В своей книге Виктор Полторацкий живописно, с любовью и нежностью рассказывает о красоте мещерской природы и добрых людях, которые живут и трудятся, оставляя добрый след на этой земле.
Содержание:
СЛЕД ЧЕЛОВЕЧЕСКИЙ 1
Синеборье 1
Живая вода - Маленькие истории 3
Черника 7
Комиссар конного двора 8
След человеческий 10
Праздник с геранью 12
Не ужился… 12
Далекая быль 13
Дарю вам Мещеру 15
Болдинская осень 24
СУДЬБЫ ЛЮДСКИЕ 25
Дорожные встречи 26
Касимовская история 30
Гнездо Хрустального Гуся 34
Поклон идущему впереди 43
Профиль пути 55
Примечания 63
Виктор Полторацкий
СЛЕД ЧЕЛОВЕЧЕСКИЙ
Рассказы и повести
СЛЕД ЧЕЛОВЕЧЕСКИЙ
Синеборье
1
Давно, уже много лет, живу в городе. Уклад и порядок городской жизни стал мне привычным и, кажется, необходимым. И высокие каменные дома, и асфальт тротуаров, и огни светофоров на улицах, и метро, и троллейбусы, и многое другое, что неотделимо от города, стало так же неотделимым и от моего быта, привычек и представлений. Но иногда случается так, что проснешься вдруг среди ночи в своей городской квартире и услышишь, а может, и не услышишь, только почувствуешь, как плещутся в камень московских застав волны Зеленого моря, несущие запах хвои и теплой земли. И тут же припомнишь знакомую черемуху, склонившуюся над мало кому известной мещерской речкой Стружанью. Припомнишь с такой пронзительной ясностью, что почувствуешь холодновато-горький запах цветов и увидишь всю ее - от нижних кем-то грубо обломанных веток до самой макушки, где цветы вроде уже и не белые, а слегка позолоченные сиянием майского дня.
Да и не только саму черемуху, но и травянистую полянку возле нее, и желтые чашечки первых купальниц, и пока еще по-весеннему нежно-зеленые лезвия аира, поднявшиеся из темной воды.
И так же явственно услышишь кукушку в бархатной чаще соседнего ельника, бессознательно, по привычке прошепчешь: "Кукушка, кукушка, сколько лет жить мне?" - и с замирающим сердцем будешь внимать ее вещему счету.
Потом придет день, начинающийся, как обычно, утренним голосом радио, нарастающим шумом улицы, свежей газетой, отзвуком сердцебиения мира, в котором противоборствуют горе и радости. Он захватит, затормошит постоянными, как вечность, заботами, захлестнет суетой и заставит забыть ночное видение. Но где-то, может быть, в самой глубинке души освежающим родничком будет пробиваться: "А у меня есть знакомая черемуха над Стружанью". И от этого самый день становится светлее и чище…
С давних пор влекло меня к еще одному, не открытому и не виданному мной, родничку - Синеборью.
Оно звенело во мне песней зяблика, отзывалось голосом черноголовой славки и посвистом иволги, шумело высокими шапками бронзовых сосен и вкрадчиво шелестело листвою берез. В нем мне чудились волны Зеленого моря.
Знал я, что Синеборье расположено в муромских древних лесах, был много наслышан о самобытной его красоте и каждое лето загадывал побывать в том краю.
2
В знойный июльский полдень стояли мы с Сергеем Васильевичем Лариным, владимирским писателем и охотником, на гребне городского старинного вала. Прямо перед нами, за Клязьмой, бескрайне синели мещерские и муромские леса.
- Вот так и поедешь по этой дороге на Судогду. А от Судогды бери влево, на Чамерево. Там оно и есть - Синеборье, - напутствовал Ларин.
Он и сам бы поехал со мной, да дела не пускают. Сергей Васильевич на должности: работает заместителем редактора областной газеты. Мы с ним почти ровесники, обоим за пятьдесят, но за последнее время он погрузнел, появилась одышка.
- Таких сел, как Чамерево, у нас в области больше нет. Единственное в своем роде, - говорит он. - Впрочем, не буду рассказывать, своими глазами увидишь…
И вот я уже еду в желанное Синеборье. Дорогу с обеих сторон обступают старые березы, а к самому полотну ее выбежали белые ромашки, пунцовые звездочки дикой гвоздики, розовые свечки кипрея.
Перемахнув мосток через речку Сойму, не доезжая до Судогды, сворачиваем налево. Бывалый шофер объясняет:
- Мы тут по летничку на Лаврово выскочим. Километров десять выгадать можно.
Едва приметный, мало наезженный летничек выводит нас к каменке. Мощенная булыжником, она окаймлена высокими лиственницами и напоминает аллею старого парка. За лиственницами - чистый сосновый бор. Сосны одна к одной - высоки, прямоствольны. Стоят они в линейном порядке, как гренадерский полк на парадном смотру.
