Катерина Александровна сняла салоп и тихо пошла по указанию служанки. Перед нею была отворенная дверь в спальню Шершневой. Эта комната была отделана светлыми обоями и обставлена мебелью, обтянутой розовым лощеным коленкором, покрытым вязаными кружевами. На окнах стояли цветы, когда-то очень дорогие, но теперь сильно повысохшие. Между цветами распевала канарейка в роскошной, но запачканной клетке. Чем-то крайне молодым веяло от этой спальни; казалось, она была отделана для новобрачных. Но в то же время в этой мило отделанной комнате царствовал невообразимый хаос: на украшенной кружевом и кисеею кровати лежали крошечные, затейливо отделанные ботинки и спала болонка; на мягком розовом кресле, походившем на раковину, лежало светло-зеленое шелковое платье, на полу валялись две игрушки, на одной из свечей висела легкая наколка из блонд и цветов; на розовом диване лежали черные панталоны и фрак. Казалось, что эта комната только что оставлена проснувшимися после бала хозяевами и ожидает, когда ее приберет не очень рачительная прислуга. Но было уже около второго часа и потому этот беспорядок еще сильнее бросался в глаза и заставлял думать, что хозяйка дома встает очень поздно. Катерина Александровна еще с порога заметила хозяйку этой квартиры. Шершнева была очень молода, почти походила на девочку; она сидела у большого туалетного зеркала, украшенного кисеей. Перед нею на столе были разбросаны браслеты и стояла открытая коробка с конфектами. Молодая женщина сидела в легкой блузе, закрыв платком глаза. Она, по-видимому, плакала. Смущенная Катерина Александровна хотела было уйти, когда Шершнева быстро отерла глаза, бросила в сторону батистовый платок, топнула с детскою досадой ножкой и засмеялась, взглянув на себя в зеркало. Она, как будто разговаривая со своим отражением, сделала такую детски-капризную, смешную гримасу, что Катерина Александровна не могла удержаться от улыбки. Шершнева только в эту минуту увидала в зеркало, что она не одна в своей спальне. Взяв из коробки конфекту и положив ее в рот, она обернулась к посетительнице и вопросительно посмотрела на нее.
- Вы публиковали о горничной, - начала Катерина Александровна.
- Ха, ха, ха! - захохотала детским задушевным смехом Шершнева. - Это все Nicolas напутал. Публикует: нужна горничная, а нам нужна няня. Ха, ха, ха! Как он еще не написал, что нам гувернантку нужно или компаньонку.
Катерина Александровна совсем растерялась от этого шаловливого смеха.
- Но я могу занять и место няни, - начала она через минуту.
- Вы? Дитя? Вас самих еще нужно нянчить, милочка! - весело и добродушно улыбнулась Шершнева, желая в то же время принять вид серьезной женщины, а не шаловливой институтки, три с половиной года тому назад вставшей со школьной скамьи для того, чтобы отправиться под венец.
- Я не так молода, как вы думаете, - промолвила Катерина Александровна.
- Может быть, может быть! Только в ня-ни я вас не возь-му, - протяжно произнесла Шершпева, качая головой.
- Я привыкла к уходу за детьми. В моей семье у меня было трое детей на руках.
- Не-ет, такую хорошенькую нельзя в няни взять, - задумчиво продолжала Шершнева.
- Кто станет смотреть на мое лицо!
- Ах, боже мой, все, все! Мой Nicolas первый на вас засмотрится! - наивно воскликнула Шершнева и надула губки. - Вы думаете, он теперь в должности? Нет, он по Невскому ходит и смотрит на хорошеньких. Вот видите, - указала Шершнева на какие-то клочки разорванной бумаги, валявшейся на полу, - это у него все были портреты всех хорошеньких актрис. Я взяла, подобрала сегодня ключ к его столу, отыскала их и - вот!
Шершнева с комическим трагизмом указала на груду бумажных лоскутков. Катерина Александровна едва удерживалась от улыбки, хотя ей было тяжело сознавать, что, по-видимому, и здесь ее ждет неудача.
