Оппозиция сидела босая, но не голодная. Такие могут просидеть хоть и вечность, грея ноги на солнце. Когда-то в селе не мыли ног, чтобы они не потели. Теперь ходят босые в знак протеста, что потребкооперация не завозит кроссовок "адидас". Поэтому шесть босых дядек возле здания сельсовета не удивили Гришу. (Не удивило его и то, что не было там еще двоих: Раденького и Сладенького. Разве же мир не устроен так, что всегда находятся охотники соблюдать нейтралитет, проще говоря, - посмотреть, что выйдет из того или из сего.) Удивило его то, что они спокойненько себе сидят, не думают ни о какой работе (а у сельского жителя работы всегда полно!), курят сигареты "Прима" и демократично сплевывают на выпестованные Ганной Афанасьевной клумбы. Левенцу, который с малых лет привык к озабоченности, для которого высшим идеалом была его родная мама Сашка, дико было видеть одновременно стольких бездельников (пусть они даже и пенсионеры, но ведь имеют же собственное хозяйство!), да еще в таком, можно сказать, государственном месте. Он немного высунулся из окна, прислушался, о чем же могут говорить такие люди и могут ли они вообще говорить.
Беседа протекала неторопливо, но была довольно въедливой.
- Молодой! - сказал один. - А какой толк от молодого?
- Молодое - дурное.
- Вот Свиридон Карпович - это голова!
- Всем головам голова!
- Поменяли шило на швайку.
- Надо им, видите ли, образованного!
- Все ходят в галстуках и с портфелями, а коровы не доятся!
- Эй, хлопцы, вон Петро Беззаботный едет! Давай его к новому председателю!
И тут Гриша стал свидетелем того, как мысль может овладеть даже такой инертной массой, как эта оппозиция, и творить чудеса. Все босые дядьки мигом вскочили, побежали навстречу возу, на котором, по обыкновению, спал Петро Беззаботный, окружили его, замахали руками, заговорили все разом, растолкали Петра, нажужжали ему в уши, стащили с воза и, подталкивая в спину, направили к дверям. Только теперь Гриша понял, что, наверное, все сегодняшние посетители явились к нему не случайно, а были подобраны и организованы босой оппозицией.
Он отошел от окна и принялся ждать, пока Петро Беззаботный взберется на второй этаж. Вот он пришел, остановился в двери, сонно взглянул на нового председателя, на стол и стулья, на монументальный сейф в углу, на снопы пшеницы, кукурузы, камыша и разных культурных злаков и дикорастущих растений, которые можно использовать в народном хозяйстве - наследство от старого председателя, вздохнул и уже хотел повернуться и потихоньку выйти, но Гриша его задержал.
- У вас какое-нибудь дело ко мне?
- Да оно, считай, и никакое, если бы не сапоги и не хомут, - сказал Петро.
Гриша проводил его к столу, усадил на стул, сам сел напротив, подбодрил взглядом.
- Я бы и к Зиньке Федоровне мог, так она за Днепром, а колхоз ее на этой стороне, она туда, считай, не достает, а у тебя власть, а власть, считай, достанет всюду.
- Так что же там за Днепром? - уже и сам заинтересовался Гриша.
- Позаносило туда все, - сонно зевнул Петро. - Я, считай, в степи был, за зеленой массой поехал. Набрал, еду обратно и, считай, вздремнул малость, а тут вдруг - вихрь. Ноги мои воткнулись в этот вихрь, так он, считай, сорвал мои сапоги и попер! Вскочил я, смотрю: летят мои сапоги сначала, считай, вверх, а потом прямо через Днепр, на ту сторону. А сам думаю: либо я, считай, сплю, либо сапоги мои сдурели. Когда смотрю, за сапогами - хомут. Конь подручный, считай, как раз голову воткнул в этот вихрь - оно и сорвало хомут.
- Хомут же надо перевернуть, - заметил Гриша.
- А вихрь, считай, такой, что и черта вверх тормашками перевернет, не то что хомут! Так вот я, считай, и хотел…
- Хорошо, дядько Петро, - успокоил его Гриша, - мы займемся вашим делом. Идите работайте…
Посмотреть, как встретит Беззаботного коварная оппозиция, Гриша не смог, потому что в кабинет вошла… Дашунька.