- Саженый бор-то?
- Саженый, - отвечает водитель. - Это все были дачи помещика Храповицкого. Но за порядком следил управляющий, немец Тюрмер. Ученый лесовод. Этот много полезного сделал. А сам-то Храповицкий в Питере жил и из здешних лесов только капиталы выкачивал да на трюфелях проедал. Когда революция произошла, он за границу подался, во Францию. Там и помер. Жена у него была совсем глупая, - добавляет водитель.
- Что так?
- Ну как же: в тридцатых годах прислала она здешним колхозникам письмо из Франции. Пишет, что барин, мол, помер, оставил ее без денег, и требует, чтобы мужики высылали ей на пропитание. А я, дескать, за это землю и лес обратно не буду требовать.
- А колхозники?
- Что колхозники, прочли письмо, посмеялись и написали ей: дура, мол, ты, бывшая барыня. Землю и лес у нас обратно теперь уж никто не возьмет. Вечно владеть будем.
Из лесного массива каменка выбежала в поля, окаймленные рощами, поднялась на взлобок.
- А вот и Чамерево.
Село и впрямь выглядело совсем необычно: на горке в окружении сосен и старых берез стояли крепкие бревенчатые дома сплошь с вывесками: "Участковая больница", "Сельский Совет", "Школа", "Правление колхоза "Красное Синеборье"", "Ветеринарный пункт", "Библиотека". И еще - два магазина, хлебопекарня, клуб, контора сельпо. Только немного поодаль, возле старой каменной церкви, ютились три домика, когда-то принадлежавшие церковнослужителям. Но церковь давно уж закрыта, ее служителей и след простыл, а в домиках живут теперь сторожа-пенсионеры.
В сельском Совете я застал председателя - Федора Леонтьевича Антонова и директора школы. Разговор у них шел об олифе, белилах, сурике.
- То строимся, то ремонтируем, - пояснил председатель. - Вот недавно новый дом для больницы поставили, а теперь пристройку к школе заканчиваем. Вы первый раз здесь? Село необычное? Все говорят так. В Чамереве-то у нас только деловой центр, а население живет в окружных деревнях. Они рядом - Михалево, Рамешки, Бокуша, Поддол, Попеленки, Слащево. Ближняя отсюда- Михалево - метров четыреста, а и до самой дальней пяти километров не будет.
Директор школы, Иван Васильевич, - географ. Он уточняет:
- Это только Малое Синеборье. Оно расположено по водоразделу между Соймой и Судогдой. Большое же Синеборье, охватывающее боровые леса, простирается дальше. Чамерево стоит на песчаном холме, изобилующем камнями моренного отложения. Отсюда открывается чудесная панорама всей местности. Пойдемте на улицу, я вам покажу.
- Погоди, - останавливает председатель и, обращаясь ко мне, спрашивает: - С жильем устроились?
- Нет, о ночлеге я еще не подумал.
- Это у нас не проблема. Устроитесь.
С директором школы мы выходим на улицу. Прежде всего он хочет показать свою школу. Там ремонт. В одном отделении красят пол, в другом - конопатят новые стены.
Иван Васильевич показывает, как будут расположены классы, ведет в другое здание, где предполагается открыть интернат.
Потом мы выходим на самый гребень холма, к старой церкви. Отсюда видно и темный сосновый бор, и пойму реки. У самой воды она заросла кугушником и осокой, а дальше - выкошена, и там, над покосом, поднимаются сизые шапки свежих стогов.
- А еще я вам покажу одно диво, - обещает Иван Васильевич и предлагает спуститься вниз.
Спускаемся по плотно выбитой тропочке, и у самого подножия холма вдруг открывается родник, заключенный в четырехугольное гнездышко сруба. Вода в нем хрустально чиста, и видно, как на дне сруба пульсируют перламутровые песчинки. Из-под нижней колоды вытекает небольшой ручеек.
- Живая вода, - говорит Иван Васильевич. - Этот родничок даже зимою не замерзает, а кто попьет из него, тот уж непременно душой к Синеборью привяжется. По-пробуйте-ка, на вкус-то какая.
Зачерпываю ладонью холодную воду и пью.
3
Я устроился в Рамешках, у Сергевны.
Высокая, седая, но еще крепкая, как береза, она сказала:
- Живи. Все равно изба-то пустая. Одна я осталась, с кошкой. Старик давно уже помер, дочь в Судогде, у сына свой дом, а второй сын с войны не вернулся. Гляди-кося, какой был.
Она показывает портрет черноглазого мальчика.
- Неужто такой на войну ушел?
- Нет, двадцать третий год ему был, как призвали. А карточка-то у меня лишь такая осталась. Да ведь для матери какой хошь будь - все дитятко.