- Вы видели, я плакала, когда вы вошли, - продолжала Шершнева жалующимся тоном обиженного ребенка. - А в мои годы даром не плачут! Я очень, очень несчастлива! Я вас не могу взять к себе, потому что Nicolas станет еще меньше любить меня!
- Поверьте, что я сумею держать себя скромно, - заметила Катерина Александровна.
- Ах, милочка, я нисколько не сомневаюсь! - горячо ответила Шершнева. - Но что же вы станете делать с мужчинами, если они не могут пропустить без внимания таких черненьких глаз, как ваши.
- Да разве я виновата, что у меня такие глаза! - воскликнула Катерина Александровна.
- Не думаете ли вы, что я в этом случае виновата! - снова надула губки Шершнева.
В эту минуту из-за дивана послышался детский лепет:
- Мама бяка, бяка!
- Сама бяка, сама бяка! - с детскою горячностью ответила Шершнева. - Скверная девчонка, скверная девчонка, опять начала!
Из-за дивана вылезла крошечная девочка с пухленьким личиком и, приблизившись к Шершневой, начала хлопать ее ручонкой по платью.
- Бяка, бяка, тьфу! - плевалась девочка.
- Скверная, скверная! - раздражительно кричала Шершнева, хлопая рукой по руке ребенка. - И на тебя тьфу! Пошла прочь, пошла в кухню, к Александре.
Девочка, накричавшись досыта, упала на пол и начала колотить по полу руками и ногами.
- Лежи, лежи! злая, злючка! - дразнила ее Шершнева.
Катерина Александровна с немым изумлением глядела на эту сцену.
- Это просто невыносимая девчонка, - раздражительно говорила Шершнева. - Мне с нею покоя нет!
- Если бы вы взяли меня, то поверьте, что я справилась бы с ней, - заметила Катерина Александровна.
- Нет, нет, вас я не возьму, - проговорила Шершнева.
- Если бы вы знали, как я нуждаюсь в месте, - сказала Катерина Александровна.
- Вы, милочка, верно, очень, очень бедны? - спросила ласковым тоном Шершнева.
- Да.
- Ну, вот я поищу вам место. Оставьте свой адрес.
Катерина Александровна оставила свой адрес и пошла. Она еще не переступила порога этой комнаты, когда за нею послышался голос молодой женщины.
- Послушайте! - начала Шершнева каким-то заискивающим тоном. - Скажите мне откровенно, вас Nicolas подослал? Вы его знаете?
Катерина Александровна вспыхнула.
- Как вам не стыдно! - сказала она.
- Не сердитесь, не сердитесь! - заговорила Шершнева. - Но вы такая хорошенькая, а от Nicolas всего можно ждать.
Катерина Александровна уже не слушала ее и вышла в переднюю.
- Ну что, определились? - спросила ее толстая служанка.
- Нет, - сухо ответила Катерина Александровна, надевая салоп.
- И слава богу! - произнесла служанка. - У этих вертопрахов и жить-то никто не станет. Сама хороша, а он еще лучше. Кругом должны, а по балам да по тиятрам скачут, как сороки, прости господи…
Катерина Александровна, не слушая болтовни служанки, вышла на улицу. Она пошла по направлению к Миллионной, по новому адресу. Ей недолго пришлось искать дом и квартиру генеральши Оболенской, напечатавшей в газетах, что ей нужна горничная. Дом был велик, Оболенская жила широко, и в Миллионной каждый лавочник мог указать на жилище этой госпожи, тридцатипятилетней вдовы старого генерала. Позвонив у дверей, Катерина Александровна была встречена лакеем в черном фраке и белом галстуке. Он окинул глазами одежду Катерины Александровны и спросил, чего ей надо. Она объяснила и попросила доложить барыне. Через минуту ее попросили войти в комнату. Пройдя по мягким коврам, среди полумрака двух больших комнат с тяжелыми и темными драпри, Катерина Александровна очутилась в отделанном малиновым шелком будуаре, где царствовал красноватый полусвет, очень эффектно освещавший фигуру немолодой женщины и в то же время не дававший возможности рассмотреть подробно резкие черты, может быть, давно отцветшего лица. Женщина, с книгою на коленях, в волнах кружев и шелку, лежала на мягкой кушетке. Это была Оболенская, скучающая барыня, убившая свою молодость со старым мужем и стремящаяся теперь найти человека, который решился бы убить свою молодость со старою женой. Оболенская почти не пошевелилась на своей кушетке. Она сощурила глаза, медленно поднесла к ним лорнет и осмотрела с ног до головы посетительницу. Через минуту она сухо проговорила:
- Извините, милая, мне нужна горничная из порядочного дома.
