- Вы отправляетесь, - говорил директор, - в Большую дорогу. Какой она будет - зависит прежде всего от вас самих. Вы- хозяева своей судьбы. Но хочу, что бы каждый из вас был способен однажды вдруг остановиться в раздумье, оглянуться назад и спросить себя: "Все ли я делаю для общества, что могу, приносят ли мои дела пользу людям, не отстаю ли я от требований жизни и времени?" И тот, кто сумеет поставить эти вопросы перед своей совестью и сумеет честно ответить на них, - легче пойдет дальше, смелее будет преодолевать ухабы и выбоины, грамотнее решать вопросы. Вы закончили техникум, но не закончили образование. Учиться надо всю жизнь. Кто перестанет учиться, кто, как овечка, захочет довольствоваться зеленой травкой, тот перестанет быть специалистом…
Как никогда раньше, почувствовала вдруг себя слабой, никчемной девчонкой, не знающей ничего и не умеющей ничего. "Рационы кормления составить… Выбрать пастбища… Разве это требуется от настоящего зоотехника? Это же всего лишь малая толика дел. А в наказе-завещании отца сыну сказано: "Будь достоин ее, а своей гордой и умной… Гордой и умной…"
Тоскливо усмехнулась и хлестнула гнедого, который от неожиданности фыркнул, присел на задние ноги и, сделав свечку, галопом помчал всадницу домой.
"Будь достоин ее…" Встречный ветер выжимал слезы, но Алтан-Цэцэг гнала и гнала скакуна, словно дома ее ждала неотложная работа.
Зимний день короток. Только прискакала, поставила коня, как на степь навалились сумерки. Пошла к сыну.
Жамбал был уже дома. Он в этот день как бы сбросил со своих плеч десяток-полтора лет. Был оживленный, возбужденный, громогласный.
Алтан-Цэцэг попыталась представить, как Жамбал вчера и сегодня - он двое суток мотался по степи - приезжал на стоянки чабанов и табунщиков. Едва переступив порог юрты - сегодня он не ждал чая, не спрашивал хозяев о погоде, о состоянии скота, о здоровье семьи, как этого требует древний обычай - сразу выкладывал новости, которых люди ждали, которыми жили.
В степи не любят торопыг, как не любят и проявлять излишнее любопытство. Приехавший гость сам расскажет о деле, с каким он явился. Но ради удивительных новостей Жамбал отступал от обычая предков. И еще - ради бумаги, на которой были записаны слова из приказа самого Верховного Главнокомандующего о разгромленных вражеских дивизиях, о пленных солдатах, офицерах и генералах. К бумаге у степняков особое почтение. Бумага - не слова, которые в одно ухо могут залететь, а в другое вылететь. Бумага - документ. Его и пощупать можно, и поглядеть, и за пазуху положить.
- Приезжаю к Дамдинсурэну, - живо рассказывает Жамбал, - говорю ему: наши советские друзья в хвост и в гриву погнали фашистов.
"Пора", - радуется он.
- А твой скакун Сокол, которого ты подарил Красной Армии, попал к гвардейцам генерала Плиева. Это достоверно мне известно. Думаю, что самому командиру не стыдно будет сесть на такого коня. В быстроте Сокол и с ветром может поспорить.
"Да, это так", - отвечает Дамдинсурэн, - но теперь, когда погнали, я готов подарить и другого скакуна. Так что имей в виду, парторг".
- Вот как люди встречают победу. Теперь не надо гадать, почему отступали до самой Волги. Силы собирали. Чуешь?
От избытка чувств, от радости, Жамбал вдруг устроил возню с детьми - с Максимкой и Очирбатом-Ледневым. У Очирбата, маленького сына Чултэма, спасенного русским доктором Лидией Сергеевной Ледневой, не осталось родственников, всех их унесла "черная смерть". После отъезда Лидии Сергеевны мальчика взяла на воспитание семья Жамбала. Жамбал и Авирмид были на седьмом небе: у них появился свой сын.
И вот сейчас, схватив Очирбата-Леднева и высоко подкинув его на руках, Жамбал закричал:
- Пошли наши советские друзья! Никто и ничто их теперь не остановит!
Не видел Жамбал, как сжалась в комочек Алтан-Цэцэг, как затрепетали ее руки, словно крылья у подраненной птицы. Закрыв лицо ладонями, Алтан-Цэцэг выскочила из юрты.
Жамбал, услышав стук двери, осторожно опустил сына на пол и выбежал следом.
- Постой, дочка!..
Алтан-Цэцэг никуда и не убегала. Здесь, сразу же за дверью, она стояла и открытым ртом ловила морозный воздух.
Жамбал взял ее за руку:
- Остынешь раздетая. Пойдем в юрту.