- Ты? - удивился Гриша.
- Я. А что, нельзя?
- Да почему же? Только я думал, ты на фермах…
- А я на пастбище еду, по дороге и забежала. Посмотреть, как ты тут… Ты что - курил? Полно дыма.
- Закуришь тут…
- А это что в пепельнице? Пепел? Что-то сжег?
- Доведут так, что и сам сгоришь.
- Вишь, как я вовремя! Не следовало соглашаться! А уж если избрали, то используй хотя бы свободное время…
- Какое время, где ты тут его нашла?
- Найдешь! Сумеешь найти. Это же не комбайн, который должен косить днем и ночью. Вот пока имеешь время, поступай на заочный, заканчивай институт и беги отсюда, пока цел! Слышишь? Ну, я побежала, меня машина ждет! Да открой окна - дышать нечем!
Дашуньку сменил директор школы, тот самый, который на похоронах старого Щуся выскреб из каких-то давних историй сообщение о том, что у казаков когда-то был полковник по фамилии Самусь. С тех пор веселоярцы смотрят на директора как на человека неуместного, а сегодняшнее его посещение было и вовсе ни к чему. Он не успел и поздороваться как следует с новым председателем сельсовета и сразу же бросился в наступление:
- Товарищ Левенец, кого вы мне привезли?
- А кого я вам привез?
- Ну, этого Пшоня. Где вы его взяли?
- Разве я его где-нибудь брал? Он сам взялся.
- На мою голову! Это ведь не человек, а какое-то стихийное бедствие!
- Может, не только на вашу, но и на мою голову? А откуда взялся - это дело райнаробраза. Он подбирает кадры.
- Кадры! - застонал директор. - Пшонь целое утро мучает меня какой-то справкой на свинью! Ну, скажите мне: какое отношение может иметь директор школы к чьей-нибудь там свинье?
- А я, по-вашему, должен иметь?
- У вас объединяющая власть.
- Что касается власти, тут еще надо разобраться, - спокойно заметил Гриша. - У меня как-то не было времени, чтобы заметить, имею я какую-нибудь власть или нет. Надо мной - да. Надо мной власть имеют все, и безграничную, а я… Что касается Пшоня, то разберемся. Кто-то же его сюда прислал? Не упал же он с неба?
- Если бы в самом деле упал с неба, им бы хоть наука заинтересовалась, - горько улыбнулся директор. - А так - что?
- А так - придется нам, - успокоил его Гриша, может, впервые за этот день почувствовав ответственность своего положения.
Так успокоив директора и проводив его к лестнице, Гриша заглянул в комнату, отведенную для Вновьизбрать, и увидел там своего уважаемого предшественника, который стоял у окна, о чем-то жестами переговариваясь то ли с Обелиском, который стоял здесь же, то ли с оппозицией между клумбами. Про оппозицию Грише стрельнуло в голову, когда заметил босые ноги посыльного. До сих пор он как-то не обращал на это внимание, а теперь вот невольно обратил. Все же должностное лицо, в государственном учреждении, а такая, можно сказать, несолидность. А может, это он в знак солидарности с босой оппозицией?
- Видели, вон там, между клумбами? - спросил Гриша. - Я на них с утра смотрю. Подсылают ко мне то одного, то другого. Хотят вывести из равновесия. Что это, Свиридон Карпович, - оппозиция или как?
- Оппозиции, говорится-молвится, в Веселоярске нет, - спокойно объяснил Вновьизбрать, - у нас монолитное единство.
- Хорошо, я не против единства, но ведь дышать не дают. Оглушили жалобами и всякой мелочью.
- А это, говорится-молвится, может, народный контроль. Проверяют, как справляешься.
- Не слишком ли много проверяющих на один день? А тут еще Крикливец. Требует какие-то данные. Разве и сельсовет должен посылать сводки? Я думал только колхоз.
- Спроси Ганну Афанасьевну, она все знает. Я уже лет десять ничего в район не писал. Ты спроси у Ганны Афанасьевны, спроси. Она, говорится-молвится, переживает. Женщина.
Ганна Афанасьевна сразу же принесла Грише целую охапку бумаг, но не дала в них углубиться, сообщив:
- Там прибыли лимитрофы.