Оболенская опустила лорнет и придвинула ближе развернутую книгу. Катерина Александровна побледнела более обыкновенного. Ее обдало каким-то холодом от этого приема.
- Мой отец был чиновник, - в смущении проговорила она.
- Вы меня не поняли, - лениво и небрежно проговорила Оболенская, не поднимая глаз от книги. - Мне нужна горничная, жившая в порядочном доме.
Барыня подняла свои глаза и еще раз с пренебрежением осмотрела наряд Катерины Александровны. Последняя только теперь поняла, что ее платье действительно могло сразу обличить, что она еще не успела обворовать никаких порядочных господ.
- Но я, поверьте мне, я могу все… - начала она.
- Я вам верю, но вы понимаете, что мне такая горничная, как вы, совсем не нужна, - перебила ее барыня заметно раздраженным голосом. - Я даже не понимаю, как вас впустили сюда.
Катерина Александровна поняла, что если Оболенская раскаивается, что прислуга впустила такую невзрачно одетую посетительницу, то легко может случиться, что прислуге будет отдан приказ выгнать непрошеную гостью. Прилежаева неслышно вышла из кабинета.
- Что, не взяли? - спросил у нее молодой лакей.
- Нет!
- Эх, жаль! - промолвил он. - Я так и думал, глядя на ваше платье, да уж впустил наудалую, думал, сова-то не рассмотрит в темноте… А все бы повеселей было с вами, хорошенькая барышня.
Он подмигнул Катерине Александровне своими масляными глазами. Она ничего не ответила и задумчиво вышла из дома. Она шла потупив голову тихими шагами. Завернув еще в один дом, не застав там хозяев, она пошла домой по направлению к Большому театру.
- Так прекрасны и так печальны! - раздался позади ее молодой голос.
Она не оборачивалась, она почти не слыхала этого восклицания. Ее мысль была занята вопросом, что делать, как выйти из тяжелого положения. Чем более думала Катерина Александровна, тем менее оставалось у нее надежды на получение частного места без рекомендации. Она уже успела побывать после смерти отца не у одних Шершневых и Оболенской, она стучалась и в другие жилища. Неудачи следовали одна за другой, и каждый раз Катерину Александровну поражали те причины, вследствие которых ее не брали на место. Шершнева боялась ее красоты, Оболенская смотрела с презрением на ее наряд, купчиха Микулина испугалась, что она из благородных, и заметила прямо, что ее и обругать будет нельзя; чиновница Макарова объявила, что ей старушку няню нужно, которая и детское белье стирала бы, и полы подмыла бы, и помогла бы кухарке постряпать, и повязала бы вечером чулочки для детей; иногда причины, по которым получался отказ, были еще нелепее, еще смешнее.
Молодая девушка задавала себе вопросы: может ли быть верным служение у подобных господ, не будет ли это зависеть от самых нелепых капризов, от чисто случайных, бессмысленных выходок этих людей, не будет ли оно простою станцией после минутного отдыха, за которой придется снова нуждаться и искать таких же неверных мест; но если это так, то можно ли на таком шатком основании осуществить свои планы воспитания Антона, на которое потребуется и много денег, и, может быть, много лет.
- Послушайте, что же вы молчите? К чему такая суровость, прелестная незнакомка! - снова раздался над ухом молодой девушки все тот же неотвязчивый молодой голос.