Когда вернулись, Жамбал попросил у Алтан-Цэцэг письмо. Алтан-Цэцэг подала. Жамбал присел к столику, прибавил фитилек в лампе, стал читать. По мере чтения брови его сходились над переносицей, пока не сомкнулись совсем. На лбу и на шее резко обозначились морщины, спина согнулась. Он снова стал очень старым, усталым человеком. Дети, поглядывая то на Жамбала, то на Алтан-Цэцэг, застыли в тревожном ожидании: они не могли не заметить наступившей резкой перемены в настроении взрослых.
Максимка, обычно спокойный и не капризный, вдруг раскапризничался. Неужели беда взрослых как-то дошла до его маленького сердца? Неужели он почувствовал беду?
Глава одиннадцатая
- Я к вам, дарга, - сказала Алтан-Цэцэг, едва переступив порог маленького председательского кабинета.
Самбу, не отрываясь от своего занятия - он переставлял красные флажки на географической карте, обозначающие продвижение на запад наступающих советских фронтов и армий - предложил Алтан-Цэцэг пройти к дивану и сесть.
- Ничего, я постою, - сказала Алтан-Цэцэг.
- Русские говорят: в ногах правды нету. Я думаю, - Продолжал председатель, - выйдя на Ростов, Мариуполь и Таганрог, наши друзья, как краюху, отрежут всю кавказскую группировку немцев. И, зажав ее где-нибудь на Кубани или в Ставрополье, аккуратненько прихлопнут.
Председатель сделал руками охватывающее движение, как бы иллюстрируя, как это должно получиться и жестко хлопнул ладонями:
- Вот так! Мокрое место от фрицев останется. Зарвались, сволочи…
Алтан-Цэцэг невольно усмехнулась: куда ни придешь, ни приедешь в эти дни - всюду свои доморощенные стратеги находятся. Чабан Дамдинсурэн специально приезжал к парторгу, чтобы выпросить географическую карту. Лишней карты не оказалось. Чабан огорчился. Жамбал выклянчил у Тулги школьную: не отправлять же чабана без карты. Теперь в юрте у Дамдинсурэна по вечерам собираются степняки и, склоняясь над картой, толкуют о сражениях.
Алтан-Цэцэг подошла к столу и положила листок.
- Что это? - спросил Самбу, все еще занятый флажками.
- Заявление.
- Какое заявление? Куда?
- Заявление мое. Прошу отпустить на учебу.
- На учебу? - председатель воскликнул: - Ты это здорово, брат, придумала!
"Братом" Самбу называл-любого собеседника и не замечал, что в обращении к женщинам это звучит смешно. Но что поделаешь - привычка.
Алтан-Цэцэг развеселилась.
- Учиться хочу.
- Понимаю: что зрячему океан, то слепому тьма.
Самбу тоскливо посмотрел на темное, покрытое медным узором окно, за которым только-только начинал брезжить рассвет. На окно посмотрела и Алтан-Цэцэг. Она, кажется, поняла, о чем думал в эту минуту председатель. На пастбищах лежит глубокий снег, и скоту трудно его добывать. Кошар почти совсем нет, если не считать времянок, слепленных кое-как из тальника и камышей. Коров мало. Зима нынче на редкость суровая: с метелями и лютыми морозами. Закрутит с вечера метель, запуржит все пути-дороги, занесет степь сугробами. А поутру эта степь лежит смирная, тихая и блестящая под холодным солнцем. Впереди - весна с ее бешеными шурганами. Алтан-Цэцэг даже стало немножко жаль председателя: такой у него удрученный вид.
- Твой отъезд на учебу сейчас, - начал рубить Самбу, не стесняясь в выражениях, - будет похож на бегство. Хуже - на дезертирство с переднего края, на трусость и предательство. Ты-что ж, хочешь стать на дорожку Ванчарая?
- Но я не убегаю! Я прошу отправить на курсы…
- Не дури, эгче. Я тоже хочу на курсы. Но что делать, если такой возможности нет.
- Ее может и не быть.
- Как это не быть? - вдруг рассердился председатель. - Летом мы пригласим двух-трех выпускников сельскохозяйственного техникума, ты введешь их в курс дела и тогда… Все честь по чести.
- Но тогда не будет курсов.
- И не надо. Зачем они? Получать не знания, а несчастные обрывки… Нет, учиться надо всерьез и долго, чтобы стать настоящим специалистом. В университете. Или в сельскохозяйственном институте. А, может, в самой "Тимирязевке". Слышала про такую академию?
- Как не слышать, слышала. - Алтан-Цэцэг задохнулась от радости. Такого оборота дела она даже и в мыслях боялась допустить, это казалось несбыточной мечтой, фантазией, сказкой. Она зажмурилась, словно в глаза ей ударил яркий поток света и ослепил ее.
