на кресло у окна, и положив на стол ее заявление, прижал рукой.
- Я о Горбач. На стрелках работает, - говорил тем временем Игорь Борисович, опускаясь в кресло около директорского стола.
- Это у Ольги Николаевны? - спросил директор.
- Да. Так по вине этой работницы в бригаде вечный брак. Вчера было собрание. Выяснилось, что Ольга Николаевна и сама не знает, что с этой Горбач делать. А я считаю, что хватит с ней цацкаться, надо увольнять. С тем и пришел к вам.
Иван Иванович слушал, постукивая пальцами по Зоиному заявлению.
- А она у вас что - не освоила операции? Откуда брак? - спросил спокойно.
- А леший ее знает… Операцию она, скорее всего, знает, потому что иногда работает по-людски, а потом опять неизвестно, что с ней творится, опять брак пошел.
- А что говорит Ольга Николаевна?
- Ольга Николаевна, Ольга Николаевна, - в сердцах сказал начальник цеха. - Не знаете вы Ольги Николаевны? Либеральничает, увольнять не хочет. "Жалко, говорит, как дочку", - передразнил он мастера.
- Вы мне так про Ольгу Николаевну не говорите, - возразил директор. - Она очень хороший и работник, и человек. Мы с нею здесь все начинали, - директор обвел рукою вокруг себя.
Он встал из-за стола и Зоя удивилась, какой он худой и высокий, подошел к макету завода, стоявшему в дальнем углу. На макете завод выглядел таким, каким он будет в конце пятилетки, и напоминал небольшой городок. Возвышались корпуса и строения, которых пока не существовало, ряды деревьев показывали, где пролягут улицы, зеленели скверы и спортивные площадки, территорию завода украшали два фонтана. (Пройдет время, и Зоя увидит этот макет осуществленным: будут и новые корпуса, и зеленые аллеи между корпусами, и фонтаны, орошающие воздух водяной пылью, купающие в своих брызгах разноцветную радугу.)
Директор какое-то время будто любовался макетом, потом снова повернулся к Игорю Борисовичу.
- Вот это все, - он показал на макет, - мы начинали с Ольгой Николаевной. Мы с ней пришли сюда, когда здесь еще ничего не было. Один пустырь. Мы с ней, и она и я, вагоны с оборудованием разгружали, ящики с инструментом, со станками на себе таскали.
Он отошел от макета, остановился перед Игорем Борисовичем.
- Это я вам не хвастовства ради рассказываю - вот, мол, какие мы хорошие, а для того, чтобы вы, новый здесь человек, знали, с чего мы начинали и чего уже успели достичь. Опять же, кадры, - директор неожиданно улыбнулся и снова стал шагать по кабинету. - Наши рабочие - сплошная молодежь, а как работают! Каких специалистов мы из них воспитали! А что было раньше? Да знаете ли вы, что я здесь, как в школе, родительские собрания проводил? Надо было воспитывать людей, учить их делу, а люди эти почти дети. Вот и приходилось вызывать отцов и матерей, чтоб общими силами… С того времени и повелось, что кадрами я сам занимаюсь. - Директор говорил спокойно, остывал и начальник цеха.
- Вот что я вам хочу сказать, Игорь Борисович… Выпуская определенную продукцию, мы отвечаем перед государством за свой план. Брак нам тоже никто не простит, и бороться с ним мы обязаны всеми силами. Но дело в том, что мы отвечаем не только за часы, которые делаем. Мы отвечаем и за людей, которые приходят к нам. И на нас с вами, Игорь Борисович, лежит особая ответственность. У нас работает одна молодежь, и мы просто обязаны быть педагогами… Ведь вы и сами понимаете, что если к зрелому, немолодому человеку подход может быть иной, то к этим юношам и девушкам, - тут директор кивнул на Зою, которая сидела, опустив голову, - мы должны относиться, как к воску, из которого можем вылепить, что пожелаем. А мы желаем сделать из них настоящих, честных людей. Тут только раз не догляди, проморгай и можно все испортить.
Директор вынул из пачки сигарету, зажег спичку, прикурил.
- Так ли безнадежна эта Горбач? - спросил он. - Все ли вы о ней знаете? Если Ольга Николаевна увольнять не хочет, повременим. Это ведь, знаете, проще нет ничего: выставить человека за порог. Станет ли он от этого лучше…
Игорь Борисович пожал плечами, развел руками, словно говоря: как хотите, вы - директор, вам видней.
- Только имейте в виду, план я с вас потребую и брак должен быть ликвидирован, - сказал директор тоном, который давал понять, что разговор окончен.
Пробормотав: "Я понял", начальник цеха пошел к двери.
- А эту вашу Горбач, будьте добры, пришлите в обед ко мне, - сказал Иван Иванович, когда Игорь Борисович был уже у самой двери.
Как только он вышел, директор положил в пепельницу сигарету, взял в руки Зоино заявление.
- "Прошу уволить с работы", - начал он вслух. Прочитал, положил перед собою, внимательно оглядел Зою. Та встала перед ним, как перед учителем.
Разговор директора с Игорем Борисовичем, который она только что слышала, произвел на нее очень сильное впечатление. В каком-то совсем новом свете увидела она и завод, и Ольгу Николаевну, и директора. В каком-то ином свете увидела и себя… Но если и Ольга Николаевна, и директор непомерно выросли в ее глазах, то сама себе она показалась совсем букашкой. Ей даже стыдно стало, что она вот тут торчит перед директором, без толку отнимая его дорогое время. Вместо того чтобы работать, она тут путается под ногами с заявлением. Но отступать было поздно.
- Так почему же вы решили уволиться? - услышала она.
И сказала первое, что пришло в голову, и что, казалось, могло выглядеть правдоподобно.
- Я увольняюсь потому, что мы переезжаем отсюда. Едем в другой город…
- Вот как, - директор снова взял из пепельницы сигарету. Она уже успела погаснуть, и он снова зажег спичку. - Что ж, жаль… - И, вынув из стакана для карандашей красный, написал на углу Зоиного заявления: "Уволить".