Катерина Александровна по-прежнему не обратила на него внимания и продолжала думать. Она видела невозможность ожидать чего-нибудь верного от частных мест и решилась во что бы то ни стало искать казенного места. В ее голове созрел какой-то новый план. "Никакие Вороновы не запугают меня, - думалось ей. - Чего бы ни стоило, а уж я добьюсь встречи с княгинею".
- Так вы так-таки и не хотите говорить со мною? - настойчиво продолжал молодой голос.
Катерина Александровна подняла голову и взглянула на лицо своего спутника. Это был молоденький, красивый, стройный прапорщик, с едва пробившимся черным пушком над верхнею губой и на щеках. Его прелестное пухленькое личико походило на женское лицо или на лицо шаловливого мальчугана, только что оставившего классную скамью и желавшего казаться уже хлыщом и фатом, чтобы его не звали красной девушкой и милым мальчуганом. Катерина Александровна весело улыбнулась.
- Я привыкла ходить без лакеев, - промолвила она. - Если вам хочется принять на себя эту должность - идите. Но вам придется идти очень далеко.
Девушка замолчала и пошла своей дорогой. Она была не только покойна, но даже чувствовала прилив веселости, как это всегда бывало с нею, когда ей удавалось окончательно решиться на что-нибудь. Уличный шалопай между тем не отставал и начинал переходить из любезного тона в нахальный.
- Вы не только лакеем хотите быть, но желаете и с полицией иметь дело? - промолвила Катерина Александровна, снова взглянув на непрошеного спутника. - Я могу, если угодно, позвать первого попавшегося городового.
- Дура! - пробормотал прапорщик, увидав, что Катерина Александровна тем же спокойным и ровным шагом переходит к будке.
Молодая девушка осталась одна и, пройдя еще несколько улиц, добралась до дома.
- Где ты запоздала? - промолвил Антон, встречая ее на улице. - Я уж хотел идти отыскивать тебя. А мы тоже сегодня находились с матерью. Кланялись, кланялись, - завтра, говорят, покланяйтесь…
Сестра нагнулась к брату и поцеловала его.
- Погоди, все скоро кончится, все кончится, - проговорила она.
Брат посмотрел на нее и удивился, что его Катя так весела.
- Да ты нешто место достала? - спросил он.
- Кажется! завтра узнаешь, - успокоила она брата. На следующий день она снова шла к дому княгини Гиреевой. Подойдя к парадному подъезду, она стала ходить у дома. Погода была довольно ясная, хотя и холодная. Но Катерина Александровна, по-видимому, решилась не обращать внимания на холод. Она уже раз десять прошлась мимо дома, когда наконец ее заметил старый телохранитель княгини. Он начал следить за нею из окна. Молодая девушка не переставала мелькать перед его окном. Старик покачал головою и неторопливо вышел на подъезд.
- Что вы, голубушка, тут прохаживаетесь? - спросил он у Катерины Александровны, когда она поравнялась с ним.
- Княгиню жду, - ответила она.
- Что же, разве ее сиятельство княгиня Марина Осиповна назначила вам, чтобы вы ее здесь ждали? - спросил старик.
- Нет, не назначала, - послышался ответ. - Но до нее иначе не добраться. Вот я и решилась ждать ее здесь.
- А если она не поедет никуда сегодня?
- Завтра приду.
- Ну, а если вас гнать станут?
- Посмотрим, авось и не прогонят.
- Гм! вот как! - промолвил старик. - А холодно! Ишь солнце-то нынче светит, а не греет. Вы войдите-ка на подъезд.
Катерина Александровна вошла в теплые сени. Старик вынул, табакерку и пощелкал по ней пальцами.
- Так-так, вы и решились ждать ее сиятельство княгиню Марину Осиповну на улице? - глубокомысленно произнес он, поднося открытую табакерку к носу.
- Да.
- Это вы на днях заходили сюда?
- Я.
- Ну что же: просьбу подавали?
- Подавала, только ответа нет, да, кажется, и не будет; Воронов у вас никого не допускает к княгине.