- Кто-кто?
- Это я вычитала когда-то такое слово у одного писателя. Оно обозначает: промежуточные маленькие государства между большими. Я так называю теперь тех людей, которые вроде бы промежуточные между городом и селом. Ни тебе господи, ни тебе боже.
- То есть ни богу свечка, ни черту кочерга, - уточнил Гриша, а сам подумал: неужели оппозиция организовала против него еще и этих лимитрофов? Но тут же любопытство охватило его: что же это за люди и что им нужно? Зовите, пусть заходят, - попросил Ганну Афанасьевну.
Лимитрофов было шесть или семь, точно пересчитать Гриша не смог, потому что очень рябило в глазах, к тому же они непрерывно передвигались по кабинету, налетали на Гришу, ощупывали снопы у стены, но тут новый председатель деликатно, однако настойчиво отстранял их, призывая успокоиться и изложить суть дела, приведшего их сюда.
Лимитрофы были солидными мужиками, среднего возраста, выше средней упитанности, в одинаковой одежде: защитного цвета куртки с множеством карманчиков, застежек, пуговиц и петель, точно такие же штаны, резиновые сапоги охотничьи, кепки с длинными солнцезащитными козырьками; у каждого рюкзак и всякие причиндалы, дорогие спиннинги в еще более дорогих чехлах, на поясах ножи, топорики, лопатки. Снаряжены - хоть Эверест штурмовать!
- Так что у вас, товарищи? - спросил Гриша, с трудом удержавшись от того, чтобы не назвать их лимитрофами.
- Безобразие! - закричали лимитрофы.
- Показательное село, а что здесь творится!
- Обманщики!
- Проходимцы!
- Беззаконие!
- Мы этого так не оставим!
- Найдем на вас управу!
- Так, - подытожил Гриша. - Все прекрасно, дорогие товарищи. Вы меня видите впервые, я тоже впервые имею удовольствие и честь видеть и слушать вас. Нельзя ли изъясняться более понятно?
Только после этого лимитрофы малость успокоились, вперед выступил самый упитанный и степенно промолвил:
- У вас тут построен пруд.
- Точно, - подтвердил Гриша.
- Во всех газетах расписали его необычную форму, площадь зеркала, предполагаемые прибыли от рыборазведения, от карпов, толстолобиков, амуров и даже бестера.
- Расписали, - согласился Гриша.
- Мы бросили свои дела, хотя все мы занимаемся очень ответственными делами, и приехали сюда.
- Ага, приехали.
- Чтобы проверить и убедиться.
- Предположим, - сказал Гриша.
- Вы что, сомневаетесь?
- Да нет, я пытаюсь вникнуть в суть.
- Какая суть? - снова беспорядочно закричали лимитрофы. - Какая суть, если тут сплошной обман.
- Прошу точнее, - напомнил Гриша.
- Точнее, - снова взял слово уполномоченный лимитрофов, - точнее вот: перед прудом кто-то поставил шлагбаум и мы не смогли проехать машинами…
- Пешком можно, - подсказал Гриша.
- А пешком - нас заставили покупать билеты на право ловли рыбы в пруде. Три рубля билет.
- Наверное, так решило правление колхоза, пруд принадлежит им, заметил Гриша.
- А рыба где? - закричали лимитрофы. - Неделю ловим, каждый день платим по три рубля - и хотя бы тебе рыбий глаз!
- За рыбу я не отвечаю, - объяснил Гриша. - Что же мне - нырять в пруд и нацеплять вам на крючки карпов?
- Дело в том, - угомонив своих, сообщил старший лимитроф, - что там нет никакой рыбы вообще. Не запускали еще и мальков. Мы были в конторе колхоза, там ничего не знают. Вы, как представитель власти, отвечаете за то, что у вас происходит. Найдите того человека и…
Но искать никого не пришлось, потому что открылась дверь и собственной персоной встал на пороге Рекордя в новеньком джинсовом костюме, покручивая вокруг пальца ключики от отцовского "Москвича".
- Вот он! Вот! - кинулись к нему лимитрофы с намерениями далеко не ангельскими, но Рекордя отмахнулся от них, будто от мух, и через их козырьки спросил Гришу:
- Что нужно здесь этим дармоедам?