- Но вы твердо обещаете? - не спросила, а пролепетала, потеряв голос от. счастья, Алтан-Цэцэг.
- Ничего я не обещаю.
В недоумении она захлопала ресницами.
- Как?
- А вот так…
Председатель не договорил. В дверь негромко, но настойчиво постучали.
- Войдите! - крикнул Самбу.
И вошел… Ванчарай, беглый ветеринар. Алтан-Цэцэг от неожиданности и удивления ахнула, а председатель поперхнулся на полуслове. Оглядел, словно впервые видел Ванчарая, хмыкнул:
- А легок, брат, на помине.
И, не ответив на приветствие и не пригласив сесть - Ванчарай так у порога и топтался - Самбу жестко и вместе с тем насмешливо спросил:
- Зачем пожаловал, гость любезный?
- Заявление принес, - отведя в сторону глаза, ответил Ванчарай.
Самбу громко, от души, расхохотался.
- Уж не в академию ли ты просишься? - спросил он и взглянул на Алтан-Цэцэг.
- Прошусь на работу, - торопливо сказал Ванчарай.
- На работу? - председательские брови удивленно поползли вверх. - Это на какую такую работу ты просишься?
- Согласен на любую, - снова заторопился Ванчарай. - Пойду рядовым чабаном, табунщиком, пастухом… если поверите.
- Ты же, я слышал, после бегства от нас опять у заготовителей работал. Что - не понравилось там?
- Не в том дело.
- В чем же?
Ванчарай не ответил. Ему трудно было говорить. Конечно, не будь у председателя злой насмешливости в тоне, не смотри так презрительно Алтан-Цэцэг, Ванчарай попытался бы рассказать, как он, в страхе убегая от чумы и от войны с японцами, казавшейся ему неизбежной нынешним летом, повторял вслед за одним недобрым человеком: "Я хочу жить… Мне нет никакого дела до других. Героизм, патриотизм, долг - все это чушь. Мир устроен для того, чтобы жить. А кто жертвует жизнью ради кого-то или чего-то - глупец…"
Ванчарай попытался бы рассказать, как потом, после бегства, его жег стыд, как по ночам "роса выедала глаза", и как, наконец, понял, что только в "Дружбе" перед теми людьми, от которых бежал, он может смыть свой позор.
И еще попытался бы рассказать о своем разрыве с отцом, о том, как увидел в нем не старшего друга и товарища, а врага. "Не всегда у гнилого дерева и сук гнилой", - сказал тогда Ванчарай и ушел от отца.
И вот он стоит перед злым и насмешливым председателем, перед Алтан-Цэцэг и не знает, что сказать и как объяснить пережитое.
Самбу вздохнул, в голосе послышалась жалость.
- Не дорожишь ты, Ванчарай, званием человека. Чумы испугался… А русская женщина не испугалась. Жизнью своей рисковала ради спасения монгольского мальчика. Своих детей могла сиротами оставить… Слышал об этом?
- Слышал.
Кивнув на карту, на красные флажки, сбегающие сверху вниз ступенчатой лесенкой, Самбу жестко проговорил:
- Когда там худо было - слабые люди качнулись и давай брехать на всю степь: "Спасайся, скоро японцы войной пойдут!" И ты качнулся. Да что там "качнулся", - как полевая мышь при степном пожаре побежал. А сильные не убегают, хотя им и тяжело бывает. Они своих лучших скакунов отдают ради того, чтобы там, - Самбу снова кивнул на карту, - лучше было. И там лучше стало.
Самбу помолчал и, не глядя на Ванчарая, бросил:
- Давай свое заявление.
Ванчарай торопливо сунул листок в председательские руки. Тот прочитал и отодвинул листок от себя. Из кармана вытащил платок и начал вытирать руки, будто прикоснулся к чему-то нечистому. Ванчарай, наблюдавший за Самбу, тяжело молчал, переступая с ноги на ногу, как застоявшийся под седлом конь.
Да, неласково встретили в "Дружбе" беглого ветеринара. Впрочем, Ванчарай и не ждал иной встречи.
Председатель рубанул:
- Я знаю, на что ты надеешься, Ванчарай. На жалость: люди простят. Тем более, что в объединении пока нет ветеринара. Но мы еще посмотрим…
Самбу хлопнул по столу ладонью, словно гвоздь по самую шляпку вбил, резко закончил:
- Твое заявление рассмотрим на заседании правления. Все!
Когда Ванчарай закрыл за собой дверь, Самбу выругался:
- Вот тарбаган паршивый. С превеликим удовольствием я прогнал бы его. В шею! Но ведь некуда деться, безвыходное положение… Скот лечить надо. Понимаешь, брат?
Кто-кто, а Алтан-Цэцэг понимала: не раз и ей приходилось браться за лечение скота.