- Не велено, значит, - со вздохом качнул головою старик.
- Неужели княгиня не желает помочь тем, кому она может помочь?
- Ее сиятельство княгиня Марина Осиповна - ангел, - внушительно произнес швейцар. - А принимать посетителей она сама не может, потому что их как собак нерезаных, а она одна. Вот и заведен такой порядок, чтобы в домовую контору просьбы подавались.
- А Воронов о них и не докладывает!
- Это его дело! - как-то уклончиво произнес швейцар. - Ее сиятельство княгиня Марина Осиповна ангел.
- Ну, так вот вы и дайте мне возможность ее видеть, - попросила Катерина Александровна.
- Ни-ни! Не могу, - замотал головою старик. - Не приказано! Сверху не приказано!
- Ну так я буду ждать ее на улице, - решила Катерина Александровна, направляясь к двери.
Старик пристально посмотрел на нее и молча, с какой-то таинственной миной, остановил ее за рукав салопа.
- Стойте!..
Он неторопливо подошел к дверям, замкнул их на ключ и, возвратясь к Катерине Александровне, провел ее в низенькую дверь под лестницей. Они очутились в маленькой комнатке с небольшим окном, это была чистенькая крошечная конура старика.
- Слушайте, - тихо заговорил он. - Очень мне вас жаль стало, понапрасну вы будете здесь пороги обивать. Поедет ее сиятельство княгиня Марина Осиповна, выйдут с нею два лакея и отгонят вас от кареты. И я помогу им, а она скажет вам на ходу: обратитесь в домовую контору. Так ничего и не выйдет.
Старик стал нюхать табак. Катерина Александровна начала терять всякую надежду. Ее собеседник встал, выглянул из дверей своей конурки, осмотрел сени и потом снова возвратился на свое место.
- А если вы хотите чего-нибудь добиться и если только вы меня не выдадите, так я вам скажу, что делать.
Молодая девушка дала честное слово старику, что она не выдаст его.
- Вы воспитывались под ведением ее сиятельства княгини Марины Осиповны, - заговорил он. - Так, может, вы знаете камер-юнгферу нашу, Глафиру Васильевну, Она к вам в школу ездила.
Прилежаева ответила утвердительно.
- Чего ж вы к ней-то не шли? Думали-то чего?
- Из памяти она вышла.
- То-то: из памяти она вышла! - повторил старик. - А ее надо помнить: как она что скажет, так тому и быть. Ее сиятельство княгиня Марина Осиповна ангел! Ну так вот идите вы к нашей камер-юнгфере Глафире Васильевне и просите ее. Да смотрите, ни гугу о том, что я это вам совет дал.
Старик встал, снова осмотрел сени и тайком выпустил Катерину Александровну на улицу.
Через пять минут девушка уже сидела в комнате худенькой высокой старушки в темном шелковом платье, в тюлевом чепце. Старушка ласково хлопала Катерину Александровну по плечу и поила ее кофеем. Эта старушка была Глафира Васильевна, бывшая крепостная, выросшая вместе с княгиней и оставшаяся навсегда в девушках только потому, что княгиня не хотела ее отпустить от себя и говорила, что без Глафиры она, княгиня, не может жить. Глафира Васильевна, как бы в вознаграждение за жертву, принесенную ею барыне, пользовалась сильным влиянием на Гирееву. Она, усадив Прилежаеву, поминутно выбегала из своей комнаты в комнаты только что проснувшейся княгини и каждый раз говорила Катерине Александровне:
- Погодите, погодите! Сейчас вернусь! Ах, бедная, бедная!
Катерина Александровна рассказывала старушке свою историю. Наконец история была досказана. Глафира Васильевна допила кофе.
- Ну, повернитесь-ка передо мною, - обратилась она к Прилежаевой и начала оправлять ее платье. - Так хорошо! Теперь ступайте к княгине.
- Как же без доклада? - удивилась Катерина Александровна.
- Как без доклада? Да я уж ей и историю-то вашу всю рассказала, она уж с четверть часа ждет, когда вы кофей допьете.