В избе у Сергевны чисто, пахнет сухими травами. Окна весь день открыты. Ветер шевелит и раздувает ситцевые занавески.
Справа к избе примыкает сад. Вдоль изгороди густо разросся терновник, за ним яблони. На ветках грузно висят плоды, еще не тронутые румянцем.
Сергевну часто, по нескольку раз в день, навещает внук, четырехлетний мальчик Митя, в зеленоватой клетчатой рубашонке и в коротких вельветовых штанишках. У нас с ним установились дружеские отношения. Митя открыл мне тайну: маленький шалаш на задах, за бабушкиной избой. Он построен из веток тальника и стеблей высокого конского щавеля. В шалаше собраны драгоценности- глиняная свистулька, велосипедный звонок и разноцветные осколки фарфоровых чашек. Есть даже такой, на котором полностью сохранился голубенький цветок незабудки.
В полдень мы ходили с Митей на старицу Соймы. Крутой берег ее зарос мелкой кудрявой травою - поспорышем, а дно песчаное, чистое. Удобно купаться. Когда я скинул брюки, рубашку и остался только в трусах, Митя заметил на левом предплечье у меня коричневое пятнышко величиной с боб.
- Это почему? - спросил он.
- Так, родимое пятно.
Глаза у мальчика округлились, наполнились страхом.
- Значит, ты пьяница?
Вопрос смутил меня своей неожиданностью.
- Откуда ты взял?
- У нас в деревне есть Леха - пьяница. Он со всеми ругается, а зимой бегал босиком по деревне. Один раз пришел к нам учитель, и они с папой стали говорить про Леху. И Иван Васильевич сказал: "Дают еще себя знать эти проклятые родимые пятна".
- У меня оно не проклятое, - успокоил я Митю.
- Это хорошо, - сказал он.
Когда вернулись домой, Сергевна сидела на кухне и выбирала малину. Я прошел в горницу, а Митя остался с бабушкой. Они о чем-то шептались. Потом Сергевна сказала:
- Будя болтать-то. А у тебя вон на спинке тоже есть пятнушко.
…Синеборье славится искусными плотниками, поэтому избы в здешних деревнях, как на подбор, аккуратны, окна высокие, с резными наличниками. Почти перед каждой избой - скамеечка.
В золотой предзакатный час, нахлопотавшись по дому и в огороде, Сергевна говорит:
- Пойду погуляю на лавочке.
Выходит, садится на скамеечку. К ней присоединяется кто-нибудь из соседок-ровесниц. Они сидят, разговаривают, по-ихнему - "гуляют".
Перед домом наискосок от Сергевниного на скамеечке "гуляет" кряжистый старик. Большой хрящеватый нос его загнут крючком. В лохматых бровях седина. Это Андрей Павлов, бывший председатель сельского Совета, а теперь по старости лет пенсионер.
Однажды он позвал меня, подвинулся, предложил:
- Погуляйте со мной.
Я сел, закурили.
- В новой больнице были ай нет? - спросил Андрей Павлов.
- Заходил.
- На потолок обратили внимание?
- А что?
- Низковат. Я ведь говорил им: в больнице потолки полагается выше делать, чтобы кубатура была. А они недоглядели. В пекарню еще наведайтесь. И там порядку не стало. Молод нынешний-то, опыту нет. Это я вам говорю, как коммунист коммунисту. Заботы не проявляют.
- Кто?
- Федор-то. Молод еще.
Нынешнему председателю Совета Федору Леонтьевичу лет сорок пять. Все отзываются о нем как об энергичном, толковом работнике. И рекомендовал-то его сам Андрей Павлов. Но теперь старику кажется, что новый молод, неопытен и что вообще с тех пор, как сам он, Андрей Павлов, ушел на пенсию, дела пошли хуже: вот высоту потолка в больнице не предусмотрели, в пекарне порядка нет…
- Бывало, ночей не спишь, все думаешь, как то, как это решить. А нынешний? Он даже в спектаклях участвует. Зимой постановку делали и, понимаете, на сцене роль представлял.
- Что ж тут плохого?
Андрей Павлов удивленно глядит на меня, долго, тяжело думает и отвечает:
- Председателю разыгрывать неудобно.
Мы курим, молчим, потом старик принимает решение:
- Дождя давно не было, пойду капусту полью… А в пекарню-то вы как-нибудь загляните. Напишите, не напишете - ваше дело, а они все-таки вывод сделают.
4
В Чамереве я неожиданно встретил знакомых. Это были рабочие из Гусь-Хрустального. Четырнадцать человек. Завод послал их сюда на две недели помочь колхозу "Красное Синеборье" управиться с сенокосом.
Я давно уже не бывал в Гусь-Хрустальном. Там теперь много нового. Строится большой экспериментальный завод. Он будет филиалом Всесоюзного института стекла. На старом хрустальном заводе тоже идет реконструкция.