- А ты чего засиделась у меня? - вдруг удивленно и, как всегда, грубовато спросил Самбу. - Я же сказал, что ни о каких курсах не может быть и речи, хотя разнарядка из сельхозуправления и есть.
- Но мы говорили об университете, о сельхозинституте…
- Это как правление: решит отпустить - отпустим. А я ничего не могу обещать… Кроме своей поддержки.
Ни обиваться, ни сердиться на председателя было невозможно. Самбу поступал, как и должен был поступать: такие вопросы он единолично не решал. Но свою точку зрения высказал вполне определенно: он поддержит. А это главное. Теперь надо было подумать об учебниках, о времени для подготовки к экзаменам и о Максимке.
Когда землю обласкало весеннее солнышко, многие зимние тревоги отпали. А с появлением душистых зеленых трав и совсем стало хорошо: скот быстро поправлялся, и дела в объединении пошли, как в добром караване.
Председатель Самбу сдержал свое слово: на одном из заседаний правления поставил вопрос о направлении Алтан-Цэцэг на учебу в университет и добился согласия членов правления. Это было не очень трудно: в объединение приехали два молодых специалиста.
В тот же вечер Алтан-Цэцэг ускакала на ферму, чтобы поделиться своей радостью с Цогзолмой. Они долго бродили по высокому берегу Буир-Нура, в котором трепетали крупные синие звезды.
Расставание было грустным.
- Завидую тебе, - говорила Цогзолма. - Получишь знания - мир станет шире для тебя, Я тоже мечтаю об учебе в техникуме, но пока не пускает. Говорит: вместе поедем. А когда его отпустят?
Алтан-Цэцэг догадалась, о ком говорит Цогзолма, - о председателе Самбу. Осторожно спросила:
- У вас с ним серьезно?
- Кажется, серьезно.
Прощаясь, Цогзолма ласковой ладонью провела по щеке Алтан-Цэцэг. Грустно сказала:
- Что было худое - забудь, а хорошее - помни и носи в сердце.
Утром Алтан-Цэцэг познакомилась со специалистами - выпускниками Баин-Тумэнского сельскохозяйственного техникума зоотехником Хандху и ветеринарным фельдшером Дуламжав. Она пришла в контору, когда с ними беседовал председатель. И Дуламжав, и Хандху, как два птенца-желторотика, сидели и топорщились. Одному из них, ветеринарному фельдшеру Дуламжав, председатель предлагал поехать на постоянное местожительство на отдаленный участок:
- Там у нас, - говорил Самбу, - основные стоянки отар, гурт мясного скота и табуны лошадей. Для ветеринара все под рукой.
Дуламжав не возражала.
Но туда же просился Хандху.
- Зоотехнику лучше остаться здесь, на Центральном участке.
- Но ведь там я нужней, - возражал Хандху.
Председатель поглядел в глаза юному зоотехнику, перевел взгляд на ветеринарного фельдшера, пожал плечами и хмыкнул:
- Вот упрямый народец! - и к Алтан-Цэцэг: - Что ты, брат, скажешь?
- Согласиться надо, дарга, - мягко сказала Алтан и усмехнулась, поняв, чем вызвана такая настойчивая просьба. - Молочная ферма может обходиться без зоотехника. Там Цогзолма - профессор в своем деле.
- Коль так считает наша студентка - поезжайте - рубанул председатель. - Но предупреждаю: тяжело с жильем. Мы поставили там одну юрту, предполагая…
Председатель замялся. Снова поглядел на юных специалистов и спросил:
- Кто из вас будет жить в юрте?
- Я, - ответила Дуламжав.
Хандху на этот раз промолчал.
- Значит, нам надо думать, где и как устроить Хандху?
Хандху снова промолчал, только поглядел на подружку. Девушка конфузливо потупилась.
- Зачем искать? Мы будем жить в одной юрте…
Через несколько дней Алтан-Цэцэг побывала на том отдаленном участке и навестила юных специалистов. Юрту им поставили на высоком сухом месте, рядом с другими, в которых жили семьи чабанов.
Когда Алтан-Цэцэг вошла, то сначала увидела две головы, склонившиеся над одной книгой. Справа и слева от столика стояли аккуратно застланные койки. Их разделяли чемоданы, сложенные горкой. На чемоданах высилась другая горка - книжная. Алтан-Цэцэг приветствовала ребят пословицей: "Солнце взойдет - оживает природа, книгу прочтешь - просветляется ум", - сама сразу же потянулась к книжной горке.
- О, Михаил Шолохов, "Поднятая целина".
Перебрала другие книги. Здесь были специальные сельскохозяйственные, томик стихов Пушкина, "Как закалялась сталь" Николая Островского, сборники стихов и рассказов Д. Нацагдоржа и Ц. Дамдинсурэна.
У ребят сразу складывалась ладная жизнь.