- Это ты продавал им билеты на ужение? - спросил Гриша.
- Не билеты, а лицензии.
- Так в пруде еще нет рыбы.
- А какое мне дело? Я уполномоченный добровольного общества охотников и рыбаков. У меня жетон. Имею право на все водоемы местного значения реализовать лицензии. А у этих есть какие-нибудь документы? Почему они в рабочее время сидят возле нашего пруда? Вызови милицию, пускай пошерстит их малость!
- Да оно и в самом деле, - сказал Гриша. - Товарищи, прошу предъявить…
"Товарищи" попятились к дверям.
- Дружнее, дружнее, - подбадривал их Гриша, - да не к дверям, а сюда, ко мне. Или, может, вы того?.. Может, вы в самом деле лимитрофы?
- Лимитрофы? - крикнул кто-то из рыбаков. - Что это такое? Это оскорбление! Мы!..
- А кто же вы такие? - засмеялся им вслед Гриша, а Рекордя посоветовал: - Исчезни и больше не попадайся мне на глаза.
- У меня - жетон!
- Исчезни вместе с жетоном и с дружком своим Беззаботным! Я еще в район позвоню!
- Подумаешь, начальство! - пробормотал Рекордя, вертя ключиками уже не от себя, а к себе.
Ганна Афанасьевна принесла еще ворох бумаг, и Грише уже было не до Рекорди.
Он углубился в официальные бумаги и только теперь наконец спохватился: что же это с ним, и как, и почему? Сон или смех, смех или сон, и откуда на него такое наваждение?
Бумаги ужаснули его количеством, размерами, угрожающим тоном, загадочностью, а более всего - ненужностью. Белые и синие, красные и рябенькие, узенькие и широкие, как стол, тонкие до прозрачности и жесткие, как обложки, разграфленные и разрисованные, с главами и параграфами, с пунктами и подпунктами, с правилами и исключениями, срочные и длительного действия, однодневные и рассчитанные на перспективу; бумаги с требованиями, напоминаниями, предупреждениями, вопросами и призывами, просьбами и угрозами. И все это сыпалось на головы мизерного аппарата (председатель и секретарь!) сельского Совета от организаций доминирующих и контролирующих, регулирующих и координирующих, перворазрядных и подчиненных, консультативных и декларативных, престижных и странных…
Смех и горе! Гриша хотел подбежать к окну, чтобы вдохнуть свежего воздуха, но вовремя вспомнил о босой оппозиции. Неужели сидят до сих пор?
- А нет ли здесь, Ганна Афанасьевна, такой бумаги, в которой бы спрашивали, над чем смеются на нашей территории, и чтобы поквартально, а то и по месяцам? - обратился он к секретарю.
- Да что вы, Григорий Васильевич! - испугалась Ганна Афанасьевна. Разве такое возможно?
- Значит, нет? Жаль. А то бы мы ответили… Ну, ладно. А катушка ниток десятого номера у вас найдется?
- Можно посыльного в сельмаг направить.
- Попросите, пускай купит. Вот деньги. Брал для обеда, но, вишь, пообедать мне сегодня не удалось…
- Надо делать перерыв, - посоветовала Ганна Афанасьевна.
- Забыл.
- Завтра я вам напомню.
- Благодарю.
Ганна Афанасьевна ушла, а в кабинет проник неслышно, будто чума, товарищ Пшонь.
- По-моему, я вас не вызывал, - сказал Гриша.
- А я сам пришел.
- Недавно же виделись.
- Это было вчера.
- Вы там уже успели вступить в конфликт с директором школы?
- Не я, а он со мной вступил в конфликт! Но не на того напал! Я ему не колокол! Я никому колоколом не буду! Я не позволю!
- Колоколом? - Гриша ничего не понимал. - Каким колоколом? По-моему, вы морочите мне голову.
- Ага, морочу? А вы знаете, кто я такой? Вы думаете я - Пшонь? Просто какой-то негодяй перекапустил нашу прославленную фамилию. Я ведь не Пшонь, а Шпонька!
- Шпонька?
- Гоголя в школе проходили?
- Гоголь - бессмертный.