- Приезжай, там есть на что поглядеть.
Я в свою очередь спросил у них:
- Здесь вам нравится? Не правда ли, сказочный уголок? Смотрите, какой чудесный вид открывается с этой горки.
- Красиво, - ответил мне высокий худощавый алмазчик. - Только, видишь ли, пейзажем-то сыт ведь не будешь. Для этого требуются более материальные вещи, скажем - мясо, хлеб, молоко. А по этой части в колхозе не очень благополучно. С производственным планом он не справляется, просит помощи. И вот присылают нас. Мы косим, мечем сено в стога. Но много ли наработаем? Ведь по профессии я не косец, а мастер алмазной грани. Хрусталь шлифовать - пожалуйста, а косу как следует отбить не могу.
Колхоз платит рабочим по установленным расценкам и нормам, но весь этот заработок уходит у них на харчи. Правда, на заводе за ними сохраняется пятьдесят процентов оклада.
- Но ведь это нам утешение, а государству? - сказал алмазчик. - Во-первых, пятьдесят процентов оклада идет нам ни за что ни про что, а во-вторых, колхозники привыкают к тому, что кто-то приедет и будет им помогать. Ведь это не первый случай, а из года в год повторяется. Вот как раздумаешься об этом, так и пейзаж потускнеет.
- В чем же, по-вашему, причина недостатков в колхозе?
- А их, видно, много, причин-то. По части агрономии и зоотехники я, конечно, не специалист и рекомендаций дать не сумею, а вот по части организации скажу: порядка здесь недостаточно. Управленческий аппарат излишне раздут, производственная дисциплина хромает. Ведь как иной раз получается: мы - на покос, а некоторые колхозники- в лес по ягоды… Председатель - человек приезжий, из Судогды. До сих пор на два дома живет. Я как-то поинтересовался: сколько, мол, сельхозугодий-то у колхоза. А он отвечает: "На память сказать не могу, надо по книгам свериться". Это что же - хозяин? Вот думаем с колхозными коммунистами поговорить. Надо решительно поправлять дело… А так - ничего. Места здесь очень красивые, - заключил свои суждения мастер алмазной грани.
5
Душа Синеборья - лес. В самом названии этой местности колоколами гудят высокие сосны.
Я тут познакомился с одним лесником. Живет он в деревне Бокуше. Фамилия - Медведев. Александр Кузьмич. Высокий, темно-русый мужчина лет тридцати.
Однажды сидели мы с ним на берегу Судогды, и я вслух восхищался таинственной, как казалось мне, прелестью лесной чащи, темневшей за солнечной лентой реки.
- Это еще не лес, а так себе, чернолесье, - остановил мои восторги лесник. - Вот если бы заглянули в Удел (есть такое урочище), то там сплошь боровые сосны. Им уж лет по двести, а они могучие, крепкие. Обушком топора по стволу легонько ударишь - как медь отзывается. Высота - тридцать пять метров. Одно такое дерево до двенадцати кубов деловой древесины дать может.
- Поди, и рубить-то их жалко?
- А здешние леса и не подлежат массовой вырубке. Они водоохранное значение имеют. Выруби - реки иссякнут и земля высохнет. Наше дело теперь беречь и облагораживать лес. Дерево срубили - другое сажай.
- Да пока еще они вырастут…
- Пока сосна до полной спелости вырастет, восемьдесят лет надо ждать. Одной человеческой жизни не хватит. Тут эстафета поколений нужна, преемственность заботы.
Дело свое Медведев любит самозабвенно. С упоением рассказывал он мне о новых посадках сосны и сибирского кедра, о борьбе с огнем и лесными вредителями, о ягодном и грибном изобилии синеборских лесов.
Я спросил у него:
- А охота здесь какова?
- По боровой дичи у нас самые охотницкие места, - сказал он, - только дичи-то год от года меньше становится.
- Что так?
- Енота в наши края завезли. Он расплодился, как бедствие. Хуже волка. Боровая-то дичь, как известно, гнездится понизу, а енот дуром истребляет яйца, птенцов да и взрослую птицу. Но в конце-то концов не енот, а сами же мы виноваты: мало внимания уделяем природным богатствам и распоряжаемся ими порой неразумно. Ведь козла в огород на капустные грядки даже круглый дурак не выпустит. А тут? Валяй разводи енота!
А сколько лет к лесам относились по-варварски, - продолжал он с горечью и возмущением. - Возьмите хоть тот же муромский лес. В песнях о нем поется, в былинах поминали его. А знаете ли, что под самым-то Муромом леса вовсе уже не осталось. Голое место…
Мы долго еще говорили о печалях и радостях, связанных с лесной работой Медведева. Между прочим, узнал я о том, что мой новый знакомый учится на заочном отделении лесного техникума и через год ему уже предстоит защита диплома.