- А раз Гоголь, то и все его герои бессмертны.
- Так вы - Иван Федорович? - Гриша даже встал и отошел подальше от этого мистического человека. - Сколько же вам лет? Сто пятьдесят, двести?
- Столько, сколько есть. И не Иван Федорович, а Кузьма Кондратьевич, а отец мой был Кондрат Федорович, а дед - Федор Иванович, а прадед - Иван Федорович. И все Шпоньки! У прадеда перепутали буквы, а у деда отрубили кусок фамилии, и получился Пшонь, но я найду! Я им не колокол!
Тут Гриша попытался вспомнить рассказ Гоголя "Иван Федорович Шпонька и его тетушка", и в голове у него в самом деле что-то такое протуманилось про сон Ивана Федоровича, когда тому примерещилось, будто его тетушка уже и не тетушка, а колокольня, а его самого тянут на колокольню, потому что он колокол. "Я не колокол, я Иван Федорович!" - кричит Шпонька. "Да, ты колокол", - говорит, проходя мимо, полковник Н-ского пехотного полка, в котором Шпонька дослужился до майора и из которого его выгнали за тупость и подлость.
- А вы в армии служили? - поинтересовался Гриша.
- Служил, ну что из этого?
- И дошли до майора?
- Дошел, а что?
- Почему же уволились из рядов?
- Разумных там очень много - выжили!
- А в институте - тоже разумные?
- И там полно.
- А здесь, вы думаете, что же: глупые? - прищурил глаз Гриша.
- Здесь воздух и харчи подходящие. Прибыл добровольно укреплять сельское хозяйство и никому не позволю! И того, кто исказил и обрубил мою прославленную фамилию, найду!
- И что же, в Веселоярске хотите поймать того, кто откусил хвостик нашей фамилии?
- Где живу, там и ловлю. И колоколом никогда не буду! Для этого и пришел, чтобы сообщить и заявить!
Если бы Пшонь был структуралистом, он бы в колоколе гоголевского Шпоньки увидел какой-нибудь иной символ и не истолковывал бы его с такой примитивной прямолинейностью. Скажем: водолазный колокол. Или воздушный колокол водяного паука. Или что-нибудь антирелигиозное. И тогда Пшонь оказался бы не в Веселоярске, а где-нибудь на берегу моря, или на биологической станции, или среди лекторов антирелигиозной тематики. Но он уже был здесь, и никуда его не денешь, просто говоря, не избавишься от него.
Гриша не знал, что Пшонь оказался в Веселоярске благодаря товарищу Жмаку. Товарищ Жмак, несмотря на свою высочайшую принципиальность, очень любил свою жену, а еще больше - единственную дочь. Обладая двумя высшими образованиями и зная, какое это благо, он мечтал о высшем образовании и для своего дитяти, но не заочном, как у него, а настоящем стационарно-полноправном, потому что хотя дипломы одинаковы для очного и заочного образования, но зато моральное удовлетворение очень и очень неодинаковое. Да вот беда: кто-то выдумал экзамены и конкурсы при вступлении в институты, дочь Жмака экзаменов не сдала, все гибло, не помогали никакие звонки, никакие намеки и прямое давление, пока наконец руководство института не решило пойти навстречу товарищу Жмаку, но с одним условием:
- Примем вашу дочь, но заберите от нас одного человека.
- Куда же я его заберу? - удивился Жмак.
- Хоть на Камчатку! Хоть в космос забросьте! Хоть на океанское дно спустите! Лишь бы у нас его не было.
Так произошел обмен Пшоня на дочь Жмака, и Пшонь свалился, будто снег на голову, Грише Левенцу и всем веселоярцам, ненужный и лишний, как безработный в Америке.
- У вас хоть жена есть? - спросил Гриша Пшоня.
- Какая жена? Вы что - хотите навязать мне половую жизнь? Сек-кундочку! Повторите, запишем… Для карасиков!.. А жена моя бежала - ясно?
"Да от тебя сам черт убежит", - подумал Гриша, но вслух сказал другое:
- Ну, устраивайтесь, а когда понадобится какая-нибудь помощь, то, пожалуйста…
- Я еще пришел сказать, что я - вегетарианец.
- Веге… А что это такое?